Йошики слегка наморщил лоб. И тут же, расслабившись, улыбнулся.
— Помню. После того, как придумал мне костюм Золушки для «Celebration».
— Точно, — Хиде шутливо боднул его носом в щёку и блеснул глазами. — Вот тебе и ответ на вопрос «почему именно так». Кто ты после этого, если не принцесса?
Йошики только вздохнул и обнял его обеими руками.
«Я для тебя уже готов быть кем угодно. Хоть принцессой, хоть королевой, хоть стервой, хоть шлюхой… Только останься со мной, Хиде. Останься в живых».
***
Пианист не находил себе места весь день. Хиде, как обычно, поцеловал его и, пообещав позвонить, когда освободится, убежал на запись, но если раньше Йошики это абсолютно не напрягало, то сейчас он вдруг почувствовал себя очень неуютно. Дом сразу стал пустым и каким-то холодным, тишина буквально забивалась в уши, от этого по-настоящему хотелось выть и бросаться на стены. И Йошики метался, как больной в жару. Садился за рояль, начинал играть привычно, но пальцы дрожали, соскальзывали, он не ощущал от этого ни малейшего трепета и удовольствия и в итоге захлопывал крышку. Выходил на террасу, хватался за сигареты, кашлял. Подставлял лицо холодным каплям дождя. Снова возвращался в музыкальную залу, пытался играть, чтобы привести себя в чувство. И всем телом ощущал тревогу. Ему казалось, что буквально везде, в каждой точке дома, он слышит это проклятое тиканье часов, и что никуда от него не спрячешься, как ни старайся. Потому что сам Йошики проклят.
Воображаемая цепочка случайностей рвалась раз за разом. Ссоры с Тайджи, измена Хиде, распад группы и скандалы, связанные с этим… Ни одно плохое событие из тех, что Йошики вспоминал, к ней попросту не подходило. И сейчас, как казалось Йошики, она уже сократилась из множества звеньев лишь до трёх, и первое из них никак не удавалось подобрать, оно болталось где-то глубоко в чёрной пропасти, в которую пианист и сам падал раз за разом.
Одно только Йошики теперь осознавал чётко — проблема именно в нём. И только в нём. Он запустил эту петлю, поэтому ему и приходится проходить через этот личный сорт ада, и ни Хиде, ни кто-либо другой не может на это повлиять. Но что же Йошики такого сделал, что судьба решила наказать его таким страшным образом? Он не мог вспомнить. И от этого чувствовал себя только хуже, ему словно хотелось попросить прощения у чего-то давно мёртвого.
Закончились эти метания тем, что Йошики в очередной раз с грохотом захлопнул крышку рояля и сильно прищемил руку. Кисть прострелило болью, пианист вскрикнул и, держа её на весу, пустым взглядом уставился на капающую с кончиков пальцев кровь. А на белых клавишах остались багровые отпечатки.
— Проклятье… Ну только этого ещё не хватало.
Тихо шипя от боли и кривясь, придерживая руку, Йошики побрёл на кухню искать аптечку.
Наверное, если бы подобное произошло с ним буквально неделю назад, Йошики бы обезумел. Он очень берёг свои руки; когда-то давно его учитель по музыке, пытаясь приструнить ершистого ученика, который в то время дрался направо и налево, сурово сказал Йошики, что если он хочет дальше заниматься музыкой, в особенности игрой на фортепиано, ему придётся очень тщательно заботиться о руках. Йошики крепко запомнил установку. Хотя драться не перестал — просто прекратил пускать в ход кулаки и противников стал пинать исключительно ногами. А руки и вправду оберегал, порой даже маленький порез на пальце мог привести его в панику.
Он горько усмехнулся сам себе. Вот ведь ирония — не только не уберёг руку, но ещё и поранил её крышкой от рояля.
Около шести часов вечера Йошики привычно подхватил Хиде возле звукозаписывающей студии. Гитарист, раскрасневшийся и весёлый, такой хорошенький в пушистой белой шапочке и такой же куртке, плюхнулся на переднее сидение и встряхнул головой.
— Уф, ну наконец-то. Думал, не закончим сегодня.
— Ну закончили же, — улыбнулся Йошики и позволил себе слегка осесть в кожаном кресле. — Куда ты хочешь пойти на ужин?
— М-м-м… Как я понял, сегодня мне можно немного покапризничать? — Хиде взялся за его локоть и округлил глаза.
— В пределах разумного, — предусмотрительно сказал Йошики, знавший, до чего могут доходить его капризы. Он приготовился выслушать просьбу о походе в японский ресторан и о снятии запрета на алкоголь.
И тут Хиде удивил его до остолбенения.
— Знаешь, Йо, я что-то так утомился… — вдруг со вздохом сказал он. — В ресторан идти даже и не хочется…
Йошики слегка вскинул брови.
— …Предлагаю поехать домой, заказать здоровенную пиццу и мирно её слопать под пиво и какой-нибудь хороший фильм, — весело продолжил Хиде, блестя глазами. — Как тебе такая идея?
Пианист нервно засмеялся и потрепал его по волосам. Похоже, и вправду устал, раз решил мирно посидеть один вечер дома.
— Почему-то я так и знал, что ты предложишь что-то подобное. Поехали.
Он включил поворотник и стал осторожно выкручивать руль, а Хиде глянул на его кисти, увидел окровавленный бинт и подскочил:
— А что с рукой?
— Ерунда, просто прищемил, — Йошики вздохнул. — Немного неаккуратно крышкой рояля шандарахнул.
— Боже. И ты ещё говоришь, что нельзя меня одного оставлять. А сам-то, — Хиде на секунду закатил глаза и, осторожно взяв руку в свою, поцеловал запястье. — Обработал хоть?
— Йодом залил. Ничего, пройдёт. Но от игры какое-то время придётся воздержаться.
— Надеюсь, ты не сойдёшь с ума без своего рояля, — Хиде покачал головой и улыбнулся. — Может, поедешь тогда со мной в Токио?
Йошики молча кивнул. Ему было уже всё равно. Лос-Анджелес, Токио — какая разница, где им обоим погибать? Хотя в этой петле почему-то всё идёт не так, как обычно. Дождь, ушибленная рука, Хиде, отказывающийся идти в ресторан… Что-то изменилось. Связано ли это с тем, что в прошлый раз Йошики попытался рассказать Хиде о том, что происходит? Непонятно. Да это и, собственно, неважно — всё равно очевидно уже, что пока Йошики не поймёт, что дало старт петле, он ничего не сможет сделать с этой проклятой каруселью, которая уже по миллиметру вытянула из него все силы.
Раньше такие вечерние посиделки перед телевизором были для них вполне обычным делом в перерывах между турами. Они оба отключали сотовые и прятались дома. Правда, кино смотрел в основном Хиде, Йошики почти всегда засыпал задолго до конца фильма, пригревшись на коленях возлюбленного, усталость обычно брала своё. И уже сквозь сон он слышал смех Хиде или его тихое ворчание, когда на экране происходило что-то не сильно приятное. В такие моменты пианисту казалось, что весь мир вокруг разом затаил дыхание, и в нём не осталось никого, кроме него и Хиде. И это спокойствие и ощущение тепла и ласки, пожалуй, нравились ему куда сильнее, чем привычный вроде бы бесконечный шум и гул на концертах.
И сейчас эти ощущения, уже подзабытые, казалось, заиграли новыми красками. На вопрос Хиде, какой фильм поставить, Йошики улыбнулся и ответил «любой». И теперь тихонько дремал у него на плече под «Бегущего по лезвию», время от времени приоткрывая глаза и наблюдая за приключениями Рика Декарда. А Хиде мельком разглядывал его забинтованную руку и поглаживал её пальцами. Улыбаясь, подносил к губам очередной кусочек пиццы и смеялся, когда Йошики тянулся вперёд и хватался зубами за кусок теста.
Сам Хиде казался расслабленным и довольным, никаких следов мучительных раздумий на его лице не проглядывалось. И Йошики, наблюдая за ним краем глаза, осознавал — нет, версия его самоубийства исчерпана, не мог Хиде на него решиться, у него нет мотивов и настроение явно не то. Значит, всё-таки случайность, а песня была просто способом выместить всю злость на задевшего его Йошики.
Ещё одно звено с громким треском сломалось, отказавшись вставать в воображаемую цепь. Но тогда что остаётся?
Мягкие влажные губы возлюбленного нашли его рот, и Йошики, слегка приподняв голову, чтобы было удобней отвечать на поцелуй, опустил ресницы и зарылся пальцами в растрёпанные малиновые волосы.
