Наверное, ей нужно было знать, чего это стоит и почему это так важно. Поколениями накопленная ярость бессилия не могла просто взять и раствориться в небытии.

Целую вечность спустя, выйдя из реки, она повесила простынь на ближайший куст, и, набрав в лёгкие побольше воздуха, прикусила палец, сложила печати и опустила ладонь на влажную траву.

… Несколько недель спустя, Сакура патрулировала, точнее, дежурила, в таверне гильдии торговцев и кочевников. Наруто и Саске вход был закрыт за непричастностью, а вот она могла пользоваться своим положением. В конце концов, в таком заведении тоже отлично собиралась информация: кто-то делился сам, кого-то удавалось подслушать, а некоторые предлагали бартер.

Когда в дверях появился мальчик, чьё пустынное происхождение так явно выдавали его одежда и походка, Сакуре стало любопытно.

Он нашёл её взглядом. Встал, как вкопанный, вытаращился, даже рот чуть приоткрыл, позабыв о всех своих масках, как будто нарочно, хотя это вряд ли было нарочно, тоже мне, кукольник; «королева» — прочла беззвучное по его губам. Он сглотнул, обратив внимание на слишком острые шпильки в густом пучке, — осознал что к чему, — но, вместо того, чтобы уйти, подошёл ближе. И ещё ближе. Сакура незаметно сложила пальцами иллюзию от любопытных ушей.

Подойдя к ней впритык, мальчик наклонился к чужому уху и выдохнул, решив не водить вокруг да около:

— У меня и моей семьи есть… очень-очень важная информация для Конохи.

— Насколько важная? — насторожилась Сакура. До начала экзамена на чуунина оставалась почти ровно неделя. Кого только не было сейчас в Деревне.

— Очень.

— Что ты хочешь взамен?

Он помялся с ноги на ноги. Но его ответ, когда мальчик встретил зелёный взгляд Сакуры, прозвучал твёрдо и решительно:

— Выжить.

Нехорошее подозрение заворочалось у неё в животе. Очень.

Комментарий к 2. Сакура

В первый раз в жизни, чтобы написать главу, пришлось не только пролистать пару книг, но и прочитать целую диссертацию, а ещё прослушать курс видеолекций, лол.

Как вам такое? хД

========== 3. Хирузен ==========

Спички в стеклянной пепельнице горели слабым, но голодным огоньком. Он бросил туда целых восемь, и только с последней гора окурков разгорелась. Как это на меня похоже, — не без иронии и устало подумал Сарутоби Хирузен, на миг позволив себе забыть о возрасте, статусе, политическом могуществе. Точно так же он кидал спички и в детстве. Гадал, в этот раз получится техника? Хмурый мальчик Шимура захочет дружить? Настало ли время искать подарок на день рождения для Кагами? Пора ли попробовать экспериментальную солёную карамель с перцем Торифу? Только гадал он неправильно. Надо было бросать спички в пепельницу каждый день, но по одной. А он бросал все, пока не зажжётся, и только закончившийся коробок его останавливал. Да и то ненадолго.

Он не курил свёрнутые вручную сигареты лет с пятнадцати; в клане тогда рано этим начинали баловаться, чтобы потом перейти к степенным и церемониальным кисэру. Кагами был несомненным мастером самокруток. Учиха его осуждали за неправильный расход хорошего табака, даже грозились отобрать кисет, а он только смеялся, запрокинув голову, и подмигивал. Шисуи унаследовал этот смех.

А Данзо всё ворчал, что запах выдаёт их трио за лигу — от всех, как от одного, отдавало костром и табаком. Торифу тоже с четырнадцати никогда не расставался со своей трубкой. Хомура, Кохару и Данзо никогда не пахли дымом, абсолютно никаким, даже благовониями, они вообще избегали аромата на одежде и коже.

На старости лет всякое по этому поводу думалось, и каждая мысль казалась бесцветнее и безрадостнее другой.

Люди живут и горят как спички: кто-то ломается, не успев дать искры, кто-то горит совсем недолго, а кто-то тлеет до самого конца. Шинигами ему судья, Хирузен никогда не хотел оставаться последним из шестерых учеников Сенджу Тобирамы; смерть сначала Кагами, а потом и Торифу из раны на сердце давно стала шрамом, но таким, что болит от резкой смены погоды, и поэтому оставшихся трёх товарищей он долгое время жадно берёг.

Однако никто его не предупреждал, что даже спички умеют гнить. А гниль, как известно, лучше всего убирать огнём.

Когда Яманака Иноичи на сеансе психотерапии (под графой «трижды секретно») диагностировал у Хирузена депрессию, спасать клан Учиха было слишком поздно — едва закончились массовые похороны. Тяжёлая грусть, что опускается на разум густым туманом, что несёт в себе только неподъёмную тяжесть всего мира на плечах, была с ним, к тому моменту, давно. Сарутоби Хирузен выиграл две войны, но проиграл Кьюби, потому что Девятихвостый лис успел ранить его так, как никому другому не доводилось: ушла Кушина, которую он ценил как дочь, ушёл преемник, не успев расцвести, а он бы цвёл лучше всех, ушла Бивако, ненаглядная жена, и самый младший сын, новоиспечённый джонин, раздавленный хвостом. Арата, когда его нашли, сжимал в руках двух мёртвых младенцев, которых пытался защитить в последние минуты жизни. Всего несколькими годами позже скончался старший под маской Ящера, оставив жену-вдову почти на сносях. Она не перенесла родов, поддавшись тоске по любимому мужу, и Конохомару остался сиротой. Асума же всё это время не собирался возвращаться из столицы; он бежал от самого себя и своей крови так долго, как только смел. И Хирузен оказался в ловушке собственного горя.

День проходил за днём, листья опадали и сменялись новыми, а груз ни с плеч, ни с сердца не пропадал. Старость, так думал Хирузен с горечью и бессилием, но и эта мысль оказалась ловушкой. Депрессия ела его медленно, но верно, как огонь пожирает старое сырое полено. У Хокаге, как известно, не бывает отпуска ни в мир, ни в войну, а в критических ситуациях и вовсе нет роскоши даже семичасового сна. Разумеется, его оставшиеся друзья, которые так преданно помогали с управлением Конохи всё это время, снова пришли на выручку. И он, сквозь туман в голове, не заметил, не разглядел, гниль в самих их сердцевинах. У него не было сил вглядываться в улыбки за протянутыми руками помощи. Он нуждался в поддержке, как утопающий в соломинке.

От Асумы не приходило писем.

Когда он пришёл в себя, пропив назначенные таблетки, о которых не знал абсолютно никто, кроме Иноичи, было слишком поздно пытаться решить дело с Наруто — вышли законы, которые он даже не подписывал, и население почему-то прекрасно знало о статусе джинчуурики мальчика. Сироты продолжали исчезать из приютов, а походка Данзо стала наглее, и голоса Хомуры и Кохару — громче. И Учиха, как же он корил себя, что проморгал, но дела с Кумо находились на грани войны, и Ива начала заинтересовываться в драке, и Орочимару сбежал совсем недавно — Хирузен при всём желании не смог бы заметить настроение сооснователей Конохи, это слишком личное, кланы не любят раскрывать карт даже на грани гибели, и подобные новости должны приноситься доверенными и шпионами заблаговременно. Только Данзо, Хомура и Кохару почему-то решили молчать до последнего, и только Учиха Итачи, совсем ещё мальчик, стоя на одном колене, смиренно и бледно, стараясь не дрожать, донёс до него ситуацию. Хирузен пообещал разобраться. Он пожертвовал сном, бодрствуя сутками, как в молодости, корпя над архивами времён создания Конохи, терпя мигрени, старые кости и ноющие шрамы, чтобы разрешить ситуацию дипломатически. Опять же, роковой приказ был отдан не им. И в тот раз он намеренно притворился слабым и заметил, как самодовольно выглядел его бывший старый друг. А друг ли — так подумал Хирузен. Тогда он впервые почувствовал нехарактерное желание свернуть Данзо шею.

Это желание в недалёком будущем возвращалось не единожды.

Хирузен принимал таблетки, чувствуя как крепнет дух и светлеет разум, и выжидал.

И момент настал. Его принесла розоволосая девочка из клана торговцев. Точнее как: шокирующую новость донёс до высшей инстанции под шляпой бледный Иноичи, зашедший на чай; он уже успел к тому моменту проверить воспоминания старшего сына Казекаге, поговорить с Темари, обеспокоенной сюрреализмом ситуации, и получить подтверждение джинчуурики Однохвостового, что «отец», пусть и маскировал чакру, но пах змеями. Иноичи запросил инструкции, чтобы передать их Ширануи и юной Харуно.