Караван в Коноху неспешно направлялся уже второй день, и косточки, обглоданные ветром, ещё не закончились.

По крайней мере, их стало меньше.

Темари, когда их видела, в минуты ярости вслух считала, что таких клановых традиционалистов надо отдавать Гааре. Гаара был с этим в общем-то согласен.

Успокоившись, Темари начинала говорить об усилении престижа ниндзя гражданского происхождения, «свежей крови», для понижения надобности в «этих мудаках», чтобы «они там от бедности и голода жопы друг друга жрали», и чтобы, соответственно, традиционалисты отказывались от детей низшей клановой касты в пользу сословия ниндзя Суны. В общем, чтобы отдавать чадо в академию было выгодно абсолютно всем, в том числе и «этим бесчувственным сволочам, как же я их ненавижу, Канкуро!».

Гаара обычно этим дискурсом оставался опечален и чуть озабочен. Это выражалось по-детски грустным и растерянным: «так что, мне их… совсем-совсем не убивать?». Темари на это отвечала, что можно, но незаметно и потихоньку, будто случайно.

— Я могу им незаметно и потихоньку раздавить глотку, — задумался Гаара едва ли вчера. — Или… заставить их задохнуться песком в постели. Очень хорошая случайность, Темари. Подумай об этом. Я ещё с мамой посоветуюсь, — и ушёл ото всех в сторону бормотать с Шукаку методы незаметного и тихого убийства. Судя по всему, Гаара ещё не закончил, раз не пришёл, поэтому-то Темари и сорвалась его искать. Мало ли до чего они с сумасшедшим биджуу додумались.

Отец вернулся к каравану тихо.

Один.

Поговори с ним, попросила сестра с беспокойством в голосе.

Как будто это будет благотворный разговор, мысленно фыркнул Канкуро, краем глаза глядя на белую фигуру отца, удивительно яркую между золотым песком и ярким лазурным небом. О чём вообще мечтал отец? У него были хоть какие-то мечты? Осталось хоть что-то в этом… этом тяжелом от грехов сердце? Суна почти вслепую планирует нападать на Коноху; большинство джонинов даже не знает об этом. Шакал, который позволил себя найти, сменил грим шута на маску траура — Канкуро не сказал этого Темари, а в одном таком нарочитом сообщении многое кроется. Ветер, обычно богатый слухами, отдавал звенящей пустотой; а это значит, что задуманная авантюра не была продуманной, а наоборот, резкой, импульсивной. Взгляд у Шакала был отчаянный: что может сделать театр теней против воли своего лидера? Они управляют людскими мыслями, сеют семена и поощряют их взрасти, но Казекаге уже давно слушал только себя, свою окаменевшую скорбь и отчаяние. Пахло окончанием эпохи.

И очень не хотелось, чтобы пахло концом.

Если будет дождь, наверное, и смерть покажется не такой страшной, уверял себя Канкуро, цепляясь за идею последней маленькой радости, как приговорённый.

Очень хотелось жить.

Жить хотелось настолько, что Канкуро всё-таки себя пересилил, хотя последнее, чего хотелось, так это снова оказаться униженным и растоптанным.

— Отец?

Казекаге, облачённый в полный парад своей должности, чуть наклонил голову в сторону сына, но не обернулся.

Канкуро нервно облизнул губы. Он понятия не имел, о чём говорить.

— Отец, я хотел спросить… к-какова вероятность, что мы в Конохе застанем дождь?

— Хм, — тихо отозвался тот. Выдержал степенную паузу. Канкуро мысленно приготовился быть посланным на все четыре стороны и заранее подготовился всячески самого себя утешать в голове. И, тем не менее, ответ последовал. — Большая. Полтора месяца — достаточный срок, чтобы дождь прошёл хотя бы один раз.

Канкуро… даже растерялся.

— А какой он? — брякнул, не подумав. И мысленно пнул себя за очевидную надежду в голосе. Сабаку но Раса не поощрял в своих детях такой слабости.

— Разный, — ответил Казекаге — Если не повезёт, застанешь холодную грозу.

— Но это же такая удача! — опять выпалил Канкуро, и только потом вспомнил, что за своевольное общение с отцом можно получить… можно получить. За несубординацию. Он с силой прикусил губу, чтобы не закрыть руками лицо, осознав свою оплошность.

Но Казекаге не разозлился. Ни одна золотая пылинка не метнулась в воздух.

— Заболеешь, — последовал лаконичный и краткий ответ. — Будешь шмыгать носом, мучиться с температурой и сипеть.

— Но… если увидеть такой дождь, можно спокойно умирать, — возразил Канкуро. — Так все наши джонины говорят.

Казекаге мягко хмыкнул. Паранджа на его лице почти проглотила этот звук.

— Поменьше их слушай, — сказал. Выдержал короткую паузу, в которую Канкуро даже забыл, как дышать. Продолжил. — Это повод жить. Повод встретить много других дождей, если угодно… Или загореться мечтой вернуть их в страну Ветра. Если есть идея и хоть сколько-нибудь развитый разум, можно достичь невозможного.

Вопросы, которые так хотелось задать, застряли в глотке.

А почему ты их не вернул?!

Почему качество жизни ухудшилось, и престиж Суны начал осыпаться под твоим руководством?! Почему Гаару превратили в чудовище, а Темари мешают воплощать её стремления и желания абсолютно все, кроме родных братьев и Баки-сенсея, только потому что у неё нет кобры между ног?!

Почему мы не спасаем наши оазисы?!

Почему мы позволяем традиционным кланам до сих пор заниматься жестокой ересью?!

Но Канкуро проглотил их. Если отец способен говорить о дожде, о жизни, только накануне войны и смерти, то всё ясно с его мечтами. Тогда спрашивать нужно о другом.

Он напомнил себе быть храбрым и открыл рот:

— А я смогу?

Казекаге обернулся к нему. Холодный расчётливый взгляд мучительно медленно, будто в первый раз, окинул его с ног до головы. Они встретились глазами.

Как странно, что отец всё ещё не зол на меня. Что смотрит… — подумал бы Канкуро, не забудь он как думать под таким пристальным вниманием.

Он вдруг почувствовал себя…

… шестилеткой; в маленьких руках первая крохотная марионетка, он протягивает её со всей надеждой, метр с кепкой, сирота при живом отце, ученик без учителя; взгляд госпожи Чиё слишком сложен, он не понимает боли в чужих глазах и путает её с презрением. «Поди с моих глаз долой».

… восьмилеткой с дрожащими коленями перед Балаганом Кукловодов… он собрал механизм из старых схем, выдвигающийся нож, и ещё не придумал новую куклу, но госпожа Чиё по-прежнему отказывала, а время шло; оценивающий долгий взгляд седого Вепря, Четвёртый Казекаге боялся кукловодов и их пророчеств, а наследник пришёл сам; «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста» сквозь слёзы, потому что столькому нужно научиться, а учителя боятся, и дома ночевать страшно; и лаконичный ответ «да пожалуйста»; а потом ласковая пятерня в волосах, «оставайся».

… тушканчиком перед опытной сытой коброй.

Отец никогда так не смотрел; он никогда так не отвечал; он никогда не верил в старшего сына, да и в младшего, да и в единственную дочь; он верил, наверное, только в окончание разлуки с любимой, и верил так отчаянно и упёрто, что давно не думал ни о чуде, ни о дожде, с самой её смерти.

Какая грустная шутка, подумал Канкуро. Если я не параноик… если я не параноик…

Он подавил в себе желание рассмеяться под внимательным взглядом политического убийцы.

Если я не параноик, и правда за моей теорией, то человек под паранджой сыграл чужую роль лучше оригинала.

Ты это имел в виду, Шакал? Когда говорил про начала и концы, когда велел в пути думать о дожде?

— Сможешь, — целую вечность спустя ответил Лжеказекаге. — Я же сказал… если есть идея и хоть сколько-нибудь развитый разум, можно достичь невозможного. Иначе говоря: чего угодно.

Он повернул голову, спрятанную шляпой и паранджой, в направлении чистого и безмолвного горизонта.

— Посмотри, — сказал. — Что ты видишь?

— Пустыню, — ответил Канкуро.

— А я вижу след великой человеческой глупости, — огорошил Лжеказекаге чуть сипящим голосом. — Многие столетия назад здесь было не хуже, чем в стране Огня. Но поскольку древние люди ещё не умели возделывать землю, не истощая её, они высосали из неё все соки… Откуда появиться тучам на небе, если нет деревьев?