Даже на театр, театр, нашлись возражения. Курама сопротивлялись идее из соображений безопасности Конохи — они с самого основания города бдели его иллюзиями от лазутчиков. «Никаких турне» — был их аргумент. — «Более того, нас и так слишком мало сейчас; создадите вы театр, он привлечет туристов, а через тридцать лет никого из нас уже не останется, чтобы прикрывать ваши спины». Шикаку прикусил себе язык, чтобы ядовито не парировать про элитизм крови, инцест и категорическое неприятие гражданских в клан.
Хьюга Хиаши о театре думал целую неделю. Казалось, что лично он согласится — всё-таки изящные искусства. Но потом на него, видимо, надавили старейшины, потому что глава Хьюга в итоге, как заколдованный, повторял один-единственный аргумент, что театр — это разврат, а разврат населению Конохи не позволителен. Взгляд у Хиаши казался стеклянным. Не отстоял он, значит, театр перед своими старыми клановыми пердунами. Не смог.
Члены торговых гильдий по поводу театра между собой переругались — не до чаепитий с мышьяком и стрихнином, но до перехода на личности; а для представителей их профессии это было серьёзно. Третий не без сочувствия посоветовал не лезть в их разборки — присутствие ниндзя, сказал он, там только лишнее. Люди, которые везут свои караваны на другой конец света в поисках прибыли, невзирая на войны, конфликты и нукенинов, далеко не так просты, как кажутся на первый взгляд.
Шикаку согласился.
И всё равно, несмотря на железную поддержку кланов Тройственного союза, а также Инузука, Абураме и Сарутоби, театральная реформа застопорилась.
Если Хьюга и Курама решат быть недовольными, это может привести к неприятным последствиям — от пассивной агрессии до восстания; а восстания надо подавлять, или же надо заранее выкрутиться так, чтобы не дать таковым почву.
Шикаку пока на остальные будущие изменения даже намекать не пытался.
Сначала нужно было разобраться.
— Мне прекрасно понятны их возражения, — не без раздражения потёр виски Шикаку после очередного бесплодного собрания с остальными главами кланов. Они с Иноичи ушли в кабинет Хокаге сплетничать и, возможно, пить. АНБУ по углам было приказано покинуть помещение в целях конфиденциальности. — И прекрасно понятны причины и корни этих возражений. И я знаю, что их нельзя разрешить мановением руки, нельзя убрать, и так далее. Но их необходимо уменьшить. Желательно, вдвое. И проблема в том, что я пока не решил какой к этому нужен подход, чёрт возьми!
— Так, — понимающе вздохнул Иноичи, давно привыкший к роли психолога в своей старой команде, — давай по порядку. Объясни мне на пальцах.
Яманака и так всё прекрасно знал, но давал своему старому другу возможность выговориться.
— Я тебя ничем новым, к сожалению, не удивлю, — фыркнул Шикаку, подловив Иноичи на его доброте. — Хокаге официально зависит от даймё и только от даймё. Неофициально он всё ещё очень сильно зависит от кланов. До сих пор. Третий хорошо постарался, и теперь за Хокаге хотя бы больше манёвренности… Но, святые олени, если бы Минато так неразумно не умер на полувздохе, было бы намного легче! Я не только «клановый», я глава клана, как и господин Хирузен. И в этом, конечно, до сих пор есть плюсы, но и минусов хоть отбавляй! Одна моя голова на скале Хокаге добавляет традиционалистам масла, чтобы подливать в огонь, а мы не можем себе позволить увязнуть в традициях, это, по опыту, до добра не доводит во времена перемен!
— Войны сильно ударили по кланам, — заметил Иноичи. — Наиболее прогрессивные стали позволять браки с гражданскими и ниндзя гражданского происхождения, у нас появилась новая кровь и появился баланс между смертностью и рождаемостью — и мы не потеряли кеккей генкай.
— Да, но таких кланов сколько? Нара, Яманака, Акимичи, Инузука, Абураме, Сарутоби, — пересчитал по пальцам Шикаку. — Большинство, но не все. Маленькие кланы, как те же Хатаке, уже, считай, исчезли. Сенджу давно нет, Учиха попали под колесо собственной гордости, Курама находятся на грани, Хьюга пока держатся и мешают. И, кстати говоря о Сенджу, Первый и Второй не имели реальной власти в Деревне во время своих правлений, так что они, по сути, принесли в жертву свой клан на начальном этапе становления Конохи. Я поднял архивы — основная часть ниндзя в поле были именно от них. Третий сделал всё возможное, чтобы Сарутоби не последовали их примеру — и его труды окупились. Они окупились настолько, что это вылилось в кандидатуру Минато. — Шикаку нахмурился. — Я должен что-то предпринять на долгоиграющей основе, чтобы защитить Тройственный союз наших кланов. И надо если не сделать консерваторов либералами, то хоть добавить им пластичности.
— Ты говоришь, что Сенджу были принесены в жертву, — побарабанил пальцами по столу Иноичи. — А Узумаки?
— Им много раз предлагали переместиться в Коноху, — возразил Шикаку, — как минимум, шесть. Из официального. Но мы же гордые морские волки, мы же биджуу запечатывать умеем, нам же вообще всё нипочём! — с горечью воскликнул. — Нара тоже не хотели прощаться со своим святым лесом. Акимичи долго колебались, прежде чем уйти из столицы. Какой клан не назови — всем пришлось оставить свои исторические земли. Одни только Узумаки отказались покидать свой остров. Думали, никто другой не знает океан так, как они — а как же Хозуки? Юки? Кланы с территории Молнии? Гордость, Иноичи. Гордость! Гордость погубила Узумаки, стерла почти полностью с лица земли Учиха, гордость медленно пожирает Курама и облизывается на Хьюга.
Трагедия заключалась в том, что откажись Узумаки от острова, они бы выжили. Однозначно. По крайней мере, так считал Шикаку и каждый, кто хоть как-то помнил этот клан. Морские волки с коралловыми волосами слишком любили бой и барабанную дробь крови в ушах, чтобы бесследно исчезнуть на зелёных опушках. И ведь Третий предлагал им хотя бы частичный переезд — переместить в Коноху гражданских женщин, детей, стариков и хотя бы пару воинов, чтобы бдеть своих же. Война была видна издалека, её приближение чувствовалось, и он пытался, он честно пытался. Теперь от гордого клана остался только Наруто, да и то без красных волос и кеккей генкая. И спираль на жилете чуунинов. Всё. Ни памяти, ни наследия, в отличие от Учиха.
Если исчезнут затворники-кланы Курама и Хьюга, их ожидает или забвение Узумаки, или вечная память в отголосках прошлого, если повезёт. Среди Учиха был хотя бы один мыслитель-реформатор, чьи мемуары сохранились. Это редкость, это роскошь, это подарок судьбы — на повторную удачу нельзя рассчитывать.
— А что с этим можно сделать? — задал животрепещущий вопрос Иноичи.
— Вот и я думаю: что, чёрт возьми, можно с этим сделать? — устало потёр виски Шикаку. — Можно дать им умереть, можно не вмешиваться в их путь по наклонной. Но их традиционализм мешает, мешает уже сейчас — это раз. Вымирание кеккей генкаев недопустимо — два. У них всё ещё достаточно политического влияния, от которого не только проблемы, но и от которого может быть польза — три. Надо только понять, как её можно извлечь.
Шикаку не стал говорить, что гангрену политической и социальной системы всегда можно вырезать. Во-первых: контрпродуктивно. Во-вторых: жестоко. Он вообще не хотел даже произносить у себя в голове слово «гангрена». С ней только одна манера обращения. И Шикаку категорически не собирался идти путём Данзо.
Он искал другие варианты. Любые.
Взгляд Иноичи вдруг сфокусировался и стал острым:
— У Хиаши две дочери, которые смогут что-то поменять, если решатся на реформацию. Другое дело, рискнут ли. Жизнь в страхе перед наказаниями и в беспрекословной службе старшим с самого детства не очень поощряет свободомыслие. Сам Хиаши тому прекрасный пример.
— И тем не менее, тоска и голод по свободе есть.
— Разумеется, — медленно кивнул Иноичи. — Но, Шикаку, если бы каждому человеку была свойственна храбрость, мы бы жили в лучшем мире, это надо понимать. Люди в первую очередь приспособленцы, и только в десятую, если не в двадцатую — герои.
— Люди благородного сословия и интеллигенция дружно обиделись, — сардонически ухмыльнулся Нара. — Честь коллективная и индивидуальная — наш моральный компас. Да, — задумался он, — кланам-традиционалистам нужно адаптироваться к моральной повестке дня. Честь должна быть опорой, домом, путеводителем, но не клеткой. Иначе она превращается в гордыню. А гордыня становится смертью. Уж больно высокая цена за заблуждения старых пердунов, которым и так нечего терять, кроме своих бренных тел.
