— Так это… хорошо? — обескураженно спросил Итачи.

— Зависит от точки зрения, приятель, — печально улыбнулся Джирайя. — Как я уже сказал, человек, рождённый и выращенный свободным, никогда не осознает всю ценность своего счастья. Он никогда не узнает настоящего вкуса свободы, а она, как ты уже понял, бесценна. Так что лучше? Прожить всю жизнь в неведении, не зная тоски по ней и неземной радости её приобретения? Или тянуться до звёзд, зная, надеясь, что если постараешься, то получится? Что бы ты выбрал?

— Я, — голос Итачи дрогнул, — я бы хотел… я хочу, — в горле встал ком, а в глазах защипало. — Я просто хочу быть хоть немного… счастлив? Пусть и не имею такого права. — А я не имею. Мне непростительно. Но хочется. Ох, как хочется. И если на мне тоже есть компульсии… то пусть проверят. Если есть… Я бы так хотел, — Можно, пожалуйста, — предательское тело само по себе жалобно всхлипнуло, — пожалуйста, можно я буду счастлив? Посмотрите на меня. Это моральное убожество. Я… всю жизнь я был рабом, — его голос дрожал, — я и сейчас раб. Я убил своих родителей и привёл своим рабским поведением, мировоззрением, мировосприятием клан Учиха к вымиранию. Оставил младшего брата одинокой сиротой. У меня нет друзей. Был, один, и я убил его, потому что он меня умолял. А мог бы… а мог бы… Почему?! Почему я вырос таким? Я ведь не мог быть рождён с одной только миссией — слушаться, повиноваться и никогда не возражать?!

В глазах помутнело от слёз. Итачи моргнул, и они сорвались вниз по скулам и щекам. Стало трудно дышать носом. Грудь разрывало от еле сдерживаемого воя — и он прикусил губу, чтобы хоть как-то остановить этот позор.

— Ох, Итачи, — тяжело вздохнул Джирайя, глядя на него с почти отцовской жалостью. Поднялся на ноги. — Сиди-сиди, я сейчас…

Он пересел на лавку, за которой сидел собеседник. И обнял его.

И Итачи всё-таки разрыдался в подставленное плечо.

Годы одиночества и страданий, взваленные на слишком хрупкие плечи, покидали тело потоком слёз.

Он не по-мужски беспомощно скулил, а Джирайя гладил его по спине, как маленького напуганного ребёнка.

— Я… я хочу быть свободным, — всхлипывая, признался Итачи. Он не мог остановить своего потока слов, как бы не силился, — я хочу быть счастливым… я не имею на это права, но так, так хочу!.. И не могу!..

— Каждый имеет право на счастье, Итачи. И ты тоже. Не казни себя. Это была… тяжёлая ситуация. И мы не можем повернуть время вспять. Я более, чем уверен, что твои родители не хотели бы видеть твоих страданий.

— А я хочу, потому что заслужил!

— Не тебе решать, что ты заслужил, и что не заслужил, — строго возразил Джирайя. Он не переставал успокаивающе гладить чужую подрагивающую спину. — Я тоже много чего не заслужил. И Цунаде, и Орочимару, и Сарутоби-сенсей, и даже твой старый добрый капитан Пёс… К счастью, это действительно не нам решать, иначе в мире не осталось бы вообще никакой надежды. Ты думаешь, наши руки чисты? Ты думаешь, мы тоже не живём с тяжелейшими грехами? К сожалению, у ниндзя руки по локоть в крови. У хороших ниндзя они по самые уши. А легендарным так и вовсе никогда не отмыться. Понимаешь? Мы живём как-то вопреки тому, что с нами происходит. И счастье мы ищем и находим исключительно вопреки. Именно это и делает нас людьми.

— Это больно, — шмыгнул носом Итачи, по-детски чувствуя себя маленьким и жалким.

— Больно, — со вздохом согласился Джирайя. — Но или так, или вешаться, дружище.

— Я хотел. Через несколько лет. Не вот так уйти, но…

— Но теперь не будешь хотеть. Ясно? Ты бестселлер написал, между прочим. И через довольно хитрую дезинформацию освободился от кое-чего. Ну, значит, свобода возможна, так ведь?

— Не знаю.

— А я знаю. Говорю тебе как писатель писателю — не держи в себе. Пиши. Выплескивай. Создавай свою собственную реальность… В моей, вот, реальности женщины кончают по несколько раз во время секса. В девяноста пяти процентах случаев это абсолютно не так. Но реальность красивая, а? И мужчин информирует о том, как можно было бы сделать такое возможным со своими партнёршами. Кто-то из женщин, между прочим, даже к сорока годам может посчитать по пальцам количество своих оргазмов во время секса — ну куда это годится? Вот я и возмущаюсь. Но не кричу мужчинам «эй вы, долбодятлы, куда своё хозяйство на все двадцать четыре сантиметра в девственницу, в рот вас ети, чтоб вас граблями», а просто, кхем, пишу инструкции. С небольшим сюжетом.

Итачи, шмыгнув носом, вяло фыркнул:

— Капитан Пёс обязан вашим сюжетам третью своей хорошей боевой статистики.

— Да, — весело согласился Джирайя, — он гордо рассказывал, в каких позах заставлял свою команду делать растяжку.

А, это тоже было, — вспомнил Итачи.

— Я имел в виду сюжет, — обозначил.

— Когда вы проникли на аристократическую оргию в сто сорок человек?

Ну, и это было, — мысленно согласился Итачи.

— Переговоры, — уточнил.

— А-а-а-а, когда вы выменяли невольный гарем разновозрастных трансвеститов за четыре ламы, ортопедическую подушку и попугая?

— Капитан обязан вам половиной своей хорошей статистики, — после затянувшейся паузы исправился Итачи.

— Вот видишь! — ликующе воскликнул Джирайя. — Всего-то порнокнижки, а так много влияния на человеческие умы! Так что пиши! Я тебе говорю: полегчает! И, может, заодно поулыбаться кого-нибудь вынудишь, или вдохновишь… А самое главное, ты ведь теперь «Учива» Итачи. И нет никого на свете, кто мог бы отобрать у тебя эту фамилию. Даже Саске не собирается этого делать.

— Саске? — напрягся Итачи.

— Он знает о правдивой гибели Учиха, — как бы «между прочим» сказал Джирайя. Будто сознательно не огорошил этой новостью. Будто не разделил уже в который раз за беседу чужой мир на «до» и «после». — Данзо ведь хотел, чтобы твой младший брат его и казнил. А тот, узнав всю-всю правду, поступил как… как настоящий человек, знаешь. Он смог простить. И тебя он со временем простит и сможет принять. Таков путь сильных людей, адекватных людей, которым не чужды критическое мышление и эмпатия.

— А если я не хочу, чтобы он прощал, — хрипло выдавил из себя Итачи.

— Не тебе это решать, — серьёзно ответил Джирайя. — И не мне. Только ему. Давай не будем лишать его выбора, м-м? Это тоже право, на которое не стоит посягать. А на компульсии мы тебя проверим. Потом. Если захочешь.

— Хочу.

— Ну, значит, организуем. И не парься пока. Ты свободен. Исследуй свою свободу. Захочешь нюни распустить — ну распусти, только ненадолго. А потом давай себе пинка — и пиши, пиши, пиши. Или рисуй. Или попробуй макраме, или что-нибудь такое. В конце концов, мир тоже, как и мы, вопреки всему прекрасен. Не надо этого забывать. Иногда сложно, да. Но в этом, так сказать, изюминка.

Джирайя отодвинулся от Итачи и взглянул на него с доброй отцовской понимающей улыбкой. Итачи несолидно шмыгнул носом.

— Кстати, — добавил Отшельник, — Нара Шикаку на следующей неделе принимает пост Хокаге. Видишь? — подмигнул. — Времена меняются. Давай надеяться, что самое ужасное осталось позади, или что мы сейчас оставляем это позади. А ты пока держись. И самая тёмная долгая ночь заканчивается рассветом. И, если тебе интересно, лично я считаю, что ты заслуживаешь это увидеть. Так что не вздумай опускать рук. Пиши, мой юный товарищ.

И Итачи только и оставалось серьёзно кивнуть, храбро не отводя глаз от улыбки собеседника. Только и оставалось пообещать себе и человеку, который не был обязан утешать, ободрять и поддерживать, но всё равно это сделал вопреки многому:

— Буду.

Итачи решил, что может хотя бы попробовать, что может постараться, и тогда…

… и тогда…

… и тогда, кто знает, вдруг придёт момент, когда он сможет обнять любимого младшего брата?

Комментарий к Первое право: Итачи (III)

интровертный socially-awkward Итачи заслуживает выговориться, выпустить пар и обнимашки.

И мб это разрушение фанонных стереотипов о сексуальном, загадочном и опасном персонаже, покорителе разнополых сердец и постелей, но я хочу, чтобы он был счастлив. Так что да.