Дверь закрывается, а я падаю на кровать, утыкаясь лицом в подушку, чтобы никто не слышал моих поскуливаний и всхлипов. Тошно от слов отца и противно от самой себя за неспособность настоять на своём и сделать что-то непредсказуемое и решительное. Чувство обречённости засасывает, когда осознаю, что отец только что определил мою дальнейшую судьбу в угоду собственным желаниям и намеченным целям.

Когда он стал таким? Неужели ему плевать, как я буду жить в браке с нелюбимым мужчиной, уничтожившим к себе элементарное уважение одним подлым поступком? Вероятно, да, потому что для отца бизнес и материальное благополучие встали во главу угла, отодвинув на второй план человеческое и моральное. Безразличие ‒ единственный ответ на мои вопросы, который сейчас крутится в голове бешеным колесом, сжимая сердце и останавливая дыхание.

Мне не к кому обратиться, а мама неспособна тягаться с отцом, имеющим большие связи и способы давления на неё. И мне не за что её осуждать. Она с большим трудом встала на ноги после смерти Антона, почти погрязнув в собственном горе, всё же выбралась, заставив себя двигаться дальше. Каждый из них потерял ребёнка, переживая это по-своему, а надо было позволить помочь друг другу, оставаясь вместе. Но увы, тогда, шесть лет назад, каждый сделал выбор, с которым нам всем приходится жить до сих пор.

Поднимаюсь, чтобы открыть шкаф и из самого дальнего уголка вытащить рубашку Глеба, которую я до сих пор сохранила. Мой ежедневный ритуал, ставший настолько привычным, что не могу уснуть, не вдохнув аромат мужчины. И, кажется, запах выветрился, а образ практически стёрся из памяти, оставив лишь размытую фигуру с запоминающимся шрамом над верхней губой, но я по-прежнему снова и снова втягиваю носом знакомый парфюм с нотками табака и возвращаюсь к той единственной ночи, когда была по-настоящему счастлива. Прокручиваю события, словно старую плёнку, перематывая вперёд-назад и задерживаясь на ярких моментах, внимательно рассматриваю, вспоминая, какие эмоции испытывала в тот самый момент.

Что он сейчас делает? О чём думает? К кому спешит?

Удивительно, но, когда появляется мысль о спасении, возникает ассоциация с Глебом ‒ сильным, уверенным, решительным. За спиной такого мужчины хочется спрятаться, предоставив ему возможность распоряжаться каждым твоим шагом и бездумно топать в указанном направлении, не оглядываясь назад.

Возможно, останься я тогда, чтобы дождаться его пробуждения, сейчас всё было бы по-другому… Но сожаления бессмысленны, а маховик времени невозможно отмотать назад, чтобы выбрать другой, более рациональный и обдуманный вариант развития событий. Что сделано, то сделано ‒ точка. Судьба свела нас на одну ночь, с лёгкостью избавив друг от друга с восходом солнца и направив по другому пути. И что бы ни произошло в дальнейшем, каждый день я буду открывать знакомую дверцу, чтобы вдохнуть почти исчезнувший аромат мужчины, дарованного мне на одну ночь.

Глеб

Не люблю приезжать в компанию отца. Огромное стеклянное здание, будто аквариум, в котором плавает офисный планктон. Всё просматривается насквозь, нервируя открытостью и прозрачностью. В моём кабинете всегда царит полумрак.

‒ Привет, ‒ врываюсь в кабинет без стука. Сам звал.

‒ Да неужели! ‒ откидывается на спинку кресла. ‒ Не прошло и… ‒ сколько? Недели? ‒ прежде, чем ты почтил меня своим присутствием. Я-то думал, уже после Нового года заявишься, не раньше. А ты даже в этом успел. Похвально, ‒ хлопает в ладоши.

‒ Закончил с наигранными приветствиями? ‒ Кидаю пальто на диван, усаживаюсь, раскинув руки в стороны. ‒ Кстати, ‒ оглядываюсь, ‒ мы будем говорить тет-а-тет? ‒ Удивительно, что правой руки отца нет месте, обычно помощник ни на шаг не отходит от босса.

‒ Сегодня да. Лев отлучился… по срочному делу. Будет позже.

‒ Так что за срочность?

‒ Срочность? Было бы срочно, сам к тебе приехал. А тут так ‒ серьёзный разговор, который терпит твоих опозданий.

‒ Что за проблема?

‒ Жениться тебе надо.

‒ О как! С чего вдруг?

‒ Сына, а тебе годиков сколько? А?

‒ Тридцать четыре.

‒ Тридцать пять через месяц, ‒ указывает на меня пальцем, напоминая о «праздничном» дне, который я никогда не любил. ‒ Ты как-то устраиваться думаешь?

‒ Я вполне устроен.

‒ А устроен, по-твоему, это что? Своё дело и каждые выходные разная девка?

‒ И что плохого?

‒ Плохого? Ничего. ‒ Поднимается, огибает стол, опираясь на край так, что возвышающаяся надо мной фигура, давит, раздражая. Терпеть не могу, когда кто-то стоит, когда я сижу. Делаю попытку подняться, но в меня тут же прилетает: ‒ Сидеть! Глеб, ты старший, и всё, что я заработал и создал, перейдёт тебе, а дальше, если правильно, твоим детям.

‒ Я семью и детей не планирую. Ни сейчас, ни потом. Обратись к Косте.

‒ Ты прекрасно знаешь, что это невозможно! ‒ рычит, повышая голос. Я знаю, куда бить.

‒ О, прости, я совсем забыл, что младший брат у нас пи…

‒ Глеб!

‒ Ладно-ладно, ‒ поднимаю руки, ‒ заднеприводный, скажем так, ‒ ржу в голос, отчего на лице отца нервно ходят желваки.

‒ Именно поэтому вся надежда на тебя.

‒ Надежда на что?

‒ На внуков! Не прикидывайся идиотом, ‒ тяжело вздыхает, почти стонет, возвращаясь в кресло. ‒ Никто не заставляет тебя быть примерным мужем. У меня много друзей, большинство из них имеет дочерей. Присмотрись, оцени, выбери хорошую девочку помоложе, которую можно подмять под себя. Немного внимания, подарков, безлимитную карту в зубы, и пикнуть не посмеет, заглядывая тебе в рот. Периодически дома появляйся, иногда разговаривай и про детей не забудь.

‒ А вот этого мне не надо!

‒ Молоденькой девочки?

‒ Детей не надо.

‒ Твоё дело ‒ сделать. С остальным я разберусь как-нибудь сам.

‒ Сам? А может, сам и сделаешь? ‒ подмигиваю отцу. ‒ А что? Ты ещё вполне ничего. ‒ Окидываю взглядом своего старика: статная седина, минимум морщин, подтянутое тело. ‒ Сотрудницы откровенно слюни пускают. Ноги не раздвигают на входе в кабинет?

‒ Рот закрой! ‒ гаркает так, что по телу проносится разряд, отрезвляя. Черта. Ещё шаг ‒ и отец перекрутит меня в мясорубке своего гнева. ‒ Хорошо, Нина тебя не слышит, иначе это было бы последнее, что ты сказал. Или последнее, что бы ты сказал не калекой.

И мы оба знаем, о чём он говорит ‒ с мамой шутки плохи. Язык острый, рука тяжёлая, видит насквозь ‒ не скрыться. В детстве по взгляду понимала, когда мы с Костиком проштрафились, а если соврали… Наказание было таким, что слово опасались выдавить из себя, лишь жалобно пищали. А если уж мама не в духе или того хуже ‒ злая, весь дом ходил по стеночке, дышали через раз и разговаривали шёпотом.

Именно её отец обвинял в моей фантастической способности изгадить любую беседу резкими и острыми высказываниями, не скрывая правды. Называть вещи своими именами без оглядки на чужое мнение научила меня именно мама. И Костю учила, но, видимо, в какой-то момент он свернул не на ту дорожку, обнаружив в себе симпатию к мужикам.

И, несмотря на твёрдые убеждения в направленности полов и желание внуков, выбор Кости приняла ‒ со скрипом, не сразу, после слёз и скандалов. Теперь Костя для неё, скорее, подружка, чем ребёнок мужского пола.

‒ Ладно, ‒ прокашливается отец, ‒ есть несколько вариантов. На выбор. Точнее, три. Посмотришь на каждую.

‒ Надеюсь, варианты не из серии Волохиной?

‒ Хватит припоминать. Кто ж знал, что девчонка ‒ воровка с длинным послужным списком.

‒ Ну ты сам говорил ‒ хорошая девочка, ‒ ухмыляюсь, в который раз напоминая отцу о его промашке. ‒ И папаша её бил себя в грудь, расписывая достоинства дочурки. Хотя там по виду было понятно, что девка прожжённая и много чего повидала.

‒ Закрыли тему, ‒ закатывает глаза, тяжело вздыхая. ‒ У нас не вечер воспоминаний. По другому вопросу приехал. Есть три кандидатки: хорошие семьи, воспитание на уровне, отцов знаю лично…