Несчастная Зарина сидела в углу на соломе, оплакивая горестную свою судьбу. Впрочем, солома была отнюдь не сырой, а вполне пригодной для ложа, а стоящая рядом пустая миска с обглоданными куриными косточками убедительно свидетельствовала, что и от голода узница не страдает.

— Слышь, Путиха, — окликнул ведьму Некрас. — А ведь скотинку-то тогда все-таки ты потравила.

— Я насмерть не хотела! — все же возмутилась Путиха, сообразив, что отпираться в ее положении смысла нет ни малейшего. — Хотела, чтобы животины те только занедужили, и наглая Окуниха побежала бы ко мне с поклоном, мол, помоги, вылечи. Только не рассчитала, и ядовитой травы насыпала слишком много. А не нарочно!

— Бесталанная[139] ты ведьма — со вздохом заключил Некрас. — И напакостить-то толком не можешь. Никого тебе не дано погубить. Катись-ка отсюда колобком, пока никто не вспомнил. Да поживее!

Ясное дело, ведьма не заставила себя упрашивать.

— Беги, беги! — напутствовал ее Рыжий-Конопатый. — Да не попадайся мне на глаза! Вдругорядь поймаю — узлом завяжу, на тын посажу, ворон пугать!

Город начал готовиться к свадьбе. Это само по себе дело непростое и недешевое, а уж свадьба княжеская! Тем более в стране, едва лишь пережившей разрушительную войну. Здесь никак нельзя было обойтись «простым обрядом», ведь это свадьба была своеобразным символом победы.

Вот и трудились целыми днями и княжьи слуги, и нанятые работники и работницы, обновляя и убирая покои в замке, готовя пир не на одну сотню гостей и угощение для города, разные увеселения, скоморошьи представления, конные состязания и воинские игры, собирали по всему княжеству гусляров, песельников и плясуний, А главное — спешно готовили для невесты приданное, которое словенские девушки начинают собирать себе заблаговременно, еще с малолетства, и которого у Даньки, простите, Богданы, отродясь не бывало.

Но было и еще одно дело немаловажное, даже можно сказать, наиважнейшее. Ростислав не мог не признать, что, при всей своей беззастенчивости, стремянный был совершенно прав. Княжеству нужен был наследник бесспорный, против законности которого не смог бы возразить никто. Дети от наложниц, как ни крути, все же наследники не первой очереди. А сейчас складывалась самая благоприятная обстановка для того, чтобы заключить сей заведомо неравный брак. Пока дружина, на веселую (и не совсем трезвую) голову выкликнула Богдану княгиней, пока все помнят, как пострадала она от происков изменников, пока не забылись слова варягов о том, что она «имеет много удачи», к чему и словене, при всей разнице мироощущения, не были нечувствительны. А там, глядишь, промедлишь — все очнутся, вспомнив, что женщина эта — не более чем простолюдинка, бывшая рабыня, наложница. Могут возмутиться знатные роды, может выступить с возражением дума, а ломать чужую волю — не самое лучшее занятие. Тем более если претендуешь на звание Мужа Беспорочного.

Так что играть свадьбу нужно было немедленно, не задерживаясь ни на день. Однако по обряду предстояло провозгласить: «Ростислав из рода Беровых и Богдана из рода…». Вот именно. Некрас крутился, что тот уж на сковородке, собирая разрозненные крупицы смутных Даниных воспоминаний, разыскивая и расспрашивая всех ее прежних хозяев и знакомых, да кого только не расспрашивал, пытаясь выяснить, из какого же рода была шестнадцать лет назад уведена в полон трехлетняя девочка по имени Дана, Даня или Богдана. Ростислав торопил его, нетерпеливо дергал по нескольку раз на дню: невеста была уже едва не на сносях. Рыжий-Конопатый неизменно отвечал: «Терпение, Изяславич. Ничего нельзя сделать быстрее, чем это можно сделать».

Между тем не давала забыть о себе и еще одна, не менее насущная забота. Победа победой, но победители оказались в весьма непростом положении. Разоренная двумя войнами земля не имела достаточных запасов продовольствия: часть урожая не смогли собрать, часть была растащена или уничтожена. Белозерцам грозила голодная зима.

Эта забота терзала Ростислава, как огневица. На этот год пришлось дать весям леготу по той части полюдья, которую так и не собрали, но Ростислав знал, что и это — не выход. Забота эта передалась и стремянному, однажды прямо спросившему:

— Изяславич, так где будем хлеб покупать?

— Где-где! В…  Ростове! — неожиданно для самого себя брякнул Ростислав.

— Забодай меня комар! И то верно.

Ростов, конечно, потерпел поражение, Ростову предстояло выплатить союзникам-победителям немалый откуп, причем серебром, а не простым обилием, но хлебные запасы Ростова были целы. И, вероятно, ростовские купцы не замедлят повезти жито на Белозерье, причем по завышенным ценам, а чтобы избежать последнего, придется брать торговлю в свои руки.

— Часть откупа возьмем зерном? — немедленно внес предложение Некрас.

— Да нет. Слишком большая получается часть, нельзя нам сейчас оказываться от такого количества серебра. Но мы можем взять часть мехами, если Ростовчанин обеспечит белозерским гостям возможность покупать хлеб по низкой цене.

— Ну ты, княже, жук! — проговорил Некрас с величайшим уважением. — Прямо-таки жучище.

Комбинация складывалась преизящная. Белозерцы получают хлеб. Ни белозерская казна, ни белозерские купцы не несут убытков. Ростовский князь должен быть довольнехонек — ведь издать такой указ легче, чем собирать по всей земле серебро. Единственные, кто может остаться внакладе — это ростовские зерноторговцы. Ну да и пес с ними!

Приятно выйти на улицу в ясный и студеный зимний день, когда солнышко весело глядит с ярко-голубого неба, снежок искрится и поскрипывает под сапогами, морозец шаловливо норовит подлезть под бобровую шубу, но только бодрит и румянит щеки. Любо в такой день заломить шапку, гикнуть: «Э-ге-гей, залетные!» — и пошли, помчались борзые кони, встряхивая гривами, полетели расписные санки, только ветер в лицо, только снег во все стороны брызгами. Эх, любота! А еще приятнее вернуться домой, где жарко натоплена печка, свежевыскобленные желтые половицы пахнут деревом, и уже ждут тебя дымящиеся наваристые щи, и теплый душистый хлеб, и румяные блины со снетками, и кубок-другой горячего меда.

Ростислав влетел в терем, раскрасневшийся и веселый с мороза, на ходу стягивая большие дубленые рукавицы.

— Княже! — поднялся с лавки, видимо, уже давно сожидавший Некрас. — К тебе посетители.

— Кто?

— Воевода Ратибор с дочерью.

— У Ратибора есть дочь? — не поверил своим ушам Ростислав.

— Есть, и премиленькая!

— Но откуда?

— Княже, ну что ты как маленький! Неужто не знаешь, откуда дочери берутся? Оттуда же, откуда и сыновья!

— Да нет, я это…  в смысле…  когда?

— Княже, следует четче ставить вопросы, — продолжал издеваться верный слуга. — Если ты хочешь узнать, когда она появилась на свет — то лет примерно девятнадцать назад. А если когда появилась у Ратибора — то сегодня, можно сказать, только что, прямо на моих глазах.

И, поскольку Ростислав стоял, не зная, что сказать, стремянный распахнул дверь и торжественно провозгласил:

— Ратибор Нежданович и Богдана Ратиборовна из рода Еленевых!

Премиленькая…  Чуть смущенная. В богато расшитой, еленевских — червлень с желтым — цветов поневе и уютной заячьей душегреечке. На шее тонкая золотая цепочка с тремя янтарными подвесками.

Князь так и стоял, не веря теперь еще и глазам.

— Ох, матушки-Рожаницы, ну чего тут непонятного? Ратибор удочерил нашу Данюху. Сегодня. Все по обряду, как полагается. А я тому был видок. Собственноглазно. Так что она теперь боярышня Еленева. Доброму роду нет переводу. Эй, княже, ты чего, раскаменей обратно!

Легко сказать! Так сразу и не переваришь.