Не зря ведь Некрас постоянно твердил: княже, присмотрись к Морозовым! А что, род был хороший, почтенный, не особенно богатый, но многочисленный и дружный, ни с кем не имевший кровной вражды. Род исконно белозерский и ни одной веточки своего раскидистого древа за пределы земли не выпустивший, а это значило, что никто из князей-соперников не окажет на него давления. К тому же род Белого Лося теперь был связан с князем Ростиславом определенными узами: Вадима, спасшего ему жизнь, Ростислав взял к себе отроком. И сама невеста обладала всеми достоинствами: и красотой, и умом, и добрым нравом, и отменным здоровьем. Кроме одного: Ростислав охотно болтал с Забавой, пожалуй, не прочь был бы чмокнуть ее в пунцовые губки, мог представить ее чьей-нибудь, да даже и своей, невестой, вот только женой не видел, и все тут.

Еще Ростислав, не откладывая далеко, начал учить Вадима. Конечно, для того, чтобы преподавать воинскую науку, Ростислав еще был слишком слаб, и пока рассказывал то, что необходимо знать будущему воину, да гонял туда-сюда, присматриваясь. Хороший был мальчик, понятливый. Послушный. Хотя Ростислав был не из тех, кто покорность почитает за первую из добродетелей. Бывает и так в жизни, что надо не повиноваться, а думать своей головой; от того, бывает, зависит сама жизнь, да не только твоя. Вадим, судя по всему, относился к тем, кто умеет думать. Когда Ростислав рассказывал отроку про былые сражения, чертя прутиком по снегу, тот, зачастую, видел ошибки еще до того, как учитель на них указывал, а то и предлагал свои варианты. Было у него то чувство момента, которое жизненно необходимо полководцу.

Еще он был хорошо сложен, увертлив, для своего возраста достаточно силен и — как заметил вездесущий Некрас — вполне пригож собой, что было немаловажно. Ведь дружина — это не только наиболее боеспособная часть войска, но и парадная княжеская свита. Словом, отрок Вадим обещал со временем сделаться отличным воином, а то и воеводой.

Вот так и текло время. А в один прекрасный день…  день действительно был прекрасный, что часто бывает на исходе зимы. Солнечный луч дробился в мелком переплете окошка. Ростислав валялся на постели, прямо поверх беличьего одеяла, думал о какой-то приятной ерунде, и не сразу заметил, что в горнице есть кто-то еще. Женщина, возникшая словно из ниоткуда, была не просто стара — она был древней, как сама земля, настолько древней, что прожитые годы как бы слились, делая возраст неразличимым: восемьдесят лет, сто, может, и триста. Спадавшие на плечи косы были седыми до желтизны, коричневое худое лицо и руки изборождены бездонными морщинами, а вот глаза — прозрачные и ясные. Старуха была закутана в накидку, из такой же ткани, как и понева, ткани грубой, с крупными и неровными, как бы наспех прилепленными друг к другу коричневыми и малиновыми клетками — беровских цветов, хотя Ростислав не знал в своем роду такой женщины. Как ни давно он откололся от рода, о такой женщине он не знать не мог. Вся одежда загадочной старухи была беспорядочно расшита клочками меха — волка и лисицы, белки и медведя, оленя и рыси, черного крота и даже благородного соболя — вперемешку с медными пряжками, серебряными лунницами и оберегами-уточками. Высохшую шею охватывало тяжелое монисто, и такие же гроздья золотых монет звенели на висках вместо колец.

Ведунья молча смотрела на князя, а того словно охватила оторопь; ни слова выговорить, ни пошевелиться не мог он, ни отвести глаз от этого пронизывающего взгляда. Наконец она заговорила — и голос неожиданно оказался теплый, почти молодой, и насмешливый:

— Ну, здравствуй…  князь. Эк ведь тебя угораздило.

— Да я здоров уже, бабушка, — попытался он было отвертеться, но ведунья оборвала его:

— Знаю. Телом здоров, а нет, так скоро будешь, да и в другом дело. Неплодная яблоня недолго в саду простоит.

— И ты про то же! — с раздражением воскликнул Ростислав. — Не сочти за дерзость, почтенная, но в своем дому дело это как-нибудь сам решу.

— Реши, князь Белозерский. И быстрее реши, — старуха помедлила. — Смерть над тобой витает, княже. Скоро предстоит тебе битва, и если до того не найдешь наследника — из этой битвы ты не выйдешь. И, главное, решай сам. Ты, возможно, и не ведаешь, но все, кто вокруг тебя, каждый, кто тебе дорог, желает навязать тебе собственный выбор. Кто из любви к тебе, кто из любви к самому себе, но, слышишь — каждый! — из твоих близких ведет тайную игру.

— Кто?! — вскинулся Ростислав, ошеломленный и разгневанный, — Кто и кого? — закричал он, уже в пустоту, и услышал затихающее:

— Смотри…  все они здесь. И помни: ты должен решить сам…

И Ростислав увидел…  Горница оказалась вдруг заполненной людьми. В изумлении распахнула карие очи Забава. Строго глядела Милана. Почему-то рядом с сестрой оказалась и Любава, которой вообще не должно было быть в Белоозере. Таращился в пустоту Яросвет, а рядом нервно пощипывал ус Любомир. Застыл на месте отрок Вадим, сжимая кинжал. И у самой двери, молча, как и все, стояли стремянный Некрас и ключница Данька.

— Кто и кого? — крикнул князь, срывая голос…  и понял, что рядом с ним никого нет. Что все случившееся было сном, или, может быть, мороком.

— Некрас! — заорал он уже въяве. Сил едва хватило подняться. Разорванное плечо нещадно саднило. Некрас явился не тотчас, раскрасневшийся и подозрительно довольный. Злой Ростислав рявкнул:

— Где шлялся?

Некрас изобразил обиду:

— У меня, княже, вообще-то и собственные дела могут быть.

— Раз так — вон из города! К лешему! Там будешь свои делишки обделывать! Седлай коней, — приказал князь, слегка остыв. — Мы возвращаемся в город.

И дернул же нечистый Некраса за язык:

— Княже, так вечереет уже…

Ростислав, вне себя, замахнулся…  Некрас подсадом ушел под руку; остановившись в полушаге, промолвил холодно и очень серьезно:

— А вот этого не надо, княже. Потом будет стыдно, да будет поздно.

Конечно, потом Ростиславу было стыдно. Конечно, он извинился, поскольку никогда не считал зазорным признавать свою неправоту, хотя бы и перед слугами. Конечно, в город они уехали только утром, поскольку какой же дурак ночью будет переть через зимний лес? Но ни единой живой душе Ростислав не объяснил, отчего так взъярился, что поднял руку на верного своего товарища — а ведь такого с ним отроду не случалось. Причина была проста — Некрас тоже был в том сне. Некраса он видел в числе…  интриганов? Ну ведь не наследников же!

Когда великий жрец вернулся в пределы Храма, он, ни на кого даже не глядя, обратился к Любаве:

— А теперь, княгиня…  полагаю, Любава?

Любава поклонилась. Все было позади, но отчего-то перед этим старцем она робела больше, чем перед всеми оружными древлянами.

— Верно, батюшка. Но, не прогневайся…  как ты узнал?

Старец неожиданно широко улыбнулся:

— Да что и узнавать-то? Про твое путешествие мне ведомо, а какую еще жену может сопровождать десяток киевских дружинников?

И тотчас вновь посуровел:

— Так как же было дело, княгиня Любава?

— Батюшка, дело-то было, не совру…  — затараторила Путиха, но старец оборвал ее:

— Молчи, ведьма. Не тебя спрашиваю.

Знахарка враз примолкла и даже как-то съежилась. По мере того, как Любава рассказывала, жрец мрачнел все больше, и наконец проговорил:

— Княгиня, ты понимаешь, что это война?

— Вовсе не обязательно, — поспешно ответила та.

— Нискиня молод, горяч, и совсем недавно на престоле. Не стерпит он полянского самоуправства.

— Уж князя Нискиню-то я уговорю, — самоуверенно заявила Любава. — Тем более если он так молод. А самоуправства никакого тут не было. Если помешаешь кому-то человека убить, разве это самоуправство?

— Не твое это было дело, княгиня. Это дело их рода.