…Когда Суслов вышел, Александр, сидя на койке, призадумался: «Что я знаю о Руфине? Всё… и ничего… Она не рассказывает, я не спрашиваю. Кто был до меня?.. Какое мне дело?.. Ясно, что она не избалована… Наедине неопытна и даже застенчива… Не вижу фальши. Зачем ей морочить мне голову, если говорит, что у нас ненадолго? Она не верит в моё постоянство, а не я… Вот как получается?..

Странно, – продолжал размышлять Ковальский, – я уж думал, что счастье меня обошло. Но жизнь непредсказуема! Какими путями, какими тропиночками нам по отдельности надо было идти, чтобы встретиться? Непостижимо!».

Он тихо встал, чтобы не потревожить Руфину. Четыре утра. Ночник мягким светом освещал волнующую фигуру, по плечи укрытую простынёю. «Похожа на уснувшую богиню», – подумал Александр, прислушиваясь к её мерному дыханию.

По-детски чистое лицо спокойно. Верхняя губа, чуть припухшая, изредка вздрагивала. Казалось, она сейчас, не открывая глаз, что-то скажет и, как это иногда бывало, тихо улыбнётся: «Не подглядывай, я сплю…».

Он тихо пересел в кресло.

«Странно. Когда смотрю на неё обнажённую, хочется одеть в шикарное старинное розового цвета платье с глубоким декольте и войти с ней в светлую залу, где стоит фортепиано. И она непременно должна запеть старинный классический романс. Она из той, далёкой жизни!.. Как получилось, что Руфина в этом загазованном, отравленном городе со мной среди заводских пыхтящих, свистящих цехов? Научный работник? Но её ли это дело? Когда привозит из Москвы пачки масла, лимоны, колбасу – мне всегда стыдно. Стыдно, как мы тут живём. Самое необходимое – дефицит. Нас оскорбляют. Мы же неплохо работаем! Гремят фанфары! А нормальный быт только в столицах. Ясно, я не поеду жить в Москву. Но как её удержать около себя, здесь? Не имею права. Мне совестно! Что же делать? Совестно мне за жизнь, которая окружает здесь, слышишь, спящая ты моя красавица!»

Руфина пошевелилась. Ковальский мистически вздрогнул, думая, что она услышала его мысли, и затаился. Она же высвободила длинную белую руку и, медленно выпрямив её, протянула вдоль туловища, успокоив кисть ниже высокого бедра.

«Руки милой – пара лебедей». Как поэт так мог проникновенно сказать? Прочувствовал то, что сказал, или только придумал? И что важнее: почувствовать и пережить или придумать так, что это потом будет чувствовать каждый?»

Александр не лёг спать. Было не до сна. Так волновало её присутствие. И то, что с ним происходит…

В комнате с провалившимся шатким креслом, скрипучей кроватью и убогим шифоньером с двумя потемневшими деревянными вешалками находилось сокровище. Это он понимал…

…Иногда ему казалось: он скоро начнёт выть от того, что нельзя ничего сделать, чтобы всё вокруг было достойно её присутствия.

Александр не находил себе места. А Руфина будто не замечала, что с ним творится…

Она не была избалована.

Третий день, как закончился капитальный ремонт. Пусковые операции велись с опозданием. Головная установка не в режиме и конечный продукт идёт низкого качества. Работа установок в технологической цепочке до цеха Ковальского сдерживается. Он, словно пробка, заткнул горловину.

Утром после планёрки у директора приехал главный инженер Ренат Агнасович.

Он посмотрел показания контрольно-измерительных приборов, перекинулся несколькими фразами с аппаратчиком, который вёл процесс, и пошёл к столу начальника смены. На ходу взмахом руки властно пригласил Новикова и Ковальского за собой.

Ковальскому показалось, что враз всё в операторной с приходом главного стало другим. Его внушительная крупная фигура, уверенные жесты преобразили её.

– Принесите бумагу. Ну, хотя бы большой кусок диаграммной ленты, – произнёс он в сторону начальника смены, глядя не на него, а мимо, на щит управления.

«Чего туда смотреть, приборы-то отключены? Эта система в резерве», – не понял Ковальский.

Когда принесли бумагу, главный кивнул Новикову:

– Чертите полную технологическую схему установки.

– Зачем время терять, вон же схема висит на стене в раме, – невольно вырвалось у Александра.

Присевший, было, к столу Новиков вопросительно глянул на главного инженера.

– Чертите, чертите!

И Ковальскому:

– Командовать здесь буду я.

«Зачем ему это?» – недоумевал Ковальский, наблюдая, как Новиков покорно водит ручкой по бумаге. Припомнил: многие поговаривали, что главный скор на расправу.

«Он же не там ищет! Хочет обвинить технолога цеха в незнании схемы? Абсурд! Любой из присутствующих прощупал её руками, без этого нельзя! Помощи не будет, скорее, наказание», – определил молча Александр.

– Ну и где сидит зверь? – спросил главный, когда Новиков провёл последнюю линию в весьма запутанном чертеже.

– Если б я знал, – не теряясь, ответил Новиков.

«Молодец», – мысленно похвалил Ковальский.

– Дело в том, что я много раз пускал эту установку успешно, но такого не было, – проговорил Новиков. – Не выводятся колонны по температуре на устойчивый режим. И не держатся уровни. Хотя внешне всё исправно.

– Чудес не бывает, – веско сказал главный, прямо глядя перед собой.

– Понимаем: причина где-то внутри. Дайте ещё сутки.

– Ковальский, есть что добавить? – взгляд главного требователен, почти суров.

«Надо стоять за Новикова», – мелькнула мысль. Вслух Александр сказал:

– Нужны ещё сутки!

Главный ядрёно крякнул, будто после выпивки. Видимо, ему понравилось, что вокруг народ не из пугливых, можно положиться.

– Хорошо, сутки – не более…

И они пошли в кабинет к начальнику цеха.

…Быстро встав из-за стола, Ганин сходу попал под обстрел. Рукопожатие при встрече было дружеским, но тяжёлые вопросы высокого гостя заставляли втягивать голову в плечи. Это Ковальского до определённого момента забавляло, пока не возникло острое желание воспротивиться манере главного превращать окружающих в виновных школяров.

– У вас самый высокий среди родственных предприятий расходный коэффициент по пару, что-нибудь думаете делать?

Ренат Агнасович уже сидел за столом начальника цеха и так же требовательно, как и в операторной, смотрел перед собой. Только там у него перед глазами были отключённые приборы, а здесь – пустая серая стена.

«Очевидно, привычка такая – не глядеть на собеседника, так проще», – догадался Ковальский.

– Думаем… – начал, было, Ганин.

– Долго думаете. И единичная производительность реакторов у вас ниже!

– А есть ли смысл наращивать мощности, – не сдержался Ковальский, – если нет утилизации тепла, не ставим котлы-утилизаторы. Высок расход энергоресурсов оттого, что, увеличивая мощности, не оптимизируем процессы.

Главный удивлённо перевёл взгляд на Александра. И тот, ожидая вопроса, замолчал.

– Продолжайте.

Ковальский решился:

– Проектную мощность цеха перекрыли на тридцать процентов. Меняем насосы на более производительные, а продуктопроводы – нет. Предохранительные клапана на большие размеры не меняем. Это ведёт к повышению опасности. Всё на пределе. Кому-то внятно надо сказать: хватит! Лимит давно исчерпан. Может грохнуть, – Александр давно думал о том, что сейчас говорил, и был уверен, что проблему нужно обсуждать.

– Завидный пафос! – усмехнулся Ренат Агнасович.

Ковальского царапнула эта фраза. «Серьёзно не хочет говорить? Была не была». Набычившись, произнёс:

– В конце концов, это неграмотно. А щёкинский метод усугубляет. Персонала всё меньше в обслуживании. Техника стареет. Работаем, как правило, без резерва! С оборудования, технологии надо бы начинать, а не с сокращения людей…

Главный, мотнув головой, бросил в сердцах на дальний край стола ондатровую шапку. Сказал то, чего Ковальский не ожидал:

– Ну, ты достал меня! Пойди и докажи, кому следует, только что сказанное тобой! Против течения хочешь плыть? Я уже пробовал, чуть шею не сломали.

Ганин и Новиков переглянулись.