Глядя в потускневшее лицо Ковальского, добавил:

– Ты – парень башковитый, давай выруливай на столбовую чёткую дорогу. Мы уже советовались в парткоме. Ты должен готовиться к вступлению в партию. Рекомендации будут.

– Я об этом ещё не думал, – отозвался Ковальский.

– Думай, голова! Столько сереньких личностей в общей массе, поняв главное, шагают в ногу, не ломая строя, и делают огромное дело, – уверенно произнёс Новиков и поднял трубку заверещавшего телефона.

– Новиков слушает! – голос у него чёткий и энергичный. И сам весь, как сгусток энергии, данной для каких-то выверенных и несомненно сверхполезных решений.

«Когда он говорил про шагающих в одну ногу – имел в виду и таких, как Свинарёв?» – подумал в это время Александр.

Ковальский хотел, было, затеять разговор ещё об одном. Он недоумевал: зачем надо давать так много наград за обычный труд? Только по области – сотни! Если труд – естественная человеческая потребность, то отличный труд – сам по себе уже награда. И, если хорошо за это платить, то зачем всё остальное? «Тут игра какая-то, должно быть». Так он думал, глядя, как вышестоящий начальник энергично говорит в трубку. И спохватился: «Растолкует сходу, а я всё равно, бестолочь, не пойму. Не буду спрашивать…».

Потом опять пришла неудобная мысль: «А если бы мне дали орден, я ведь не отказался бы? Скорее всего, нет. Так в чём же дело? Думай, голова», – повторил он слова Новикова и неопределённо усмехнулся.

Новиков положил телефонную трубку и сказал, будто они и не прерывали разговора:

– Нужна сплочённость и общность усилий, понимаешь?

– Обратно нет, – намеренно отозвался Ковальский фразой, которую часто говаривал Свинарёв, и улыбнулся.

Новиков невозмутимо продолжил, полагая, что нужны пояснения:

– Наш командир полка говорил, что людей можно разделить условно на два типа: «яйцо в скорлупе» и «яйцо без скорлупы». Вот японцы – «яйца без скорлупы». Они не каждый в отдельности, а легко взаимодействуют друг с другом. Дружны, а потому и сильны. Много делают, потому что одинаково мыслят и действуют, понимаешь?

Ковальский не отвечал.

«А ведь Новиков не так уж и прост, как кажется. У него своя выверенная обкатанная идеология. Он даже и не философ. Он – заряженный на дальний свой прицел практичный человек. Его умение кропотливо находить идейную опору для своих действий, очевидно, важно».

Не дожидаясь ответа, Новиков встал, прихватив со стола авторучку и записную книжку:

– Пройдусь по цеху перед обеденным перерывом. Давай, вместе.

Уже на ходу, закрывая дверь, вполголоса, хотя никого в коридоре не было, но не желая, чтобы в соседнем кабинете механика цеха его услышали, он проговорил:

– Не уединяйся в себя сильно. Будь, как все. Пойдёт тебе на пользу. В коллективе нельзя быть индивидуалистом. Не поймут. Думай, как все. Поступай, как все.

«Ничего не понял», – уныло отозвался про себя Ковальский.

– Пиши заявление в партию, это тебя мобилизует, по себе знаю. Твоё место среди активных людей, иначе не реализуешь себя…

…В цеховую операторную вошли вместе. Оба подтянутые, энергичные. И единодушные. Так казалось со стороны.

…На установке ректификации их встретил Анатолий Вихарев. Развёл с досады руками:

– Помогите, я один. Не успеваю.

– Как – один? А где Мария? – спросил Новиков.

– Ей плохо, пошла в медпункт, а там её проводили домой.

На больничном будет.

– А что же молчишь?

– Не успел позвонить, забегался. Температура верха головной колонны не держится. Был бы третий по штату аппаратчик, как раньше, а то – невмоготу. Нельзя тут щёкинский метод применять. Верните хоть на пуск.

– Где же взять-то его? – отреагировал Новиков. – В остальных сменах тоже по двое теперь. – Он бросил взгляд на Ковальского. – Александр, ему же ещё, – посмотрел на часы, – ещё пять часов вкалывать. Поработай в смене с ним. Попробую что-нибудь придумать до завтра, если не получится, сам выйду. Хорошо?

– Хорошо, – согласился Ковальский. – Только давайте сбегаю в буфет – перехвачу чего-нибудь по-быстрому…

– Договорились!

…В отрасли активно внедряли опыт Щёкинского химкомбината. У щёкинцев нашлось много последователей. В стране к началу 1971 года по этому методу работало около сотни предприятий, в том числе семь – в Куйбышевской области. Успехи вдохновляли.

Щёкинский эксперимент заключался в сокращении персонала за счёт совершенствования организации труда и управления. Это – как бы первый этап. На втором – рост производительности труда должен был определяться прежде всего повышением технического уровня.

В центральной операторной на столе начальника смены лежит газета «Волжская коммуна» со статьёй «Год по щёкинскому методу». Читают по очереди. Анализ и факты заставляют подтягиваться и равняться на передовых.

Передовики в области теперь – объединение «Куйбышевнефтехимзаводы» и завод «Тольяттинский синтезкаучук».

С 1 июля 1969 года по 1 июля 1970 в объединении высвободили более 1900 человек.

Если в первом полугодии 1969 года, то есть до сокращения, производительность труда возросла по сравнению с соответствующим периодом прошлого года на 0,1 %, то во втором, с переходом на новый метод, рост составил 9,4 %. А уже в первом полугодии 1970 года она поднялась на 16,5 %, а прибыль – на 32,9 %.

И так достигались нужные показатели.

Обычно газеты на рабочем месте в этом цехе не читали. Специфика технологии особая. Требовала большой внимательности и частых оперативных вмешательств. Но эта статья о насущном. Поэтому ей привилегия.

В этот раз Суслов и Ковальский приехали с завода в одном автобусе, отработав вместе ночную смену.

– Послушай, твоя москвичка – замужняя?

Лицо Суслова непроницаемо. Что у него на уме?

Они только что вошли в свою комнату.

– Откуда знаешь её?

– Видел два раза вас около дома, в котором гостиница. Москвичку твою весь город уже приметил…

– Ты знаешь, где гостиница?

– Хе, я там неоднократно бывал. И раньше приезжали… Они, москвички, у нас тут не теряются… Но такую, как твоя, впервые вижу. Не пройдёшь мимо, не оглянувшись!

– Иди к лешему! Ей двадцать семь и она холостая. Замужем не была. У меня серьёзные намерения, понял?

– Фи… – вытянул дудочкой губы Суслов. – Неужели так голову заморочила, что ты веришь?

– Володь, отстань…

– Мне-то что? Вот тебе… Я отстану… Только не верю: такая и не попадала в переплёт, к двадцати-то семи годам…

Он посмотрел поверх головы Ковальского и сказал, будто сам себе:

– Красота – штука непростая, гипнотизирует… Не ты первый…

Ковальский не нашёлся с ответом и сказал первое, что на ум пришло, чтобы только закончить ненужный, как он считал, разговор:

– Знаешь, однажды проверял себя на гипноз, некоторые до дури доходят, а я – ничего…

– Саша, а ты можешь ответить, кто ты? – Суслову что-то надо было уяснить.

– Не понял? – ответил Ковальский, открывая скрипучую дверцу шифоньера.

– Не могу привыкнуть… Ты, ну, прямо, не наш, не современный человек…

– Поясни, пожалуйста. Так сказать, транскрибируй!

Суслов помолчал демонстративно, затем растолковал:

– Очень просто: живём с тобой в одной комнате, а я ни разу не слышал от тебя мата… и вообще…

– И всё?!

– Нет.

– Ты ни разу не напился! Подозрительно! Это, ну, никак не укладывается в рамки нормального нашего социалистического общежития. Неуютно как-то. Если бы был из интеллигенции, сказал бы: ты какой-то рафинированный.

– Кончай обзываться.

– Слушай, а возьми меня с собой в деревню свою как-нибудь, а?

– Зачем тебе?

– Ну… – не сразу ответил Суслов. – Посмотреть, все у вас там самодостаточные такие, или как?

– Возьму как-нибудь, – пообещал Ковальский, а про себя заметил: «Поедем – покалякает с Проняем либо с Синегубым, они ему мозги поправят…».