— Я проснулся утром и попробовал ее разбудить, — продолжил мальчишка, проигнорировав вопрос. — Знаешь, Дара, я такого ужаса не испытывал еще никогда… Мама была совсем холодная и, судя по всему, уже давно не дышала. Вся подушка была в крови… и рана на маминой голове была такая большая. Ты понимаешь, что это значит? — поднял он взгляд на альфу. — Мама не хотела, чтобы я за нее волновался. Она медленно умирала от раны, слушая мой голос, рассказывающий сказки.

Крепко поджав губы, Мадара попробовал держаться от лишних эмоций, однако горячая слеза скатилась по виску. Осталась ли она незамеченной, он не знал, ведь Кагами хоть и прикрылся одеялом, но все равно иногда посматривал, выжидая то ли ответа, то ли вопроса.

— Мне очень жаль, — единственное, что смог ответить Мадара, чувствуя, как слезы сдавливают горло.

Кагами помотал головой, тем самым вытирая мокрые щеки о своего мужчину.

— Отца посадили, а меня отдали в детский дом, — упорно тараторил мальчишка, понимая, что уже не может остановиться, говоря нелегкую правду. — В шестнадцать лет я вернулся в тот дом, в котором мы жили до этого.

Омега замолчал и услышал, как в повисшей тишине Мадара шмыгнул носом. Стало очень неудобно: совсем не этого он хотел, а потому и старался никому не рассказывать своей истории. Жалость — последнее, что он хотел вызвать по отношению к себе.

— Котенок, — дрогнувшим голосом позвал Учиха, мягко коснувшись волос подростка. — Я не видел твою маму, но могу точно сказать, что она была очень мудрой и сильной женщиной. Ты очень на нее похож, — Кагами откинул одеяло, и волосы издали электрический треск. Полные легкого недоумения глаза пробежались по уставшей улыбке альфы. — Ты тоже, не жалея себя, защищал того, кто тебе дорог, как она защищала свое сокровище. Мне очень стыдно за то, что я тогда сделал.

Подросток лишь недовольно цокнул языком и отвернулся, сев на колени в кровати. Скрещенные на груди руки явно говорили, что он не хочет вспоминать события месячной давности.

— Сокровище защитили, а жить не научили, — насупился он, будто обиженно. А на кого обижаться? На мать? Кагами покосился на Мадару, и тот тоже присел, накинув на его подрагивающие плечи мягкий плед. Пара темных глаз встретилась, пришлось вновь воткнуться в сильное плечо, чтобы не зареветь. — Я собственными руками сломал себе жизнь. Это не иначе, как чудо, что мы с тобой сейчас вместе.

Мадара встряхнул его за плечи и заставил вновь посмотреть себе в глаза. Теплый взгляд успокаивал, и это было именно то, что нужно для того, чтобы и ему самому сказать нелегкую правду.

— Кагами, я ведь тоже не святой. Сомневаюсь, что вообще есть идеальные люди, — Учиха вздохнул, но понял, что назад не повернет. — Вот уже третий год я грешу в постели с супругом своего брата, — мальчишка смотрел безучастно, полностью растворившись во взгляде темных глаз. Это ли не влияние свежей метки? — Только между нами с тобой есть разница. Я чувств к нему не испытываю. Надеюсь, что ты меня простишь за это. Давай вместе начнем жизнь с чистого листа?

— Ты берешь меня таким, какой я есть? — пролепетал он, чувствуя тяжелеющие веки и то, что засыпает. — Зачем тебе это?

Учиха вновь тряхнул мальчишку, но лишь для того, чтобы точно быть уверенным, что тот услышит раньше, чем отключится.

— Затем, что я люблю тебя.

— Ты наконец-то это сказал, — расплылся тот в улыбке и обессиленно повис на плече, уже даже не чувствуя, как изо рта течет слюнка.

Мадара облегченно выдохнул, с души будто камень свалился. Пробуждение посреди ночи от неприятного сна уже не казалось столь ужасным. Оно рано или поздно случилось бы, и хорошо, что это произошло сейчас, ведь дальше было бы гораздо сложнее. Большой снежный ком развалился, так и не накрыв его с головой. Мадара надеялся, что больше между ними не будет тайн.

— Слова ничего не значат, мой сладкий, — шептал он в лохматую макушку и покачивался, словно убаюкивая ребенка. — Я это не просто сказал, я это почувствовал.

После выходных, какими бы приятными они ни были, всегда наступает понедельник, занятия в который тянутся слишком долго, будто бесконечно. Странные речи преподавателей летят мимо ушей подростка, готового бежать домой и прыгнуть в теплую постель к своему любимому альфе. Малое утешение понедельника сидело сейчас рядом и нелепо изгибалось негнущейся спиной, пытаясь дотянуться до парты, чтобы писать конспект.

Двадцать восемь недель — не шуточный срок для того, чтобы продолжать ходить на занятия. Изуна хоть и заметно поправился в бедрах, но все равно казался настолько маленьким по сравнению со своим животом. Его иногда было даже жаль. То, как он поднимался из-за парты, и то, как он передвигался по коридорам, заполненным учениками, заслуживало немалого уважения. И все же отчего-то бросить учебу омега не хотел, постоянно твердя, что это не болезнь, а потому он в состоянии довершить год.

Изуна все больше молчал, выжидая, когда же друг с его довольным лицом сам заговорит, но тот тоже молчал. В голове у Кагами целый день только и крутились мысли о том, чтобы покончить с тайнами. Однако по неким причинам сделать он этого не мог. Парень твердо остановил себя на мысли, что долю правды он все же может сказать. Отчего-то последствия ему были не так важны, как скинутый с души груз. Он верил, что Изуна его выслушает.

После занятий Изуна как обычно позвал Кагами поехать с ним, чтобы подбросить до дома. Тот уже привык к этому, а потому смирно добирался до дома Мадары пешком. Но, уже будучи в машине, парень понял, что они едут совершенно не в сторону дома. С немалой скоростью они ехали по дипломатическому кварталу мимо посольств и консульств и наконец оказались на боковой улице. Проехав по ней, свернули направо, и вот перед ними строгий центр Вашингтона во всей апрельской красе, с пышной свежей зеленью.

Кагами сидел на пассажирском сидении, сжав кулаки так крепко, что побелели костяшки пальцев. Он то и дело оборачивался, смотря в боковое зеркало, думая, что на такой скорости они уходят от погони.

— Ладно, — нарушил тишину Изуна. — Сейчас сворачиваем с главной дороги, — покосился он в зеркало, зачем-то озвучивая свои мысли. — Надо где-нибудь припарковаться. Тут есть новое уютное место, в котором сможем наконец поговорить.

Кагами с тоской представил спальню, в которой он проводил так много времени, вот где было уютно. Нет, совершенно ясно, что им туда нельзя, придется говорить в кафе, на глазах у многих. Может, так оно и лучше.

Изуна прибавил скорости, и Кагами понял, что тому тоже не терпится просто побыть наедине. Наверняка ему осточертело сидеть дома, не имея физической возможности выходить погулять, ведь он так устает с этим грузом.

— Сколько у тебя при себе наличных? — спросил Учиха, высматривая что-то впереди.

Кагами заглянул в бумажник.

— Сто долларов, есть еще какая-то мелочь. А что? — так просто ответил он, будто всегда носил при себе столько денег. — Тебе нужны деньги?

— Сейчас поймешь, — устало произнес Изуна и резко свернул на узкую улочку.

Они выехали из уютного дипломатического района со строгими зданиями из белого камня и оказались в рабочем квартале, где люди сновали туда-сюда, спеша то ли на обед, то ли в офис соседнего здания. Мимо мелькнуло Арлингтонское кладбище, а за ним и библиотека. Изуна припарковался почти у самого входа в уютную кофейню, за рядом выстроившихся цепочкой такси, хотя неподалеку, через улицу, находилась обычная парковка. За стеклянными окнами заведения мерцал теплый свет. Действительно, место оказалось новым, но народу в нем уже было полно. Не успел Кагами спросить, что Изуна собирается делать, как тот тут же выхватил купюру в пятьдесят долларов и грациозно выпорхнул из машины. Подбежав к одной из машин такси, он принялся переговариваться о чем-то через окно с сидевшим за рулем водителем.

Кагами выбрался из машины и увидел, как друг протягивает водителю купюру. Таксист кивнул и, к удивлению подростка, тут же отъехал, а Изуна сел за руль и подвинул машину на его место.