— Тобирама меня видеть не желает! — громче, чем сам того ожидал, ответил ему мужчина, и нервно провел руками по краю столешницы, будто ища на поверхности неровности. Да, не к тому он хотел подвести разговор после подаренных часов.
— Откуда ты знаешь? Ты ему и не звонишь даже, не заходишь в гости, — заметил Учиха. Потянулся за пачкой сигарет в кармане и чертыхнулся, вспомнив, что в помещении курить было запрещено.
— Я не понял… Ты меня сюда позвал, чтоб брата обсуждать? — нахохлился Хаширама. Так он всегда реагировал, когда разговор касался младшего, выставлял защиту, переводил тему, отнекивался, отшучивался. Ни разу не ответил ничего вразумительного и адекватного. Ему не было стыдно за разорванную связь с младшим, но все равно подстегивало дискомфортом упоминание о нем.
— Просто… — Учиха замялся, подбирая слова. — Тебе никогда не было интересно, что он делает, сидя в четырех стенах в одиночестве? Черт, даже звучит печально, разве нет?
— Чем он там может заниматься, — отмахнулся Сенджу. — Работает целыми днями, чтобы обогнать меня и мои заработки. Кормит свои комплексы…
— Жестоко ты, — хмыкнул Мадара, изучая любовника взглядом.
Хашираме было свойственно необдуманно бросаться колкостями, без задней мысли обидеть кого-то. Но его слова ведь все равно достигали цели, пусть он и не сознавал этого. Повезло ему, что природное обаяние сглаживало острые углы в общении с окружающими, и Сенджу преуспевал во всем, за что брался, даже будучи не всегда лучшим в каком-то деле. В конце концов, главное было заставить всех в это верить, в то, что ты лучший. Люди были падки на создание идеалов, особенно из тех, кто им далеко не всегда соответствовал.
Учиха все это давно подметил, но со странным спокойствием принял тот факт, что и его не обошли чары Хаширамы. Он знал, что сидевший напротив был тем еще говнюком, но никак не мог отказаться от связи с ним. Жизнь Хаширамы и выборы, сделанные им, теперь непосредственно влияли и на него самого, и отказаться от этого значило бы отказаться от собственного прошлого, от себя самого. Только вот и расхлебывать, выходило, нужно было теперь за двоих, в случае чего…
Официант принес еще выпить, и когда вторая порция алкоголя упала жаркой волной в желудок, стало легче найти слова и выразить собственные мысли, не дававшие покоя уже несколько недель.
Учиха прикусил подушечку большого пальца, задумчиво наблюдая за тем, как таял лед в стакане, смешиваясь с алкоголем и теряя свою форму.
— Знаешь такое понятие, как коллективная ответственность? — полюбопытствовал он у Хаширамы. Тот кивнул, вслушиваясь в слова любовника. — Когда за проступок одного отвечает группа людей. Я все чаще об этом думаю. Есть ли вина других членов группы в ошибке их товарища? Ведь наши поступки так или иначе продиктованы влиянием других людей на нас. Твоя личность, совокупность слов и действий, оставшихся в памяти тех, с кем ты пересекался. Не сказал ли ты чего-то такого, что заставит человека прислонить дуло пистолета к виску… — он договорил и, прижав к губам край стакана, обнаружил, что уже добил вторую порцию, только несколько капель терпко защекотали язык.
— Тобирама не суицидник, — отмахнулся Сенджу, но в голосе его звучало куда меньше уверенности, чем вначале разговора. Он нахмурился, пытаясь понять, к чему вообще вел этот разговор и было ли под пьяным желанием поделиться размышлениями что-то еще.
Но Мадара оставался непроницаемым, даже отстраненным.
— А ты не знаешь, кто такой Тобирама, — пожал плечами Учиха и усмехнулся, горько и одновременно удовлетворенно. — Мне иногда кажется, что вообще никто никого не знает до конца.
— Мне страшно, когда ты так рассуждаешь, — признался Хаширама, совсем приуныв. Он протянул руку и коснулся ладони Мадары, сжимавшей холодное стекло стакана. — Я точно знаю тебя.
— Правда? — оскалился тот. — Верно… Я твой рубаха-парень, школьный друг, твоя вечно недовольная давалка, — перечислил он, и на эти слова Сенджу улыбнулся, не зная, что следом будет менее приятная часть разговора. — Но когда ты трахаешься со мной, то не думаешь о том, что я убивал людей. Пусть из рабочего оружия, на службе. Но это были пули в чьем-то теле.
— Это были вынужденные меры, — парировал Хаширама, но заметно напрягся от услышанного.
— Это было проявление коллективной ответственности, — отозвался на его замечание Мадара. — Кто-то решил, что можно доверить мне работу по охране порядка, положившись на мою адекватность. Что мне можно доверить разобраться с плохими парнями. Потому что сам не может держать пистолет в руках. Это чистое падение на доверие, как и все системы в нашем обществе, — припечатал он.
— Ты хороший полицейский, — Хаширама тут же пришел на помощь копу, страдающему вечными вопросами морали и этики.
— А что это значит? — поинтересовался Мадара. Жестом он подозвал официанта за очередной порцией спиртного, явно лишней, но такой необходимой. Домой сегодня точно придется ехать на такси, осталось только выбрать к кому и не забыть адрес под конец свидания.
— Ты стремишься оправдать возложенное на тебя доверие. Вот что я точно о тебе знаю! — любовно, будто нахваливая, произнес Хаширама и сжал ладони любовника своими. Его уже немного повело, и движения стали резкими, утратившими четкость. — А еще… портупею не снимаешь даже на свидание, хороший мальчик, — подмигнул он и довольно осклабился, совсем не скрывая своих пошлых намерений.
— Я знал, что все сведется к тому, как ты меня хочешь выебать, — устало вздохнул Мадара, потеряв всякую надежду развести философскую дискуссию с озабоченным Сенджу. Порой ему казалось, что все, что не касалось секса, у того влетало в одно ухо и через другое тут же улетучивалось.
— Все всегда к этому сводится, — изобразил заумность Хаширама и даже поднял указательный палец вверх, словно раздавал напутствия. Совсем опьянел, судя по повадкам. — Жизнь — это двое в постели. И мне вообще похерам, в кого ты там стреляешь на работе, если вне работы мы играем в другие пистолетики.
— Тактичность — не твоя сильная сторона, — Учиха потер переносицу, пытаясь скрыть улыбку от очередной глупости из уст любовника. Какие, к черту, пистолетики, как он дожил до тридцати в целости и сохранности с таким жаргоном, еще и в успешного мужчину вырос, при деньгах и собственном деле. — Как ты вообще ведешь деловые переговоры с партнерами?
— Я не веду переговоры. Я ставлю свои условия, — усмехнулся Хаширама. — Им приходится соглашаться или идти нахуй.
— Какая же ты сучка, — почти нежно заметил Мадара.
— Пьяненькая, — хихикнул Хаширама и, громко двинув стулом, пересел поближе к нему, нахально положив ладони на бедра мужчины, игнорируя правила приличия и полный бар посетителей за их спинами. — И жаждущая продолжения вечера в более укромном местечке. Я сниму с тебя все, кроме этой чудесной портупейки, и…
Губы Хаширамы уже коснулись шеи, и сладко свело в паху, когда его ладонь оказалась на ширинке, бесстыже сжимая член и потираясь сквозь ткань штанов.
— Погоди! — раздосадованно остановил его Мадара, шумно выдохнув, и отклонился к столу. Хаширама никак не успокаивался и пытался захватить его в объятия. — Да подожди ты… Ответить надо! — он оттолкнул мужчину, потянувшись за телефоном, лежавшим на столе. Вибрация протащила мобильный к самому краю, грозясь уронить на пол.
На экране Мадара увидел не то, что хотел бы увидеть в пятничный вечер, но даже не успев сказать “слушаю”, уже услышал из динамика мерзкий громкий голос.
— Дядя, я надеюсь, что ты еще в чувствах?
Учиха выдохнул, и, судя по тому, как скривился Хаширама — пахло не очень-то и слабо, но чувствовал он себя пока трезвым, пусть и немного уставшим.
— Я занят, Обито.
На другом конце трубки раздался нервный смешок. Мадара закатил глаза и пропустил его мимо ушей. Пускай злорадствует. Вот найдет себе наконец пассию, вот тогда дядюшка и посмотрит, как легко любимый племянник будет подниматься из теплой постели на ночной выезд. Мужчина тщетно пытался отмахнуться от назойливых, но приятных приставаний. Ловкие ручки так и шарили по бедрам, грозясь уже залезть за пояс брюк.
