Я вскочил со своего рабочего места, ударив по столу с такой силой, что Минхёк и Хосок подпрыгнули на месте. Одной рукой я свалил несколько стопок документов со своего рабочего стола, а мой стул упал позади меня — настолько резко я поднялся. Я тяжело дышал, а грудь сдавило тисками. Не помню, когда я в последний раз испытывал столько гнева, ненависти, отчаяния и разочарования.
Не знаю, что от меня ожидали коллеги, но я буквально ничего не сделал. Я никого не ударил, ничего не сломал, даже не опрокинул стол, как в каких-то фильмах. Я просто стоял, делал глубокие вдохи-выдохи и кричал внутрь себя.
— Начальник Ли, — обратился я ледяным тоном. Минхёк вытаращил глаза и раскрыл рот от удивления. Я никогда его так не называл. — У меня есть просьба, которую я прошу исполнить.
Хосок нахмурил брови и уставился на Минхёка в недоумении.
— С этого момента я больше не хочу работать в одной команде с этим человеком, — я не взглянул на Хосока, не показал на него пальцем, но сделал акцент на последних словах. — Я прошу Вас сделать выбор: либо он, либо я. Пока Ваше решение не станет окончательным, я не смогу продолжать работу над проектом. Если меня завтра уволят, то оставьте мне хотя бы возможность забрать свои вещи. Прошу меня извинить.
Если бы мне полгода назад сказали, что я скажу такое, да ещё и Минхёку, ещё и при таких обстоятельствах, я бы никогда не поверил. В какой-то момент мне стало плевать на любые последствия, любые комментарии или мнения.
Я быстрым шагом прошёл до шкафа, достал своё пальто и накинул его на плечи. Не удосужившись завязать теплый шарф, несмотря на плохую погоду, я быстро вышел из кабинета, прихватив рабочую сумку и оставляя Минхёка и Хосока одних. Больше меня ничто не волновало. Я просто титанически устал. Наверное, от всего.
«Сюрпризы» того дня так и не закончились. Что-то особенно странное и непонятное случилось в тот же вечер. Темнело уже довольно рано, так что я не сразу понял, что что-то не так. Придя домой из офиса, прямо с порога я позвал Чангюна, но он не отозвался. Разогрев обед, я снова его позвал, но ответом мне была все та же тишина. Только Кью кружился рядом со мной, да и тот был какой-то притихший, будто зашуганный.
Я зашел в гостиную — она была пуста, и сердечко мое екнуло. На ватных ногах я прошел в спальню, осторожно приоткрыл дверь и поначалу не понял, почему в комнате так темно. Плотные шторы полностью прикрывали окна. Небольшой бугор на кровати зашевелился, и я мог бы подумать, что Чангюн спит, пока не услышал, как он еле слышно хнычет.
— Гюн-а, что не так?
Он снова зашевелился, но одеяло не скинул. Тогда я подошел ближе и присел на край кровати.
— Снова не хочешь со мной разговаривать? — переспросил я. — Я хотел бы знать причину.
Чангюн молчал, перевернулся на другой бок, и тогда я заметил уголок одеяла, сползший с него. Легонько потянул, чтобы увидеть его, но то, что я увидел, заставило меня едва не свалиться с кровати.
— Оставь меня… — чуть слышно донеслось из-под складок плотной ткани. — Уйди.
Обмотанную банным полотенцем голову Чангюн снова спрятал под толстое одеяло. У меня начинал дергаться глаз, а еще задрожали ноги от усталости. Все, что я хотел, так это поспать, и чтобы мне приснилось, как я вываливаюсь из окна. Я всегда знал, что отношения — это сложно, но почему это «сложно» случилось именно в тот момент, когда все вокруг буквально пылало и мучилось в пожаре? А я стоял, окруженный этим пламенем, и пробовал потушить его последней каплей своего терпения.
— Маленький… — обратился я спокойно, а сам скрипел зубами. — Ты можешь хотя бы сейчас не говорить загадками? Я верю, что тебе сложно, но и ты меня пойми, что я живой человек и имею право уставать.
— Мне уйти? — глухо и тихо услышал я из-под одеяла.
Чтобы не закричать, я сделал глубокий вдох, прикрыл глаза и почти сразу уронил голову, клюнув носом. Я откровенно засыпал на ходу.
— Нет, я сам уйду, поговорим утром.
Я все еще помнил бесценный совет, что нельзя пытаться поговорить во время ссоры. Нужно выждать время, дать прийти нужным словам, не наговорить сгоряча, ведь люди всегда могут помириться, а вот вылетевших в перепалке слов не возьмешь назад.
Мне пришлось спать на диване в гостиной. Я еще ни разу его не разбирал и не сразу сообразил, как это сделать. Потом оказалось, что у меня нет лишнего одеяла, только те два, в которые Чангюн завернул себя. Я тихо пробрался в спальню, выкрал свою же подушку и так же неслышно вернулся обратно в гостиную. Спать пришлось прямо в одежде, обнимая единственную подушку на жестком диване.
Как бы я хотел, чтобы все происходящее мне только приснилось. Не было бы вчерашней перепалки на работе, не было бы дивана, а еще этого тянущего чувства ссоры, из-за которого не хотелось есть. Я даже не знал, нужно ли мне идти на работу, потому что, возможно, меня к тому времени уже уволили.
Встал я рано, умылся холодной водой и переоделся. Будто и не спал вовсе. Зашел в комнату к Чангюну и увидел, что он тоже уже проснулся. На голове у него было все то же полотенце, а на коленях — скрипка, которую он дергал пальцами за струны.
— Выспался? — спросил он, стоило мне только приоткрыть дверь.
Удивительно, но с закрытыми глазами он все чувствовал острее.
— Нет, — ответил я резче, чем хотел. — Почему ты сидишь в темноте?
— Потому что мне так лучше.
— Хорошо… — я сжал пальцами переносицу и зажмурился. — Тогда почему ты замотал голову полотенцем? У тебя что-то болит?
— Я же сказал, что мне лучше в темноте.
Слова доносились глухо, но я слышал, что он не расстроен, а зол. А еще его пальцы стали сильнее дергать за струны.
— Если ты не хочешь сказать сам, то мне придется позвонить в больницу и спросить, как обстоят твои дела. Мне не нравится, что ты что-то скрываешь. Молчание — не выход…
— А ты от меня ничего не скрываешь?!
— Мы уже это обсуждали. Мне нечего от тебя скрывать…
Я заметил, что как бы он ни был расстроен или зол, как сейчас, он всегда бережно относился к своему инструменту. Чангюн отложил скрипку на кровать, а сам вскочил с места.
— Опять врешь!
Не скрою, что я воспользовался тем, что он меня не видел. Я в два шага сократил расстояние между нами и схватился за полотенце у него на голове. В ответ меня ударили ладонью по щеке. Оказалось очень больно, скула тут же вспыхнула. Получилась небольшая потасовка, в которой мне удалось стащить полотенце. Когда оно упало, я едва не вскрикнул. Веки Чангюна оказались растерты докрасна, на впалых щеках небольшие царапины, а вот глаза он так и не открыл.
— Ты что сделал?! — в ужасе закричал я, обхватывая его лицо ладонями и не давая вырваться. — Открой немедленно!
— И не подумаю! — он вцепился пальцами мне в руки и больно впился ногтями, но я все равно не желал его отпускать. — Я не хочу больше видеть! Понятно?! Я хочу все вернуть обратно!
Будучи уже больше напуганным, чем разозленным, я тряхнул его и уперся большими пальцами в верхние веки.
— Покажи мне свои глаза!
— Они не мои!
— Открой!
Он плакал, и я чувствовал себя виноватым за это, но остановиться уже не мог. Чангюн осторожно приоткрыл глаза. Тогда я убедился, что с ними все в порядке. Я немного успокоился.
— Расскажи мне, что с тобой происходит.
— Сначала ты мне расскажи!
Он вырвался из моих рук и попятился в сторону стола, пока не уперся в него поясницей. Что мне нужно было рассказать? Что нужно было сделать?
Подумать мне не дали. В дрожащих руках Чангюна оказалась моя камера, которая всего через считанные секунды разлетелась об пол. После этого, когда шум стекла и мелких деталей заглох, мир будто встал на паузу. Не было слышно даже настенных часов, вообще все звуки стихли. Казалось, мы оба даже не дышали.
Был ли предел ужасу или всему тому, что со мной происходило, я не знал. В те секунды, пока мы стояли друг напротив друга, а между нами лежали осколки камеры, я думал, что успел за утро потерять все: работу, хобби, Чангюна… спокойную жизнь.
