Кью подтвердил мои слова громким лаем и снова заносился по кухне. Я постарался посмотреть на Чангюна, погладил его по голове, и он боязно повернул ко мне лицо.

— Ты не сердишься на меня?

Вместо ответа я нагнулся, чтобы дотронуться до его губ своими губами. Стоя по щиколотку в воде, будучи с головы до ног обрызганный мохнатой собакой, слушая ее лай и держа на руках почти невесомого мальчишку, который уже безбоязненно отвечал мне на поцелуй, я почувствовал себя самым свободным человеком, который, к тому же, был еще и безгранично счастлив.

========== 4. У нежности твоё лицо ==========

Я давно забыл, как это, когда живешь не один. Просыпаешься утром и готовишь завтрак на двоих, выгуливаешь пса, пока его законный хозяин спит, наспех моешь ему лапы и бежишь на работу. Я никогда не приходил к грязной посуде или немытой раковине в ванной — Чангюн всегда убирал за собой и тихо сидел в комнате, слушал радио и играл с собакой. Он никогда не включал телевизор, и причина была не в том, что он никогда им не пользовался, а в том, что люди там перестали что-либо объяснять, предпочитая просто показывать под ужасную музыку.

Я перевез к себе в квартиру его вещи, их действительно оказалось немного: проигрыватель, несколько пакетов с пластинками, пара чемоданов с одеждой, книги, нотные тетради и скрипка в чехле. Все это он сам расставил в моей гостиной, а я не вмешивался, дав ему возможность положить все так, как ему будет удобно.

Чангюн любил сидеть на балконе, а когда было прохладно, то просто открывал дверь и садился возле нее, слушая шум с улицы. Он говорил, что у него никогда не было балкона, а ему они очень нравятся. Поначалу мне было страшно отпускать его туда одного, а потому я стоял сзади и придерживал за руку, а позже — за талию, неосознанно прижимал его к себе и чувствовал, как он немного подается назад и замирает. Я замирал вместе с ним и старался даже не дышать. Чангюн все равно замечал это, от него невозможно было что-то скрыть. Он широко улыбался, а я закапывался все глубже, глядя на его улыбку.

Я сотни тысяч раз твердил себе, что неправильно — хотеть поцеловать его. Но я хотел. Хотел настолько сильно, что порой сводило зубы, горячий камень падал в низ живота, и мне приходилось ненадолго отлучаться, чтобы совсем не сгореть со стыда. Я бы мог себя утешить тем, что Чангюн не видит, но это бы никак не помогло, потому что ему очень нравилось меня трогать. Он называл это — рассматривать.

Будучи явным противником тактильного контакта, я пересмотрел свое отношение к нему. Я иногда спокойно засыпал, чувствуя на своей спине мягкие подушечки пальцев, иногда пускал слюну из уголка рта, когда эти же самые пальцы трогали кожу головы. Что я заметил еще в самые первые дни, так это то, что, обнимая, Чангюн всегда обхватывал ладонями мою шею и затылок. Его лицо всегда было в опасной близости от моего, я всегда чувствовал его дыхание, даже кончик его носа на своей щеке. И я ни разу не отвернулся, один раз даже поцеловал в висок, и Чангюн будто расстроился, но ничего не сказал.

Иногда, возвращаясь чуть раньше обычного, я слышал, как он играл на скрипке, но сразу же прекращал и осторожно убирал ее обратно в чехол. Он поворачивался ко мне, тихо спрашивал, как прошел мой день, а потом шлепал за мной на кухню. Усаживался на полу вместе с Кью и с интересом слушал, чем я занимался весь день.

К конкурсу фотографий у меня все было готово, но я не решался отправить фото, все ждал, что спрошу у Чангюна, разрешит ли он мне это сделать. Ждал… ждал… Выбирал удобный момент, но так пока его и не выбрал. Времени в запасе у меня было еще достаточно.

Как-то утром Чангюн пришел ко мне в комнату раньше, чем я проснулся. Он растолкал меня и с паникой в бесцветных глазах сказал, что ему сегодня нужно на плановый осмотр ко врачу. Скромно уточнил, что может сходить и сам, если я вызову ему такси, но я наотрез отказался от такой идеи. Если мне нужно было немного запоздать на работу, то Минхёк меня обязательно прикроет перед вышестоящим начальством.

Я редко ходил по больницам. Редко — это никогда. Даже не знал, куда нужно обратиться, кого и где искать, что вообще делать, а потому немного пристыженно плелся позади слепого мальчишки, который сам отвел меня в нужный кабинет к назначенному времени. После осмотра он подошел ко мне и сказал, что идет на процедуры, и что медсестра проводит его, а мне нужно будет немного подождать. Казалось, он переживал за мой прогул больше меня самого. Я же тем временем решил поговорить с его лечащим врачом и удовлетворить свое любопытство, потому что, признаться честно, иногда не до конца верил, что он совсем не видит.

— Извините, я не сильно вас отвлеку? — окликнул я высокого мужчину в белом халате.

Он осмотрелся, поправил дорогую оправу на носу и деловито запахнул халат, на котором висел бейджик с именем.

— А что такое?

И тут я на мгновение потерялся. Теорию моего происхождения в жизни Чангюна пришлось выдумывать буквально на ходу, потому что доктор не стал ждать, пока я мямлю, и двинулся по длинному коридору.

— Я… как бы это сказать… опекун Чангюна, — на меня бросили недоверчивый взгляд поверх очков и ни о чем больше не спросили. — Мне не так много известно о его заболевании. Вы бы не могли со мной поделиться?

— Я бы не назвал это болезнью, молодой человек.

— Че Хёнвон, — уточнил я.

— Господин Че, — поправился он, кивнул и, не сбавляя шага, шел по своим делам, а мне оставалось только поспевать следом. — Понимаете ли, у него ничего не болит и не прогрессирует. Лучше, конечно, тоже не становится, но хуже ему точно не будет.

— А он совсем не видит? Или все же есть шанс, что иногда может увидеть?

Доктор рассмеялся, вновь поправил очки и даже остановился, чтобы осмотреть меня с ног до головы оценивающим взглядом.

— А вы закройте глаза, — хохотнул он, вероятно, в шутку, но я послушно выполнил его просьбу, а ответом мне снова был смех. — Ну как, видно? Вы отличаетесь только тем, что он не может открыть глаза, когда этого захочет.

— То есть это исключено?

Я снова бежал за ним по коридору, так как слишком долго считал ворон, стоя с закрытыми глазами.

— Вам так кажется только потому, что он давно с этим живет, и другие органы чувств стали все воспринимать острее, — продолжал мужчина, чуть улыбаясь, вероятно, поражаясь моей глупости. — Как например, если у вас откажет обоняние, то язык будет щипать от неприятных запахов. Оно никуда не денется, просто перейдет в другой орган чувств и поставит вас перед фактом, что к этому нужно будет привыкнуть. Ваше тело умнее вас.

Я ничего не понял, но все равно кивал, отчасти даже запоминал, что он мне говорит.

— А что стало причиной потери зрения?

Мужчина приостановился, пристукнул мне по виску указательным пальцем и тяжело вздохнул.

— В его случае — травма головы, — и он снова стал показывать все сказанное на мне, как на медицинском пособии. — Из-за отека мозга сдавливается зрительный канал, отчего зрение стремительно ухудшается. Ему никто не помог, а потому начался разрыв сетчатки и ее отслоение от сосудистой оболочки.

Я не был суеверным, но воспользовался моментом, когда доктор отвернулся поздороваться, и смахнул с себя все его прикосновения.

— А можно ли в этом случае вернуть зрение?

— Пробовать всегда можно, — кивнул он и тут же пожал плечами. — Но они редко на это идут.

— А какая причина?

Его руки вновь потянулись ко мне, и я инстинктивно отпрянул, на что получил очередной смешок. Врачи — вот кто самый не суеверный народ.

— Ну вы представьте, как хирург касается острым скальпелем самой нежной части вашего тела.

От взмаха пальцев в воздухе, демонстрирующих разрез, меня заметно скосило и передернуло. Я схватился за собственные плечи.

— Звучит неприятно. А что это за операция?

— Кератопластика. Ее обычно делают в косметических целях, так как помутневшая роговица не украшает человека. Вы же видели, что глаз выглядит бесцветным и не живым.