Школьные подруги Светлана Веткина и Маргарита Молчанова не давали Софье впадать в уныние, затеяв игру «преображение в нищих». Раз в месяц, обрядившись в чёрные одежды, они выходили с утра на оживлённые улицы и просили милостыню. А потом подводили итоги, кто, сколько собрал. Софье в отсутствие мужа больше других нравилось погружаться на дно жизни.

– Привет, подруга! – впорхнув ласточкой в конференц-зал спортивного комплекса, приветствовала Софья Светлану Веткину. – Как настрой?

– Скажу, что жизнь удалась – не поверишь! – Светлана, загорелая, с модной стрижкой, в обтягивающем платье восседала в кресле за столом для переговоров. – Сегодня у меня рекорд года: тридцать семь рублей пятьдесят пять копеек!

С ловкостью профессионального крупье она вытряхнула на столешницу содержимое целлофанового пакета, и по столу покатились металлические монеты.

Одну из них Софье удалось спасти от падения на пол:

– Пять копеек! – рассмотрев монетку, усмехнулась она. – Разве копейки ещё не отменили?

– Как видишь! Я помню, что в детстве за копейку можно было купить коробок спичек и выпить стакан газированной воды без сиропа…

– А сейчас-то зачем их чеканить?

– Чтобы нищим подавать! – хохотнула Светлана. – Сколько собрала?

– Рублей семьдесят, наверное. Представь, только я к Сбербанку подошла, как один симпатичный парень отвалил мне целый полтинник! Смотри!

– Круто! Без двадцати рублей доллар!

– Сама глазам не верю.

– Это дело надо срочно обмыть! – Светлана достала из спрятавшегося в книжном шкафу бара бутылку вина. – «Шато Ле Редон». Игорь из Франции привёз.

– Надо Риту подождать! Некрасиво без неё…

– Некрасиво, говоришь? А летать в Грецию без подруг красиво?

– Так у неё вроде бы горящий тур был …

– Знаем мы её «горящие туры»! Мужик подвернулся – в Грецию, мужик ушёл – я с вами, девочки! Давай, София, за нас, красивых, чтоб нас не сглазили! За нас, прекрасных, чтоб с нас не слазили! Чтоб было нам во что одеться, и было перед кем раздеться!

– Давай! – Софья, как на дегустации, закрыла глаза и сделала небольшой глоток. – Хорошие вина делают французы! Кстати, сегодня большой церковный праздник – Преображение!

– Вот мы с тобой, Софа, и преображаемся! – оживилась Светлана. – Ради лишней порции адреналина проходим такие унижения, какие другим не приснятся в страшном сне…

– Я бы лучше на Красном море с аквалангом поныряла! В центре города столько нищих – не знаешь, где пристроиться! На меня опять охранник у Сбербанка наехал. А возле церкви одни алкаши и эта, больная на голову!

– Я у кладбища стояла, тоже насмотрелась… А на море мы непременно слетаем, чтобы, как говорит Игорь, не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

– Это Николай Островский сказал.

– Какая разница, кто сказал, главное, что красиво! Я вот что думаю, может, в следующем месяце махнём в Сергиев Посад, постоим возле Лавры, интересно, сколько там подадут. Честно признаться, меня уже задолбали наши сквалыги, пора менять дислокацию!

– А может, хватит экспериментировать? Сегодня у таксиста, увидевшего, как я из нищенки преобразилась в мадам, чуть крыша не поехала! Ты ещё предложи на Красную площадь съездить!

– А это мысль! Маргарита придёт – обсудим. Кстати, что-то она сегодня задерживается, не похоже на неё.

– Звякни ей!

– Звонила два раза – не отвечает!

– Набери ещё! Маргарита мне рассказывала, что дочка зовёт её в столицу внуков поднимать. Галька в крупной торговой сети трудится, зарплата, говорит, три тысячи долларов, а Витька, муж её, в департаменте инвестиций осел, тоже неплохо получает. Квартиру купили в ипотеку.

– И где эта столичная бабушка? Сколько её можно ждать? – Светлана ещё раз набрала номер. – Не отвечает!

– Может, случилось что? Поедем, она у рынка собиралась стоять.

Личный водитель Игоря Веткина за пять минут доставил их к рынку. Они быстро обошли торговые ряды вдоль и поперёк.

– Кого, девочки, потеряли? – подкатила к ним Нина Нота. – Подругу свою ищете? Видела я её утром. Стояла тут, подаяния на корм собачке собирала. А потом с одним алкашом поцапалась – и их на пару в РУВД увезли. Там её ищите!

– Ну, слава Богу! – выдохнула Светлана. – У меня там знакомый работает. Поехали!

– Может зайти в храм, поставить свечки – всё-таки сегодня большой церковный праздник – Преображение Господне! – произнесла Софья.

– Давай зайдём, поставим!

Под Рождество каждая половица нашего старенького домишка, каждая занавеска на окошке, где меж рам дозревают подмёрзшие рябиновые гроздья, каждая крошечная, но уютная, словно бабушкина душегрейка, комнатка, напитывается смолистым сосновым духом.

Отец загодя, с утра, становится на широкие охотничьи лыжи, затыкает топор за солдатский ремень, подпоясывающий собачий тулуп. Подламывая корочку хрусткого наста, идёт через Игинское поле в Хильмечки – ближайшую рощу. К обеду притаскивает на липовых салазках, справленных для хозяйских дел, сосну. Размашистую, под потолок. Приносит из амбара заготовленное ещё по осени на Жёлтом ведро песка. Сосёнку устанавливаем в горнице на самом видном месте.

Ледышки и снег обтаивают, хвоя разомлевает в тепле и источает такой аромат, что завороженный происходящим кот Патефон выгибает спину и замирает на пороге. Принюхивается, а потом – боком, боком пробирается знакомиться с новой пушистой жиличкой.

Отец спускается в погреб и возвращается с ящиком синапа. Это особые яблоки, отборные, рождественские. Завёрнуты в бумагу, пересыпаны ржаной соломой. Дождались своего часу.

К палочке привязываю прочным, хитрым узлом нитку и украшаю жёлтыми, с румяными бочками, синапками сосну. Шишки оборачиваю припасённой за год шоколадочной фольгой.

Пахнет клеем, гуашью. Маленький братишка перепачкан красками с головы до пят. Колечки гирлянд, сугробы ваты, ливень серебристого дождика, стаи замысловатых легкокрылых снежинок…

– Принимайте с пылу, с жару, – мама вносит большущее блюдо. Золотистая гора печенья: зверюшки, звёздочки, ёлки, сказочные герои – свойские игрушки из нашей печки. Духовитая сдоба не даёт покоя коту, устроившемуся под сосной на куче ваты. Он подбирается и уносит-таки пухленькую белочку.

– Пока не затвердели, продевай цыганской иголкой тесёмочки, – командует мама.

Развешиваю украшенные помадкой-глазурью печенюшки на колючих лапах.

Ароматы сосны, синапа, ванили кружат голову. К ним примешивается запах плавящегося воска. Потрескивают свечи, пощёлкивают на кухне берёзовые полешки. Скрипят под окнами валенки, распахиваются промёрзшие сенные двери. С каляным морозным духом вваливаются ряженые. Шутят-дурачатся, распевают старые-престарые песни. Рассыпают по хате овёс, приговаривают: «Роди, Боже, жить, пшеницу, всяку пашницу».

Братишка прячется за мамин подол, боится размалёванной, с пеньковой бородой, «козы». Из-под её вывернутого наизнанку овчинного тулупа выглядывают стёганные в ёлочку приметные бурки деда Зуба. «Коза» склоняется к маленькому Андрюше, запускает руку в карман и вынимает горсть ирисок.

– Коза-дереза! – пыхтит мальчишка, но от конфет не отказывается.

– Угощайтесь, гости дорогие! – мама выставляет приготовленные вкусности.

Ряженые ссыпают сласти-угощенья в огромный мешок и, поблагодарив хозяев, пожелав им светлого Рождества, выкатываются в сенцы. А мы подбираем просыпанное зерно и храним его до весны.

Укладываюсь в горнице у разряженной сосны, чтобы не проспать праздник. В окно глядится яркая-преяркая Рождественская звезда, и я уплываю навстречу ей по густым смолистым волнам.

Что означает фраза «ломать косарецкого», для меня и в детстве было тайной, и до сих пор остаётся непонятным. На Крещенье зять в нашей деревне едет к тёще ломать этого самого косарецкого.

За несколько дней до праздника в кухне ко вбитому в потолок кольцу подвешивают гуся. На пол расстилают холстину, и мама с бабушкой щиплют птицу. Пух ложится на табуретки, на стол, на загнетку и сундук. Ресницы, брови и волосы женщин становятся белыми-белыми. По дому, будто в форточку намело, порхают пушинки.