– Не понимаю, – сказал я, – столько инструментов – и все, чтобы украсить книги, которые вы даже не продаете.

– Книги должны быть красивыми, – ответила Середит. – Неважно, что их никто не видит. Это способ почтить человека… что-то вроде ценных предметов, которые помещали в гробницы в прежние времена.

– Но ведь настоящее переплетное дело – то, чем вы занимаетесь в запертой комнате, верно? Вы там делаете книги для людей. Но как?

Она шевельнулась, но когда я взглянул на нее, снова стояла неподвижно.

– Эмметт…

– Я никогда не видел…

– Скоро увидишь.

– Вы все время твердите…

– Не сейчас! – Она зашаталась и села на стул у печи. – Прошу, Эмметт, не сейчас. Я устала. Ты даже представить не можешь, как я устала.

Я прошел мимо нее к запертой двери и провел ладонью по трем запертым замкам. Сделать это оказалось непросто. Мне так хотелось отдернуть руку, что заболело плечо. За моей спиной стул Середит царапнул по полу – она повернулась и смотрела на меня.

Я не шевельнулся. Казалось, стоит подождать, и страх уйдет; тогда я буду готов. Но он не ушел. А под ним, подобно болезни, о которой я и не подозревал, таилась черная печаль, чувство утраты столь сильное, что хотелось рыдать.

– Эмметт.

Я развернулся и вышел.

В последующие несколько дней мы не говорили о случившемся, а обсуждали лишь домашние дела и погоду, взвешивая каждое слово, как люди, ступающие по тонкому льду.

Мне снился огонь. Открыв глаза, я заморгал, отгоняя полыхающий красный свет. Я был во дворце, в огненном лабиринте; меня окружали языки пламени, высокие и раскаленные, и нечем было дышать. На миг мне показалось, что в горле все еще першит от дыма, но в комнате было темно, и, сделав полный вдох, я ощутил тонкий металлический запах снега. Я сел, потирая глаза.

Стук. Вот что меня разбудило: снаружи кто-то настойчиво колотил в дверь. Колотил и кричал. Колокольчики звенели беспрестанно, как сигнал тревоги.

С трудом заставив себя встать, я натянул брюки. Половицы холодили босые стопы, но я не стал надевать обувь. Шагнул в коридор, на минуту задержался там и прислушался. Мужской голос кричал, запыхавшись:

– Я знаю, ты там! – Дверь дрожала в раме. – Выходи, или я разобью твои чертовые окна. Немедленно выходи!

Кулаки сжались. Дома отец взял бы винтовку, распахнул дверь, и стоявший за ней сразу бы попятился и умолк. Но я был не у себя дома, и винтовки у меня не было.

Я вышел в коридор и постучал в дверь комнаты Середит.

– Середит? – Ответа не было. Толкнув дверь, я огляделся, пытаясь понять, где ее кровать. В эту комнату я еще никогда не заходил. – Середит, кто-то стоит на пороге. Вы спите?

Тишина. Присмотревшись, я увидел бледную гору смятых подушек и сбившихся простыней. Кровать. Середит в кровати не было.

– Середит? – снова окликнул я.

Во тьме послышалось бормотание. Я обернулся. Переплетчица скрючилась на стуле в углу, закрыв руками голову, словно боялась, что обрушатся небеса. Глаза были открыты и сверкали в темноте. Мертвенно-бледное лицо, казалось, парило в воздухе отдельно от тела.

– Середит, кто-то стучит в дверь. Мне открыть? Что происходит?

– Они пришли за нами, – пробормотала она. – Пришли, я знала, что этим все закончится. Крестоносцы…

– Я вас не понимаю. – Мой голос дрогнул, и я крепче сжал кулаки. – Мне открыть? Вы будете говорить с тем, кто пришел?

– Крестоносцы… они пришли нас сжечь, убить нас… и бежать некуда, но можно спрятаться, укрыться в подвале; только книги не бросай, умри, если придется, но не бросай книги…

– Середит, прошу! – Я упал перед ней на колени, и наши глаза оказались на одном уровне. Аккуратно отодвинув ее руку, я попытался освободить ее ухо, чтобы она слышала. – Я не понимаю вас. Вы хотите, чтобы я…

Она отпрянула.

– Кто… прочь от меня, прочь! Кто… кто… кто…

Я качнулся назад и чуть не потерял равновесие.

– Это я! Середит, это я, Эмметт.

Тишина. Стук прекратился. Мы смотрели друг на друга в плотной зернистой темноте. Я слышал ее хриплое дыхание, и свое тоже. Внизу раздался звон разбитого стекла.

– Эй! – крикнул ночной гость. – Иди сюда, старая карга!

Переплетчица вздрогнула и вскочила. Я попытался взять ее за руку, но она забилась в угол комнаты, лихорадочно вжалась в стену, царапая штукатурку. Лицо блестело от пота, полуоткрытый рот исказился в гримасе. Еще секунду назад она знала, кто я, но теперь смотрела мимо; губы ее дрожали, и я не смел снова прикоснуться к ней.

Она сама схватила меня за рубашку и потянула. Я чуть не упал.

– Середит, пожалуйста… – Я стал отгибать ее пальцы по одному; они были тонкими и влажными от пота, и я боялся их сломать. – Пожалуйста, отпустите меня. Я должен…

Вероятно, я дернул слишком сильно, переплетчица вскрикнула. Но боль привела ее в чувство: она встряхнула рукой, и взгляд прояснился.

– Эмметт, – пробормотала она.

– Да.

– Мне приснился кошмар. Помоги мне снова лечь.

– Ничего. Я пойду к нему. А вы оставайтесь здесь.

На трясущихся ногах я вышел в коридор.

Теперь, когда стекла в окне не было, голос мужчины звучал отчетливее.

– Я тебя оттуда выкурю! Выходи и поговори со мной, ведьма!

Не знаю, как я дошел и как открыл тяжелый засов на входной двери, но я это сделал. Стоявший на крыльце попятился, опешив. Он оказался меньше ростом и тщедушнее, чем я представлял; у него было заостренное крысиное лицо. За ним виднелось несколько темных фигур; у кого-то в руках полыхал факел. Значит, запах дыма мне не почудился.

Мужчина выпятил грудь и приблизился, держась так, будто мы с ним были одного роста, хотя ему пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть мне в глаза.

– А ты кто такой?

– Ученик, как вы говорите, ведьмы. А кто вы такой, хотелось бы знать?

– Позови ее!

– Что вам нужно?

– Моя дочь! Хочу ее вернуть.

– Ваша дочь? Ее здесь нет. Здесь только я и… – Я осекся.

– Не умничай мне тут. Ты знаешь, о чем я. Доставай ее книгу и неси сюда, сию же минуту. Или мы…

– Или вы что?

– Или мы сожжем этот дом дотла. И все, что в нем.

– Оглянитесь. Снег идет уже сутки. Эти стены три фута толщиной. Вы же не думаете, что одного факела хватит, чтобы поджечь такой дом? Почему бы вам и вашей любительской армии…

– Ты нас за дураков держишь, да? – Он кивнул своему приятелю, и тот с ухмылкой подтащил накрытое ведро. Жидкость расплескалась, я унюхал масло. – Думаешь, мы притащились сюда с пустыми угрозами? Поверь, сынок, я не шучу. Я абсолютно серьезен. А теперь неси книгу.

Я сглотнул комок. Стены в доме действительно были толстые, и тростниковую крышу завалило снегом, но я видел, как горел амбар на ферме Грейтсов однажды зимой, и знал, что стоит пламени разгореться…

– Я не знаю, где книга. Я…

– Ступайте домой, – раздался голос Середит за моей спиной.

– Это она, – заголосил кто-то. – Старуха! Это она!

Лицо мужчины исказил гнев.

– Не приказывай мне, старуха. Ты слышала, что я велел твоему… кем бы он ни был. Мне нужна книга моей дочери. Она не имела права приезжать сюда.

– Имела полное право.

– Безумная старая кляча! Она улизнула из дому без моего позволения, а вернулась наполовину пустая. Смотрит на меня и не понимает, кто я такой!

– Такой выбор она сама сделала. Все, что произошло, – ее личный выбор. Если бы вы не…

– Заткнись! – Он дернулся вперед, и, не стой я между ними, он мог бы ее ударить. Изо рта его пахнуло кислым пивом и другим, более крепким алкоголем. – Знаю я вашу братию. Еще не хватало, чтобы вы продали книгу моей дочери какому-нибудь…

– Я не продаю книги, а храню их в безопасном месте. А теперь уходите.

Последовало молчание. Кулаки мужчины сжимались и разжимались, как клешни. Он оглянулся через плечо, словно искал поддержки у соратников.

Пламя факела затрепетало. На мгновение я ощутил влажное дуновение ветра на своей щеке, запах дыма пропал; затем ветер стих, и пламя с треском устремилось вверх.