– Ладно, – произнес зачинщик, – не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. – Он взял ведро с маслом из рук другого мужчины и поднялся на крыльцо, ступая тяжело и неуклюже. – Эта книга должна сгореть. Не принесешь ее мне – я спалю твой дом и книгу заодно.

Я попытался рассмеяться.

– Что за глупость!

– Я вас предупредил. Вы бы лучше вышли.

– Посмотрите на нас – старуха и ее ученик! Вы же не можете…

– Еще как могу.

Я вцепился в дверной косяк. Кровь пульсировала в пальцах так отчаянно, что казалось, рука вот-вот соскользнет. Перевел взгляд на Середит. Побелев, та смотрела на ночного гостя; белые волосы рассыпались по плечам. Если бы я увидел ее впервые, то и впрямь решил бы, что она ведьма.

Она тихо сказала что-то, я не расслышал.

– Прошу вас, – взмолился я, – это же просто старая женщина, она не сделала ничего плохого. Что бы ни случилось с вашей дочерью…

– Что бы ни случилось? Да ее переплели, вот что случилось! А ну, убирайся с дороги, или, клянусь, я сожгу тебя со всем остальным в этом чертовом доме!

Он кинулся ко мне и потащил за порог. Я сделал несколько шагов, удивленный силой его хватки, но мне все же удалось выбросить руку вперед и оттолкнуть его. Зашатавшись, я потерял равновесие, и тут же кто-то схватил меня сзади. Державший факел, размахивал им передо мной, как перед диким зверем. Жар опалил мне щеки, слезы обожгли глаза, и я заморгал.

– И ты, – закричал мужчина в открытую дверь, – ты тоже выходи! Выходи, и мы не причиним тебе зла.

Я попытался оттолкнуть того, кто крепко держал меня.

– То есть вы просто оставите нас здесь, в снегу? До ближайшей деревни десятки миль. Она же старуха!

– Замолчи! – Он повернулся ко мне. – Я и так слишком добр. Мог бы и не предупреждать.

Мне захотелось его удушить. Я заставил себя глубоко вздохнуть.

– Послушайте, так нельзя. Вас могут депортировать. Подумайте, чем вы рискуете.

– Депортировать за то, что сожгли дотла дом переплетчицы? Да не меньше десятка моих друзей готовы присягнуть, что я всю ночь провел в таверне. А теперь тащи сюда старую ведьму, пока та не прокоптилась, как селедка, со всем остальным добром.

Входная дверь захлопнулась. Задвинулся засов.

Вдруг с крыши закапал ручеек растаявшего снега, словно там, наверху, скопилась влага и вылилась через край. Ветер налетел и снова стих. Но я, кажется, услышал, как он ноет в разбитом окне. Я сглотнул и позвал:

– Середит?

Она не отозвалась. Я рванулся из рук державшего меня мужчины. Тот отпустил меня без борьбы.

– Середит, пожалуйста, откройте дверь. – Я заглянул в разбитое окно с торчавшими обломками стекла. Старуха сидела на лестнице, как ребенок, скрестив лодыжки. Она даже не взглянула на меня. – Середит? Что вы делаете?

Она что-то пробормотала себе под нос.

– Что? Я не слышу. Прошу, впустите меня.

– Довольно. Ведьма хочет на костер. – Мне показалось, что голос мужчины дрогнул, как будто он храбрился напоказ, но когда я взглянул на него, он широко улыбнулся гнилыми зубами. – Старая карга сама сделала выбор. А теперь прочь с дороги. – Он подался вперед и плеснул масло на стену прямо у моих ног. В нос ударил густой запах.

– Не смейте! Так нельзя! Умоляю…

Он продолжал улыбаться, не мигая.

Я бросился к окну и выбил кулаком оставшиеся обломки стекла, но проем был слишком узким; я не мог в него пролезть.

– Середит, выходите! Они сейчас подожгут дом! Умоляю!

Она не шевельнулась. Я подумал, что она меня не слышит, но ее плечи слегка дрогнули, когда я прокричал «умоляю».

– Вы не можете поджечь дом, зная, что она внутри! Это убийство! – хриплым высоким голосом выпалил я.

– Не путайся под ногами, парень.

Масло плеснуло мне на брюки. Вылив остатки на боковую стену, мужчина отошел. Другой, с факелом, ждал команды; на лице его застыло искреннее любопытство, как у мальчишки.

Может, у них ничего и не выйдет? Может, снег на крыше затушит пламя или стены окажутся достаточно отсыревшими? Но Середит слишком стара и может умереть от удушья, находясь внутри.

– Эй, Болдуин. Принеси-ка еще ведро. С того края польем. – Мужчина указал на торцевую стену.

– Пожалуйста, не надо! Не делайте этого!

Я понимал, что зря их уговариваю. Развернувшись, бросился к двери и стал бить в нее кулаками.

– Середит! Откройте дверь. Проклятье, откройте же эту чертову дверь!

Меня схватили за воротник и оттащили. Я закашлялся и чуть не упал.

– Не подпускайте его. Вперед.

Державший факел зарычал и шагнул к дому. Я тщетно пытался вырваться. Лопнул шов на рубахе, и я чуть не повалился в пространство между пламенем и дверью. Сильный запах масла ощущался на языке. Масло пропитало мои брюки, запачкало ладони; я мог вспыхнуть от малейшей искры. Пламя факела замелькало перед глазами: плюющееся, когтистое, языкастое.

Пятясь, я уперся в дверь. Идти было некуда.

Мужчина поднял факел, как посох, и, чуть наклонив, поднес к моему лицу. Затем опустил. Пламя трепыхалось, почти касаясь стены; оно было так близко, что я мог до него дотянуться.

– Нет.

Мой голос был чужим. Кровь поднялась и запела в висках, как полноводная бурлящая река, – так громко, что я перестал слышать свои мысли.

– Сделаешь это, и я прокляну тебя, – проговорил я, и во внезапно наступившей тишине мне почудилось, будто к моему голосу примешивается еще один, идущий из самих глубин моего существа. – Убьешь огнем – сам умрешь от огня. Будешь жечь ненавистью – сам сгоришь.

Никто не пошевелился.

– Сделайте это, и кровь с пеплом навек запятнают ваши души. Чего бы вы ни коснулись, все посереет и увянет. Кого бы вы ни коснулись, тот заболеет, лишится рассудка или умрет.

Послышался звук: далекий, слабый, словно что-то приближалось. Но голос не желал замолкать.

– Вы закончите свои дни всеми презираемые, одинокие, – продолжал я. – Вам не будет прощения.

Вокруг меня, как круги на воде, разливалась тишина, заглушая шипение ветра и глухой рокот пламени. Потом эту тишину разбил звук, похожий на шум листопада или треск рассохшегося дерева.

Мужчины неотрывно смотрели на меня. А я в свою очередь посмотрел в глаза каждому, но это был не я – сквозь меня смотрел кто-то другой, обладатель голоса.

Я поднял руку решительным жестом пророка.

– Ступайте.

Зачинщик заколебался. А тихий шорох, который я принял за шум листопада, усилился, превратился в барабанную дробь, затем в шипение и, наконец, в рев.

Дождь.

Он лился сплошной стеной, внезапный, как атака из засады.

Дождь ослепил меня, за считаные секунды промочил волосы и одежду до нитки. Ледяная вода бежала по затылку и прыснула из носа, когда я стал потрясенно отфыркиваться.

Мужчина сунул факел под крышу, но налетевший ветер плеснул на пламя дождем, и оно погасло.

Я наклонил голову, пытаясь отдышаться; струи дождя лупили меня нещадно. Раздались крики – несколько испуганных, сдавленных воплей – и звуки спотыкающихся шагов в темноте.

– Он вызвал дождь! К черту старуху, пошли отсюда… Колдун!

Вода застлала глаза, и я увидел лишь смутные тени, бежавшие прочь и исчезавшие во тьме, словно призраки. Они звали друг друга, откликались и чертыхались, спотыкались, падали и снова поднимались на ноги. Затем до меня донеслось далекое ржание лошадей, и шум стих.

Я промок насквозь. Болото за домом шипело и рокотало под струями дождя. Тростниковая крыша вела собственную песнь; ветер гудел в разбитом окне. Пахло глиной, камышами и талым снегом.

Меня пробрала дрожь, и я подался вперед, словно готовясь к схватке с невидимым противником. Справившись с ознобом, сморгнул воду с ресниц и сдул струйки дождя с верхней губы. Тьма рассеялась, предметы обрели дрожащие серебристые очертания: амбар, дорога, горизонт.

Я развернулся и заглянул в окно. Мне все еще было страшно поворачиваться спиной к бескрайней пустоте, где была дорога, хотя я слышал, как мужчины уехали. Волоски на шее встали дыбом.