— Ты меня отпускаешь? — растерянно прошептала она.

— Да. — Это слово далось ему тяжело. — Я же говорил, что люблю тебя. Я не хочу причинять тебе боль. Я и так принес тебе много страданий. Сотворил много зла. Но теперь все закончилось.

Она стояла и не двигалась, в голове ее все смешалось. А он продолжал смотреть на нее, смотреть с надеждой, будто призывая ее взглядом, моля откликнуться. Затем он опустил глаза, а, когда снова посмотрел на нее, взгляд его был решительным, и он произнес спокойно:

— Прощай, Ева, я больше не побеспокою ни тебя, ни твою семью.

«Нет! Нет! Нет! Не покидай меня!» — кричало все у нее внутри. Но тут Ева поняла: он специально это делает! Давит на чувства, чтобы она сдалась! И она прикусила язык, не давая вырваться рискованным опрометчивым словам.

— Прощай, — повторил Саймон, резко развернулся и пошел прочь.

Несколько долгих мгновений Ева не веря, смотрела ему в след, но вдруг поняла, что он не остановится. Он уходит! Навсегда! В порыве отчаяния она протянула к нему руки. Хотела бежать за ним, остановить, но какая-то сила не пустила ее, сковав ноги, лишив голоса. Он шел, не оборачиваясь, и вскоре его силуэт исчез между густых деревьев.

59.

Чтобы заглушить уколы совести, Гвен прибегла к испытанному средству — кларету. Отдав Еве Корби обещанные деньги, которые прислал маркиз Аллейн, баронесса велела Джейн принести ей вина и весь вечер провела, старательно и методично напиваясь. Кларет сделал свое дело — Гвен в конце концов забылась тяжелым сном.

Однако, последней мыслью баронессы, прежде чем погрузиться в забытье, была мысль о племяннице: утром Гвен обязательно предупредит Еву, остановит, не даст выйти за пределы стен замка! Она пробормотала Джейн, что ее надо обязательно разбудить перед рассветом, и заснула так крепко, что даже не чувствовала, как служанка раздела ее и уложила в постель.

Но, с трудом разлепив утром глаза, Гвен обнаружила, что рассвет давным-давно наступил. Проклиная служанку с трудом шевелящимся распухшим языком, она вскочила на ноги, и ее тут же вывернуло наизнанку, благо, ночной горшок оказался прямо у постели.

В голове будто взрывалось что-то, ноги подкашивались, во рту было сухо, перед глазами плавали разноцветные круги. Баронесса застонала и без сил упала на стул перед туалетным столиком. Из зеркала на нее смотрело какое-то привидение: заплывшие узкие щелки глаз, желто-зеленое лицо, потрескавшиеся бескровные губы.

— Больше никогда капли в рот не возьму! — простонала баронесса, в ужасе разглядывая себя. Неужели это она?.. А ведь красота — единственное, что у нее еще осталось! Неужели и это отнимет у несчастной Гвен жестокая судьба?

Но она тут же всхлипнула и уронила раскалывающуюся голову на руки. А для кого ей беречь эту красоту? Для Аллейна, этого безжалостного и циничного чудовища, с его отвратительными «причудами»?

— О, Генри, Генри! — вырвалось у Гвен. Как ей захотелось его объятий, силы его надежных могучих рук, вкуса его твердых и в то же время нежных губ!

Но не время было жалеть себя. Нужно было бежать спасать Еву Корби…. хотя, наверное, уже поздно!

Появившаяся Джейн получила вместо утреннего приветствия пощечину, но на этом силы баронессы иссякли, и служанка не без труда облекла еле шевелящееся тело госпожи в утреннее платье и зашнуровала корсет. Пум-Пуф с веселым лаем кружил вокруг хозяйки, радуясь ее пробуждению, виляя хвостиком и рассчитывая на приятную прогулку. Но Гвен разбила его надежды, сказав Джейн:

— Выведи Пуфика, мне некогда. Только на поводке, а то… ходят тут всякие.

Когда она вышла, Джейн состроила вслед ее сиятельству рожицу и повторила, обиженно потирая щеку:

— Выведи Пуфика!.. Некогда ей! А дать ни за что по лицу — на это время, пожалуйста, всегда найдется! — И, обращаясь к не менее ее обиженному на баронессу песику, воззвала к нему: — Ты же видел, сколько я ее расталкивала да будила! А она спала, что бревно! А теперь я во всем виновата! Эх, тварь ты бессловесная, и не заступишься за ни в чем не повинную бедную девушку! Ну, ладно, иди ко мне, дурашка, наденем поводок да пойдем гулять!

Пум-Пуф скорчил гримасу — он ненавидел, будучи от природы свободолюбивым псом, ошейники и поводки, — но заветное слово «гулять» возымело — таки на него свое действие, и вскоре Джейн с болонкой на руках вышла из комнат баронессы Финчли.

***

Гвен, между тем, едва успела сделать несколько шагов по коридору и свернуть к лестнице, как столкнулась с тем самым мужчиной, который был совсем недавно предметом ее грез. Причем столкнулась именно так, как ей мечталось, — оказавшись вдруг в кольце его сильных рук, прижатой к его широкой груди. А все потому, что баронесса споткнулась на верхней ступеньке и чуть не полетела вниз, а Генри поднимался наверх, и ему волей-неволей пришлось поддержать падающую молодую женщину.

— О, Генри! — выдохнула она, приникая щекой к пахнущему свежестью кружевному жабо на его груди. — Дорогой мой, вы-то мне и нужны!

Он отстранил ее, — как ей показалось, не без некоторого усилия, — и взглянул на нее сверху вниз. Лицо холодное, бесстрастное.

— Если я нужен вам, чтобы помочь собрать ваши вещи и вызвать экипаж, — то я к вашим услугам. Если же нет, — то вы обращаетесь не по адресу.

— Я сейчас вам все объясню, — быстро заговорила баронесса. — Дело в Еве. В Евангелине Корби. Ей угрожает опасность, Генри!

Его брови сошлись на переносице.

— Это что еще за измышления?

— Нет, нет, никаких измышлений, Генри! Она в опасности! Она… — Тут Гвен замолчала, поскольку ее роль во всем этом была более чем неблаговидна, а придумать на ходу, да еще с больной головой, что-то правдоподобное, но снимающее вину с нее самой, было не так просто.

— Так что она? — Похоже, он все же поверил ей, потому что взял за плечи и встряхнул. Гвен ойкнула, в мозгу произошел очередной неприятный взрыв. Губы виконта брезгливо скривились: — Да вы же просто пьяны! От вас разит, как от…

Он оборвал. В другое время Гвендолин, конечно, не оставила бы его слова без ответа; но сейчас, в тревоге за Еву, она постаралась не обращать внимания на его последнюю фразу, хотя ей стало очень стыдно за себя. Но — с другой стороны — кто довел ее до этого? Кто, если не Аллейн и не он, виконт Мандервиль?!!

Чувство стыда вызвало какое-то прояснение в голове, и Гвен ощутила, что кое-что придумала.

— Еве писали письма, — быстро заговорила она. — Ее шантажировали. Об этом никто не знал, только она и я.

— Письма? Кто писал? — Генри все еще недоверчиво смотрел на нее.

— Какой-то неизвестный.

— И чем же ее шантажировали?

— Н-не знаю. Я не читала. Бедная девочка просто пожаловалась мне, что ей угрожают каким-то разоблачением. Что требуют денег.

— Так. И что дальше?

— Писем было два. На днях пришло второе. В нем шантажист требовал деньги — много денег. Принести на рассвете в дупло старого дуба, который растет на поляне за стенами замка с северной стороны.

Генри молча кивнул, — вероятно, ему было известно это место.

— Так вот: сегодня на рассвете Ева собиралась пойти туда, — все более взволнованно говорила баронесса. — Денег у нее не было, но она собрала все свои драгоценности. И я кое-что ей дала. — Генри хмыкнул, будто сомневаясь, что Гвен способна на такую благотворительность. Но лицо его было очень серьезно, похоже, он все же верил ей во всем остальном.

— Почему же вы молчали до сегодняшнего утра? — В его голосе слышалась едва сдерживаемая ярость. — Ведь все можно было предотвратить! Устроить засаду у дуба, выследить и схватить этого негодяя!

— Ева запретила мне рассказывать об этом. Она считала, что сможет сама разобраться с шантажистом… О, Генри, я так боюсь, что она уже пошла туда, и этот неизвестный… что он с ней сделает? — Тут Гвен разразилась судорожными рыданиями, поскольку в том, что Аллейн способен на любую жестокость, даже по отношению к такой невинной овечке, как Ева, нисколько не сомневалась.