Часть первая

1734 год, Англия

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

1.

Саймон Реджинальд Шелтон, тринадцатый и последний в роду графов Беркшир, намазал куском жира левую руку, а затем, морщась от боли, начал пытаться протиснуть ее через железное кольцо.

Почти месячный пост, на который Саймон обрек себя добровольно, — его кормили не так уж плохо, но узник почти всю еду оставлял своим добрым соседкам-крысам, — не пропал даром. Кисть руки медленно, но верно, хоть и сдирая кожу, продвигалась сквозь заржавленное железо, — и, наконец, оказалась освобожденной. Саймон про себя возблагодарил своих предков, от которых унаследовал узкие запястья и маленькие, так же как и стопы, кисти рук. Ну, и своих тюремщиков, конечно, — сегодня они, расщедрившись, принесли пленнику на ужин кусок жирной баранины.

Саймону вдруг вспомнилась длинная галерея портретов графов и графинь Беркшир в лондонском особняке его отца… По мужской линии из поколения в поколение передавались в роду высокий рост и, при этом, аристократически маленькие, по-женски узкие в запястьях, с длинными пальцами руки. Художники изображали эти последние обычно или держащими поводья породистых скакунов, или сжимающими усыпанные каменьями эфесы шпаг.

Вспомнилась Саймону и легенда об одном из его предков, Сириле Беркшире, которого высмеял как-то на пиру король Генрих Седьмой — за изнеженность, холеность и тонкость пальцев. Тогда Сирил взял со стола серебряную чашу и сплющил ее в лепешку одной левой рукой, а затем ею же раздавил крепкое яблоко так, что из него брызнул сок.

Но сейчас было не до семейных легенд и преданий. Саймон подавил стон, растирая онемевшую ободранную кровоточащую кисть. Итак, первый шаг на пути к свободе сделан. Теперь осталось дождаться вечера, когда Мич по прозвищу Петля и его сообщники отправятся на очередное «дело» — и, захватив ключи, попытаться выбраться из замка. Пленник надеялся, что это окажется не слишком трудным, — сегодня сторожем, по его расчетам, должен был остаться не проницательный Фредди Птицелов, а тугодум Энгус Кривоног, которого будет несложно обмануть. Главное — набраться сил перед этим последним шагом, а их-то у истощенного узника осталось не так уж много…

Саймон прилег на лежанку и закрыл глаза, время от времени почесывая то грудь, то грязную голову, то нечесаную всклокоченную бороду, мечтая о горячей ванне — как когда-то, в прошлой жизни, когда его купали в благоухающей розами воде… Ну и страшный должен быть у него вид — после двадцать пяти дней на цепи, без возможности толком даже ополоснуть лицо!

Вдруг узник сел и, повернув голову, прислушался. Да, громыхали замком от двери, ведущей в подземелье. Странно — в такой неурочный час?.. Уж не за ним ли это идут? Тогда надо втиснуть руку обратно в кольцо, — но Саймон почувствовал, что это свыше его сил. Ему ничего не оставалось делать, как приготовиться к тому, что его освобождение будет обнаружено, — а тогда от Мича пощады не жди, в лучшем случае пленника изобьют до полусмерти, а в худшем…

Дверь с противным скрипом разомкнулась, на лестнице, ведущей вниз, послышались шаги, затем какая-то возня, сдавленные крики и взвизги. По полу и стенам заметался свет лампы. Саймон, чтобы вошедшие не увидели, что кольцо уже не сковывает его руку, остался на своей лежанке, хотя длина цепи позволяла ему подойти к решетке, служившей дверью узилища.

Напротив располагалась такая же камера, и Саймон увидел главаря шайки Мича Петлю, который, со связкой ключей в одной руке и лампой в другой, подошел к ней и отомкнул большой висячий замок.

— Давайте ее сюда! — крикнул он. И вновь послышались взвизги, крик, а затем — звук пощечины.

— Она еще и кусается! — это был голос Птицелова, задыхающийся и злобный. В поле видимости Саймона, наконец, появились остальные — Фредди и Энгус — они тащили извивающееся, явно не мужское, тело, закутанное в перепачканный землей и травой плащ.

2.

— Эта гадина опаснее собственной охраны! Если бы я с самого начала знал, что она такая бешеная, ни за что бы ни сунулся первым в карету! — пропыхтел Птицелов, правый глаз которого украшал огромный кровоподтек.

Они с Энгусом, отдуваясь, втащили пленницу в камеру и с размаху бросили ее на пол. Она вскрикнула, ударившись о каменный пол; тело ее прокатилось и врезалось в стену.

Не переставая ругать похищенную ими женщину, бандиты вышли из камеры.

Пока Петля возился с замком, Саймон успел узнать, что в плащ завернута воистину страшная тварь, которая успела покалечить почти всех напавших на нее разбойников. Те немногие, до которых она не сумела дотянуться, оказались настоящими счастливчиками.

— Ничего, — хмыкнул Петля, который был как раз из числа последних, — сегодня ночью она за все ответит.

Кривоногий Энгус опасливо покосился на возившуюся на полу пленницу, которая пыталась выпутаться из плаща.

— Без меня, — буркнул он и потрогал свои уши, будто пытаясь убедиться, что они на месте.

Петля хохотнул, потешаясь над трусостью подельника, и пообещал:

— А мы ее свяжем.

Птицелов и Кривоног сразу приободрились, они бросали сальные взгляды в сторону женщины и усмехались. Ночка обещала быть веселой.

— Дождись меня, красавица. Я буду первым, — глумливо пропел Петля, настроение у него было приподнятое. — Идемте, я хочу взглянуть, что принесла нам эта богатая крошка.

— И жрать хочется, — почесывая большое брюхо, пожаловался Энгус, направляясь вслед за главарем к выходу из подземелья.

Саймон порадовался про себя тому, что бандиты не вспомнили про него, а также тому, что они забыли факел у входа. Факел давал мало света, но все же Саймон мог различить со своего места силуэт женщины, сидевшей на полу.

Желая взглянуть на «опасную тварь» поближе, он поднялся с лежанки и подошел к прутьям своей камеры. Он слышал частое дыхание пленницы, а потом тихий вскрик, когда она заметила его.

Она зашевелилась, поднялась на ноги, опираясь на стену, но тут же брезгливо отдернула руку, нащупав влажный склизкий камень, и вытерла пальцы о юбку.

Теперь она стала его проблемой. Он так рассчитывал, что у него будет целая ночь для побега, но ее присутствие ломало все планы.

А то, что эти скоты собирались с ней сделать… Глаза Саймона полыхнули яростью.

Он наклонился, вглядываясь в темноту. Зачем ему ее видеть? Лучше бы ее здесь не было!

Она несмело приблизилась к прутьям, тоже вглядываясь в его фигуру.

Саймон был удивлен. Он не ожидал, что она окажется такой молоденькой. Так это нежное создание и есть «бешеная гадина»? Такая маленькая и хрупкая, она смотрела на него огромными глазищами в пол-лица, а кудряшки, выбившиеся из прически, придавали ее виду особую беззащитность и мягкость.

— Вы давно здесь, дедушка? — тихо спросила она, глядя на него полными сострадания и жалости глазищами.

Несколько секунд потребовалось Саймону, чтобы понять, что она обращается к нему. Но, кроме него, здесь никого и не было. Он растерянно заморгал и спросил:

— Что? — и сам не узнал в этом простуженном надломленном хрипе свой голос.

— Вы давно здесь, дедушка? — громче повторила она свой вопрос.

Дедушка!.. Так ему не послышалось! Неужели он так погано выглядит? Ему ведь всего двадцать семь! Потрясенный, он так и не смог ничего ответить и молча отошел в дальний угол своего каземата, а, немного успокоившись, вернулся к лежанке. Ему нужно было все обдумать. Нужно было действовать быстро. Сегодня он должен сбежать.

Девушка больше не пыталась с ним заговорить. Он слышал, как она ходит по камере, трясет прутья, гремит замком. А потом раздался скрежещущий звук, металла о металл.

Саймон снова поднялся, решив посмотреть, что она делает.

Она ковырялась тонкой шпилькой для волос в замке, и видно было, что у нее не получится его открыть. А у него получится, должно получиться!

— Дай! Дай мне! — хрипло просипел он, жадно протянув сквозь прутья руку к шпильке.