И Чихун еще сильнее сдавил ухо приятеля.

— У-у-у, больно же! — не выдержал Чесун и подался вперед, толкнув большого толстого горностая.

Тот обернулся и прорычал:

— Слушай, ты! Если не прекратишь толкаться, я устрою тебе штучку похлеще прищемленного уха, понял? Я тебе хвост на нос натяну и бантиком завяжу! Пшел отсюда!

Но тут над толпой разнесся резкий, громкий голос Дамуга:

— Сегодня во сне мне явился дух горячо любимого мною отца — Гормада Тунна! Он поведал, что меч упадет ровным лезвием вверх, и тогда для всех Бродяг наступит Великий Сезон расцвета и побед: даже у простого солдата будут деньги, рабы и земля. Я, Острейший Повелитель, передаю эти слова вам, мои друзья и соратники!

Чихун не смог подавить смешок:

— Уи-хи-хи-хи! «Горячо любимый отец»? Послушать его, так можно подумать, что их вовсе и не тошнило друг от друга! Да, Дамугу туго придется теперь, если меч упадет морем кверху, можешь не сомневаться.

Толстый горностай снова обернулся, многозначительно положив лапу на кривой нож:

— Вам придется еще не так туго, если вы не закроете рты, шутники!

В этот момент меч взлетел в воздух. Все замерли. А уже через минуту громкие крики сотрясали воздух вдоль всего пляжа:

— Сушей вверх! Сушей вверх!

Чесун поднял грязную лапу и почесал больное ухо:

— А что все это значит-то?

Толстый горностай вновь развернулся и на этот раз дал Чесуну в живот, а Чихуну по носу. Оба повалились на землю, один на другого, а горностай встал над ними, уперев лапы в бока, и, скребя грудь, процедил:

— А это значит, что тебе надо мыть уши почаще, а твоему приятелю — держать рот на замке. Есть еще вопросы, болваны?

Схватившись за разбитый нос, Чихун сумел быстро отреагировать:

— Нет, господин, нам все ясно, господин!

А Дамуг тем временем раздавал приказы десяти капитанам, каждый из которых возглавлял сотню солдат:

— Пришел конец сезонам скитаний вдоль побережья. Мы пойдем в глубь континента, сметая все на своем пути. Будем засылать разведчиков, чтобы те доносили о любом лакомом кусочке. Пусть корабли гниют дальше, нам больше не нужны их жалкие ошметки. Так что жгите свои жилища, съедайте весь оставшийся провиант. Мы выступаем завтра с первыми же лучами солнца. Теперь идите и принесите доспехи Острейшего!

В ту ночь Дамуг облачился во все доспехи. Расклешенная оранжевая мантия отца, распахнувшись от ветра, обнажала блестящий серебряный панцирь, закрывающий грудь, короткий килт из змеиной кожи и перевязь из мелких золотых цепочек, украшенную черным турмалином. На голове сиял медный шлем, увенчанный высоким острием, с защитной стальной сеткой на шее. Спереди шлем доходил ему почти до подбородка, а посередине были сделаны две узкие прорези для глаз.

Едкий дым поднимался к небу, на котором не было в эту ночь луны. Горели многочисленные лачуги, бросая отсветы на боевые доспехи Дамуга Клыка, Острейшего Меча всех Бродяг. Опустошая последние бутылки, доедая оставшиеся запасы и распевая дурными голосами, армия Бродяг отмечала свою последнюю ночь на юго-восточном побережье. Они проигрывали или просто воровали друг у друга нехитрые трофеи, дрались, ругались и рвали в клочья то, что еще осталось на и без того разграбленных кораблях.

Дамуг созерцал все это, опершись о меч. Рядом суетился Длинношей, готовя на костре рыбу для своего повелителя. Он быстро поднял голову, когда Дамуг спросил:

— Они готовы идти за мной, Длинношей? Они готовы подчиняться каждому моему приказу?

— О, еще бы, господин!

— Все до единого?

— Кроме двоих, Ваше Острейшество, горностая Бора и лиса Сига. Они были дружны с вашим братом Бирлом, так что с ними надо держать ухо востро.

Недобро улыбнувшись, Дамуг потрепал Длинношея по уху.

— Неплохо, неплохо… Я знал об этих двоих, но я также знал, что и ты в курсе. Только что ты спас свою шкуру тем, что не промолчал.

Длинношей судорожно сглотнул, переворачивая рыбу на горячих углях.

Чесун шел, пошатываясь, вдоль берега, согнувшись под тяжестью здоровенного корабельного штурвала, дубового, да еще украшенного медными бляхами, когда-то ярко сверкавшими на солнце, а теперь зелеными от плесени.

Чихун присматривал за костром и жарил старые коренья о остатками дохлой чайки. Увидев Чесуна, он воскликнул:

— Ну куда ты тащишь этот хлам, болван? Что ты с ним будешь делать?

Чесун поставил штурвал и повернулся к другу со счастливой улыбкой:

— Это… ну… кучу добра стоит, гляди! Шикарная вещь!

Чихун только фыркнул в ответ:

— Шикарнее некуда. Ты, пожалуй, и выручишь за нее что-нибудь, потаскав через леса и болота сезонов семь и наконец присобачив к какому-нибудь такому же старому-престарому кораблю. А ну-ка живо избавься от него, пока ты калекой не стал, поднимая эдакую тяжесть!

И он с силой наподдал штурвал ногой, отправив его катиться в густую тьму. Немедленно оттуда раздались треск и дикий вой горностая:

— Ау-у, моя лапа! Кто это сделал?! Да я вас сейчас на куски порву и подвешу на съедение чайкам!

От испуга крысы метнулись, дважды столкнулись лбами, не понимая, куда бежать, и лишь после этого растворились в ночи.

Дамуг протянул объедки Длинношею и вытер рот оранжевой мантией.

— Покарауль тут, пока я сплю. И кстати, передай всем: пусть выкрасятся в красный. Я хочу, чтобы армия выступила завтра в боевом настрое, вооруженная до зубов.

Никогда за всю свою недолгую жизнь Таммо так не уставал. Солнце взошло три часа назад, а они все бежали. Лапы ломило, словно к ним подвесили гири; рюкзак, казавшийся поначалу таким легким, похоже, сейчас весил больше самого зайчонка.

А равнины, лишь слегка волнистые издалека, что стало с ними? Они превратились в высокие холмы и глубокие низины. В траве прятались острые камни, колючий чертополох норовил удержать в цепких объятиях, склоны предательски осыпались под лапами скрипучим щебнем. Солнце, которого он так ждал, теперь только слепило глаза и утраивало усталость.

Взлетев на вершину очередного холма, Таммо пошатнулся и, задыхаясь, повалился на землю. Русса Бездома тут же оказалась рядом, все такая же подтянутая, дыша ровно и пристально вглядываясь в горизонт. Краем глаза она с восторгом и изумлением поглядывала на Таммо.

— Что-то ты неважно выглядишь, малыш. Как самочувствие?

Опустившись на все четыре лапы и низко наклонив голову, Таммо пытался отдышаться. Но не смог даже обернуться, чтобы ответить Руссе, и он отрывисто заговорил, глядя в землю:

— Не так чтоб… шибко бодро, госпожа… Пить, есть, спать… вот то… о чем я сейчас думаю.

Русса склонилась над ним.

— Послушай, малыш. Ты можешь звать меня Руссой, подругой, другом — как угодно. Но прекрати называть меня госпожой, я чувствую себя старой гусыней!

Таммо искоса взглянул на нее, и в его глазах заплясали чертики.

— Ладно, подружка, но и ты прекрати называть меня малышом, а то я начну обращаться к тебе «старая гусыня»!

Русса незаметно усмехнулась, снимая с него рюкзак. Вопреки желанию, ей начинало нравиться общество Таммо.

— Давай-ка снимем с тебя эту тяжесть, Тамм. Здесь никак нельзя останавливаться, мы сделаем привал чуть позже.

Таммо слегка размял спину и поинтересовался:

— А почему? Нормальное место. Белка указала на два далеких холма.

— Нам надо уйти за них до полудня. Ладно, давай-ка подзаймемся твоим образованием, мал… ммм… приятель. Подумай сам, почему лучше разбить лагерь там, а не здесь?

— Понятия не имею, подружка. Объясни. Русса надела рюкзак.

— Ну, для начала, это слишком открытое место, здесь нас видно за много миль. Хороший лагерь должен укрывать от непогоды и от посторонних глаз. Незачем всем и каждому знать, где мы.

Зайчонок слушал, открыв рот.

— Да, пожалуй, ты права.

— Могу поклясться, что права, — подмигнула белка, — но прежде, чем мы двинемся дальше, хочу объяснить тебе еще кое-что. Днем будет жарко, и лучше будет поспать пару-тройку часов, чтобы восстановить силы. Перекусить мы сможем перед сном, это полезно для пищеварения. А вот если бы мы поели и попили сейчас, то потом, на сытый желудок, мы добирались бы в два раза дольше. Ну а теперь — в путь, приятель. Я понесу рюкзак, это будет по-честному.