И она сказала:
- Уборщица я. И дворничиха еще. По утрам убираю подъезд, вывожу мусор на помойку, а потом метлой машу... Вот так. Невесело, да? Ты уж не обессудь, профессорша в очках из меня не вышла... В общем, Максим, сам видишь, жизнь моя безрадостная - домой идти неохота, друзей и подруг нет... только эти вот, кого видел. Как-то легко с ними. Один разведен, нигде не работает, на инвалидности, в одной комнате бывшая жена с сыном, в другой он сам. Все пропивает, что можно, вечно голодный, приходит утром - ищет в бачках, что пожрать. Знаешь, часто выбрасывают - кто колбасу, кто сыр, из вещей что-то найти можно, загнать, выпить... Второй - бомж: квартиры нет, живет в подвале, иногда спит на чердаке. Тоже по бачкам шныряет, да рубли сшибает у прохожих на выпивку... А Люська - та вообще шлюха, ей бы только выпить где на халяву да переспать с кем - вот и вся радость в жизни. Разведенная, ни мужа, ни детей, в подсобке работает, зарплата - мизер; что сворует, тем и живет... Вот так и я - туда же, в ту же пропасть... - она продолжала с отчаянием в голосе, - потому что не вижу выхода, не знаю, куда себя деть, у кого спросить: кому я нужна? Почему, зачем я вообще живу на этом белом свете, где, кроме грязи, не вижу ничего?..
- Отец хоть работает? - спросил Максим. - Достаток какой-то в доме есть?
Марина затянулась сигаретой, вновь пустила дым себе на колени.
- Какой там достаток... Он шоферил где-то. Сейчас права отобрали, вообще без работы. Гараж метет неподалеку за гроши. Что принесет, то и пропивает; считай, на мои копейки и живем. Да еще за квартиру надо, обуться, одеться, на питание, то да сё... Здόрово, да? Как тебе моя биография? Вот, небось, думаешь, дурочка, выкладывает первому встречному свою гнилую подноготную... Ей бы, наоборот, в розовом свете о себе, в голубых тонах, о замужестве все же подумать надо, а она... Вот такая я глупая, Максим, и ни к чему тебя не принуждаю, просто вылила на тебя ушат своей грязи, и всё, а ты, мол, думай о честной дуре... Но ты можешь встать и уйти, я не держу. Скажи сразу, чего там... так мол и так, знаешь что, дорогая, ступай-ка ты к своим дружкам, у нас с тобой разные пути-дороги: я творческая личность, а ты побрякушка и мне не нужна... Не бойся, скажи, я не обижусь, всякое слыхала. Расстанемся, будто и не виделись, ты направо, я налево, у тебя своя жизнь, у меня своя, ты в мир искусства, а я...
Максим ничего не отвечал, лишь глядел себе под ноги и думал над ее словами. Когда она внезапно замолчала, он, почуяв неладное, повернулся к ней. Ее юбка была в мокрых пятнах. Она смотрела на них, но не доставала платка из сумочки, чтобы он не стал жалеть ее. Пусть ничего не видит. А слезы... она их незаметно смахнет тыльной стороной ладони.
Но он увидел и все понял. Достал свой платок, повернул к себе ее лицо и вытер слезы. Они были черными, как и бороздки от них на ее щеках. Она взяла у него этот платок и зажала в ладони.
- Я постираю, потом верну тебе...
- Глупая... Выброси. Или оставь себе, если хочешь.
- А можно? - Она с надеждой заглянула в его глаза. - Тогда я не буду стирать, он останется у меня таким как есть, в память о нашей первой и последней встрече...
- Вот так резюме! - воскликнул Максим. - Кто дал тебе право выносить такие вердикты?
- Да как же... - промолвила она. - Ты, должно быть, сидишь сейчас и думаешь, как бы поскорее свалить... прости, пожалуйста... уйти от меня. Я ведь в твоем представлении вообще черт знает что такое: ночевала неизвестно где, потом пила и спала тоже непонятно где и с кем...
- Замолчи! - оборвал ее Максим. - Ты соображаешь... отдаешь себе отчет?...
Она развернула платок, поднесла к глазам.
- Отдаю. Прости, Максим, но давай начистоту, чего там. Мы не дети, и я хочу, чтобы между нами было все честно. Ты спросишь, почему я так перед тобой... раскрываю душу. Да?
- Есть такой вопрос, - честно признался он.
- Тогда и я спрошу. А ты ответь. Мне ведь тоже не резон распинаться перед каждым... Впрочем, поздно уже. Только тебе я почему-то верю, вот что. Ты чистый, добрый, я вижу это. Прямой и душою раним, как и все писатели, я слышала об этом. Бесхитростный, это видно, а потому я так и доверяю тебе, вернее, доверюсь... Но вначале хочу спросить... Только ответь мне честно и откровенно, не виляй, я ведь сразу увижу. Договорились?
- Договорились.
- Я знаю, ты не предашь. А теперь скажи, я тебе нравлюсь? Как баба... как женщина?
- Да, если ты вновь хочешь это услышать.
- Правда... - смутилась она, - мы ведь, кажется, уже говорили на эту тему. А мой прикид?.. То, как я одета, тебя не шокирует? Может быть, что-то не так? Скажи прямо.
- Твой наряд или прикид, как ты его называешь, великолепен. Никогда не думал, что ты можешь так блестяще выглядеть.
Ее щеки слегка порозовели, уголки губ тронула слабая улыбка.
- И теперь последнее... - ее лицо внезапно стало пунцоветь. - Скажи, какие у тебя на меня виды? Я понимаю, что несколько тороплюсь... но хочу сразу же... как это говорится... расставить все точки над "и". Такая уж я нетерпеливая...
- Что именно тебя беспокоит?
- Ты хочешь только переспать со мной, а потом выбросить, или... или я тебе нужна, и ты увидел во мне нечто большее, нежели просто подстилку?..
- Нечто большее, - не раздумывая, ответил Максим. - Разговор этот, конечно, преждевременный, к чему отрицать, но уж коли он зашел, то скажу тебе прямо, как и просила: я хочу, чтобы ты была моей женщиной.
Она вся точно роза расцвела. Ей приятно было это слышать, и она боялась этого не услышать. Таких слов ей не говорил еще никто и никогда. Ее глаза ласкали собственные колени, поднять взгляд она не решалась, зная, что он смотрит на нее.
- Я никому еще не была нужна, - пролепетала она, и вдруг сразу помрачнела: боже мой, ее прошлое! Ведь сейчас ему придется все рассказать, иначе и быть не может! Он чист душой и телом, это бесспорно, а вот она сама... она не помнит, когда была у врача...
