До войны он работал шофером в родном колхозе, при этом мечтал стать летчиком и всегда с завистью и огромным восхищением, граничащим с идолопоклонством, глядел в небо на пролетающие над головой самолеты. Ему говорили, что если он так помешан на авиации, то пусть поступает в аэроклуб; но тот находился в городе, до которого надо было черт знает сколько добираться, а работы в колхозе - хоть отбавляй. Поэтому председатель на все Венькины просьбы уехать отвечал категорическим отказом и убежденно говорил ему, что летчиков и без него хватает. Война в Испании давно закончилась, и их теперь с избытком, не знают даже, куда девать, поэтому его могут не принять и мечта о небе вряд ли сможет сбыться, во всяком случае в ближайшее время.

   В отчаянии Венька не находил себе места. Чем больше отговаривал его председатель, тем сильнее душа Венькина тянулась к авиации, а сам он с болью в сердце, надеждой в глазах и комом в горле как завороженный глядел на пролетающие в голубом небе краснозвездные самолеты, всякий раз останавливаясь при этом и выскакивая из кабины грузовика. Когда он, опустив голову, возвращался и вновь садился за "баранку", в его глазах стояли слезы.

   И неизвестно, удалось бы Веньке сделать свой решающий в жизни шаг или нет, если бы не началась война. Едва узнав об этом, он помчался в сельсовет с просьбой во что бы то ни стало отпустить его. Тут он услышал, как из репродуктора, висящего на столбе, тревожный голос возвестил, как и тогда, в 38-м, когда японцы перешли границу у озера Хасан:

   - Комсомол - на самолет!

   Это был его звездный час, он дождался-таки его, и он пробил! Или сейчас, или никогда! Не отпустят - убежит!

   Выслушав в очередной раз Венькину горячую просьбу, председатель на сей раз не стал возражать, только тяжело вздохнул и пожелал счастливого пути.

   Венька бегом, не чуя под собой ног, как на крыльях помчался домой. Пробежал через калитку, раскрыл дверь, ворвался, будто вихрь... да так и застыл на пороге, подумав о своих родителях, которых он оставляет. Отец еще ничего, переживет, а вот мать...

   Он был единственным сыном в семье. Вернее, остался. Его старший брат два года назад погиб в Испании, куда попросился добровольцем. Мать, получив похоронную, поседела и едва не тронулась умом от горя, одним днем постарев на двадцать лет. Отец убивался не меньше матери, особенно когда привезли тело. Целый год они лили горькие слезы, порою днями пропадая на могиле своего первенца, где мать посадила ноготки - те самые цветы, которые так любил их сыночек. А еще через некоторое время отца парализовало - отказала левая рука. Теперь он стал инвалидом, однако по мере сил помогал жене по хозяйству. А она трудилась на колхозной ферме от зари до зари, забываясь там хоть немного, не видя ежечасно, ежеминутно скамьи за столом, где их сын сидел, кровати, на которой он спал. Теперь они лелеяли последнего своего ребенка, не могли на него налюбоваться, не знали порою куда усадить, как посмотреть, что сказать. Ведь он - это все, что у них осталось, ничего и никого в целом мире нет роднее и милее его. Случись что с ним - и не станет обоих. Об этом они знали и, глядя на сына, украдкой вытирали непрошеные слезы.

   Венька тоже любил отца и мать и теперь с болью, будто иглу вонзили в сердце, подумал о том, как воспримут они это известие. Он долго крепился, кусая губы и бросая украдкой взгляды на мать, не зная, как сказать ей об этом, как не нанести еще одну рану больному сердцу. А когда посмотрел на отца, сразу понял, что тот догадался, почему, оставив работу, внезапно вернулся сын.

   Губы отца дрогнули, предательски скривились. Не сводя глаз с сына, он медленно поднялся, сделал шаг навстречу, потом другой. Венька не стал дожидаться, сам бросился к нему, и отец, одной рукой обняв его, сказал коротко:

   - Идешь, значит?

   - Иду, батя.

   Мать, сразу же догадавшись, дико вскрикнула, будто львица, на глазах у которой убивают ее детеныша, и, едва поднявшись на ноги, упала на колени и заголосила по-бабьи. Венька подошел к ней, хотел помочь подняться, но она не вставала, сразу вся сникнув.

   - Мама... - робко проговорил Венька.

   - Не пущу!!! - закричала она, обнимая его ноги. - Не пущу! - повторила она, но уже тише. Объятия ослабли, видно, слезы отняли силы.

   Он наклонился, большой и сильный, и поднял ее с пола, а она упала к нему на грудь и затряслась в рыданиях, повторяя все то же:

   - Не пущу...

   Рядом молча, опустив голову, плакал отец. Им казалось тогда, что они навсегда прощаются с сыном.

   Точно так же подумав, Венька, напустив на себя беззаботный вид, как можно спокойнее произнес:

   - Да ну что вы, в самом деле, будто хороните меня. Мам... Батя... Да вернусь я, ничего со мной не будет, ей богу, вот только немцев разобьем - и вернусь. Ведь Родина в опасности, солдаты нужны!.. Ну как вы не понимаете? Да не могу я дома в это время, когда все там!.. Как потом людям в глаза смотреть?

   Он помолчал немного, потом, не выдержав тишины, сразу, без перехода, добавил:

   - Я летать хочу, с неба гадов бить буду.

   Мать подняла заплаканные глаза, впилась ими в лицо сына.

   - Летать?..

   - Да, мама, на самолетах.

   - Господи, - запричитала она, - да что же тебе, на земле места мало?..

   - Мало, мам, я давно решил...

   - Как?.. - Она беспомощно поглядела на мужа.

   Тот только сжал зубы, кивнул в ответ на ее взгляд:

   - Ничего не поделаешь, летчик у нас с тобой вырос... Гордись, мать, таким сыном!

   Она снова упала ему на грудь и забилась в рыданиях.

   На другой день Венька уехал из деревни и поступил учиться в аэроклуб, а в 42-м под Сталинградом он сбил свой первый Ю-88. Сейчас на его счету было уже одиннадцать побед. За десять давали Звезду Героя Советского Союза, но, как правило, эта награда никогда не торопилась, и причин тому было множество. Ее удостаивались или уже посмертно, или сбив к тому времени больше двух десятков вражеских самолетов, одним словом, когда число сбитых увеличили до пятнадцати. Но это - истребители. Бомбардировщиков надо было уничтожить десять. Да и то лично и еще доказать это. В нашем полку служил летчик, имевший двадцать шесть побед, но так и не получивший Золотую Звезду. Впрочем, она все-таки нашла его, но уже к концу войны, и то только после того, как он написал письмо генералу Осипенко. Это был Миша Зеленкин, и о том, как он воевал, можно тоже долго рассказывать, но это уже другая история.