Только мы тронулись с места, как увидели - навстречу нам со стороны АХО бежит Панков. Подбежав, он остановился перед командиром полка и, приложив руку к пилотке, взволнованно доложил:
- Товарищ майор, парашютоукладчица исчезла.
- Какая парашютоукладчица?
- Та самая...
- Как исчезла? - метнулся к нему майор и сгреб в охапку, вцепившись руками в гимнастерку. - Куда?
- Не могу знать, - залепетал Панков. - Все обшарили - нигде нет. Почуяла, может...
- Сам куда-нибудь спрятал, гнида! - накинулся на него капитан. - Вину за собой чуешь!
- Да куда же я ее спрячу? - попытался оправдаться Панков. - Иголка, что ли?
- Ну, командир, - капитан снова вперил немигающий взгляд в майора, - что теперь скажете?
- Искать стерву! - рявкнул Егоров. - Найдите где хотите, живую или мертвую, и доставьте ко мне!
Повторять это приказание нам не надо было, и мы со всех ног бросились к зданию АХЧ. Но, как и следовало ожидать, сколько мы ни искали, как ни угрожали всем подряд за молчание и укрывательство, так никого и не нашли и ничего не добились.
Зиночка как в воду канула.
***
И никогда, вероятно, так никто бы и не узнал истинной подоплеки случившегося или, проще говоря, не нашел бы первого звена в цепи трагических случайностей, приведших Веньку к смерти, если бы совсем недавно в День Победы мне не довелось встретить на Красной площади в Москве пожилую женщину с маленькой девочкой. Грудь этой участницы войны была в орденах и медалях. Она никого не искала и не подходила ни к одной из групп ветеранов, которые собирались здесь. Она просто стояла и молча смотрела на двух стариков в синей военной форме, которые не обращали на нее никакого внимания. В руках они держали голубые фуражки, на плечах у них - голубые погоны. На груди у первого сияли две Звезды Героя Советского Союза, у второго - одна; а уж сколько прочих наград - о том надо писать отдельно.
Я подошел к этой женщине, поздоровался и спросил, почему она не подходит к этим двум старикам, ведь на ней такой же синий костюм, как и на них. Она долго молчала, пристально разглядывая меня и мои ордена, а потом вдруг залилась слезами. Я не стал утешать ее, в такой день не принято, я просто терпеливо ждал, когда она заговорит со мной и расскажет о том, что вызвало ее слезы.
И она заговорила. Ее зовут Тамара, во время войны она была парашютоукладчицей в 263-м истребительном полку, которым командовал майор Егоров. Тут она, должно быть что-то заподозрив по моему удивленному лицу, с любопытством поглядела на меня:
- Вы ведь тоже летчик?
- Тоже, - ответил я.
- Где же воевали? - снова спросила она.
- Везде. Я всю войну прошел.
- А в каком полку?
- В 263-м, которым командовал майор Егоров.
Она схватилась руками за грудь; губы ее затряслись, из глаз снова покатились слезы.
- Ой!.. - только и смогла сказать она на выдохе и полезла в карман за платком.
Она пытливо вглядывалась в мое лицо, ища, видимо, в нем знакомые черты, стараясь узнать меня, но у нее ничего не получалось. Она никак не могла меня вспомнить потому, наверное, что мы редко с нею виделись.
- А фамилия ваша как? - дрожащим голосом спросила она.
- Москалев.
Она замерла на мгновение, потом брови ее быстро поползли кверху.
- Василий?!.. - вскинула она руки к лицу, закрывая ладонями и рот, и нос одновременно. - А меня?.. Меня не помнишь? - внезапно перешла она на "ты". - Танцевали вместе под патефон... Тамара я... та, что должна была укладывать Венечкин парашют...
И тут ее прорвало потоком слез.
Я смотрел на нее и молчал, думая о своем, вспоминая тот день 20 марта 1945 года, когда мы всем полком хоронили Веньку.
Мимо нас проходили люди, смотрели в нашу сторону, видели, что плачет старенькая уже женщина, ветеран войны, и, сочувственно кивая головами, шли дальше. Никто ничего не говорил, все только горестно вздыхали. Сегодня был такой день. Сегодня можно было плакать, не вызывая этим удивления у окружающих. Нужно было! В этот день ветераны в который уже раз прощались с погибшими.
- Ну вот, - неожиданно проговорила Тамара, шмыгая носом и утирая платком глаза, - вот и дождалась я. Значит, сегодня мой день... а дальше... - Помолчав, она с грустью закончила: - дальше - вечность.
- Какой же он твой? - в общем не очень-то дружелюбно отозвался я. - Или забыла, как угробили вы Веньку?
Она молчала, опустив голову и тяжело вздохнув.
- А где же эта шкура, твоя напарница Зиночка, которая забыла перерезать нитку? - продолжал я хмуро глядеть на нее.
- Не знаю, я ее больше никогда не видела, - ответила она, - а послушай лучше, как все было. И поверь, что я больше полвека носила этот груз, не зная, как сбросить с себя эту тяжесть... И вот теперь этот день настал.
И она рассказала, как Панков заставлял ее сожительствовать с ним, как избивал, грозился написать Осипенко о том, что у них в полку служит дочь репрессированного полковника, про которого ходили слухи, что он германский шпион, и как эта дочь тайком продолжает дело своего отца. Что ей оставалось? Только подчиниться ему во всем, ибо даже при малейшем подозрении ее немедленно сослали бы в лагерь, и это в лучшем случае... От него она и сделала аборт в конце войны. По этой же причине Зиночка частенько укладывала парашют одна, но никогда при этом не забывала разрезать красную нитку у основания купола. Что с ней случилось в этот раз - одному богу известно.
