И в третий раз вырвались слезы, побежали по щекам, между морщин, когда вернулся муж. Он выслушал ее, сжав до боли кулаки, ринулся к лестнице, дал длинный звонок в квартиру, где жили те, для которых не было прошлого, не существовало будущего. И... пожалел, что позвонил. Что он ей скажет? Что она плохой человек? Да и человек ли? Не высоко ли для нее это звание? В ответ она закатит истерику, а потом еще вызовет милицию и заявит, что ее чуть не убили...
Но было уже поздно. Дверь открылась. У порога стояли все трое: мама с дочкой и захлебывающийся лаем грязный пудель-гибрид.
Он высказал ей все и пообещал, что найдет на нее управу, если она еще раз позволит себе что-либо подобное. В ответ услышал такое, что подумал: уж лучше сойтись один на один с фашистом, чем беседовать... да что там, дышать одним воздухом с таким вот существом...
Да, Иван Дмитриевич хорошо помнил это, но выразил надежду, что прошлый инцидент должен повлиять на истеричку, и она уже не сунется к их елке.
- Что ж, - вздохнула Мария Степановна, - делай, как решил. Но, знаешь, Ваня, чую, не к добру это...
- Ты о чем?
- Не случилось бы беды... - осторожно сказала она и добавила немного погодя: - И надо же нам было на старости лет в какой-то новый район... А люди-то, люди какие здесь? И речи правильной, московской не услышишь. Откуда их только понаехало...
Долгов вздохнул. Все так, но что теперь говорить об этом? Надо обживаться, привыкать. И он с сожалением и грустью подумал о старом кирпичном доме, где они с женой и детьми жили раньше.
С новосельем елки, наконец, было покончено, и она, пушистая, юная, стройная, как бриллиант среди пустой породы, красовалась теперь под окнами подъезда. Одна на весь двор. Мария Степановна ухаживала за ней, усердно поливала, и они с мужем были твердо убеждены, что лесная красавица уже прижилась и очень скоро ее ветки заполыхают молоденькими светло-зелеными побегами. Глядя в окно, они любовались ею. Эта елка теперь вносила в их жизнь какую-то тихую радость и смысл, вызывала умиротворение. И они назвали ее "Снегурочкой". А она, наверное, очень гордилась собой и смущалась всякий раз, когда любопытный и восхищенный взгляд поневоле останавливался на ней.
Как-то Мария Степановна увидела соседских мальчишек, которые бегали вокруг елки и, пользуясь ею как прикрытием, кидались длинными шишками; вероятно, они насобирали их в лесу. Она пожурила их из окна; они подняли головы, узнали ее и умчались, не прекращая своей забавы. Она поглядела им вслед и тотчас забыла об этом. Вспомнить пришлось очень скоро.
В канун Нового года, когда Мария Степановна готовила холодец для праздничного стола, а муж сидел у телевизора, за окном повалили крупные, пушистые хлопья. Она крикнула ему из кухни, чтобы он полюбовался на снегопад, какого давно уже не было.
Долгов выглянул в окно, любуясь мягкими, мохнатыми снежинками, неторопливо устилающими землю пушистым покрывалом. А как там елка? Любопытно поглядеть, как она одевается в свой подвенечный новогодний наряд. Он повернул голову и вдруг замер. Какой-то человек суетился рядом с их елкой. Темно, не разобрать было, что он там делал.
Долгов открыл окно. Стало виднее. Человек вытащил из-под полы куртки пилу. Ясно было: он только пришел и тотчас присел. Это было чудовищно, граничило с преступлением, и оно сейчас должно совершиться! Еще бы мгновение!..
Человек быстро и настороженно огляделся вокруг, протащил лезвие между веток, приладил к стволу. Сейчас начнет пилить!
- Эй, ты что там делаешь? - послышался внезапно голос из окна.
Человек вздрогнул, поднял голову, посмотрел. Какой-то седой тип спугнул его. Второй этаж - хорошо видно.
- Чего расшумелся?
Голос молодой, вору лет семнадцать-восемнадцать, не больше.
- Это кто ж тебе позволил, бессовестный?
- А что, твоя, что ли?
- Да, моя! Для всех растет. А ну, убирайся, и чтобы я тебя здесь больше не видел!
- Не ори, череп, все равно спилю.
- Ах ты, сопляк, да я тебя!..
И в бессильной ярости Долгов забарабанил кулаком по подоконнику. Снаружи получилось громко, жесть зазвенела на весь двор.
Парень убрал ножовку, шагнул с газона, обернулся, бросил:
- Скройся, псих!.. Кулак недобитый, прижился тут...
Долгов чуть не вывалился из окна.
- Гаденыш! Да я таких, как ты, давил в военном небе, а ты тут мне еще...
- Ха-ха! - послышалось в ответ. - Ветеран... Можно подумать. Да ветераны уж погнили давно все, а ты где-нибудь в обозе у котла отсиживался, оттого и жив еще.
Ивана Дмитриевича затрясло, кровь отлила с лица.
- Мразь ты бессовестная! Подлец, отморозок!..
Если бы он мог, если бы успел выскочить из подъезда, поймать этого негодяя и нарвать ему уши! Но не успеет. Кто же его воспитал, такого? Какие же они сами, его родители?..
- Это ты мне, глухарь? Меня, что ли, так обозвал? - вызывающе переспросил парень. И проговорил, деловито сплюнув сквозь зубы: - Ну, дед, лучше бы нам с тобой не встречаться. Я тебя поймаю.
И исчез, как растворился в темноте. Ни один фонарь не горел во дворе, поди узнай, куда ушел? Да и если б знать, кто такой? Но кто скажет? Новый район...
А снег, неторопливый и безучастный, продолжал окутывать землю белым саваном.
