В тот злополучный вечер у него был "трояк", и он рассказал дружкам, как этот "трояк" ему достался. Не забыл он и про "куркуля" со второго этажа, который собирался помешать ему. Компания единодушно одобрила поступок приятеля и обещала наказать "куркуля со второго", чтобы не обзывался обидными словами.

   Спустя полмесяца срок возмездия наступил.

   Уже после праздника, во второй декаде января, Иван Дмитриевич поздно вечером возвращался из гаража. Еще издали он заметил в окнах подъезда темные фигуры. "Опять эта молодежь, - подумал он. - Вечно стоят там, будто больше нет забот. Накурят, наплюют, набросают окурков, да еще и стекла побьют - так, от нечего делать. Вот и весь их досуг. А потом уборщица нам выговаривает: у вас самый плохой подъезд, первый этаж весь оплеван, загажен мусором, иногда разбитыми бутылками. И постоянно там эти компании: мальчики и девочки. Чем они только занимаются, непонятно. Почему же только в этом подъезде, а не в каком другом?" Оказывается, здесь жила одна из девиц их компании, ее-то они и провожали всем скопом домой, а потом у лифтов никак не могли расстаться.

   Но сейчас ее с ними не было. Увидев это, Долгов решил, что эти четверо ожидают свою подружку, чтобы было перед кем посостязаться в остроумии, привлекательности, силе.

   Едва он прикрыл за собой подъездную дверь, как навстречу ему шагнул двадцатилетний увалень. Те, что помоложе, еще побаивались, было мало опыта. А ему не впервой.

   - Дай-ка закурить...

   Долгов остановился. Не поверил своим ушам: как можно так бесцеремонно! Где же он воспитывался, этот тип? Надо ему сказать. А-а, там его дружки выжидающе смотрят. Что ж, пусть послушают, только на пользу будет. Ему ли бояться этих мальчишек! Он защищал покой их матерей и мирное небо над их головами от врага пострашнее, чем этот подвыпивший наглец.

   - Научись сначала просить, как следует, а потом подходи, понял? - спокойно сказал Иван Дмитриевич и хотел идти дальше.

   Но "долговязый" вновь заступил дорогу, наклонился, дыхнул в лицо перегаром:

   - Чего? Ты мне - грубить? Ну, ты грубиян...

   И замахнулся правой. Долгов перехватил кулак на лету и сам врезал "длинному" в челюсть. Да так, что тот пролетел метра два и кулем свалился на пол. На "обидчика" тут же навалились со всех сторон, как собачонки на медведя, остальные трое. Ну, Долгову это не в первый раз, бывало с ним такое, и не однажды. Он весь напрягся, собрался с силами, намереваясь одним движением сильных рук разбросать, расшвырять этих щенков, сбросить их с себя, как налипшие водоросли.

   - Ах вы, гниль! Все, значит, скопом. Ну, я вас тогда так... Ну-ка, мать ва...

   Но удар бутылкой по голове оборвал его слова. Все поплыло у него перед глазами, ноги предательски подогнулись, и он тяжело упал, орошая кафельную плитку кровью из открытой раны.

   Все трое вмиг протрезвели. "Длинный", увидев благоприятный момент, подошел и с силой ударил носком ботинка в живот. Хотел повторить, но компания не дала, быстро утащила его на улицу. И они тут же скрылись, растворились темными силуэтами в ночи среди равнодушных, молчаливых многоэтажных коробок...

   Он долго пролежал на полу и потерял много крови. Люди проходили мимо, и никто не удосужился поинтересоваться, что это за человек и почему он тут лежит. Видели только разбитую бутылку рядом и делали вывод, что таких надо в вытрезвитель, но вот именно таких-то и не берут, потому что, как правило, с них нечего взять. Хорошо хоть не на улице упал, в подъезде, здесь не замерзнет. Проспится, очнется и пойдет домой. Другие судили по-иному: ну и пусть бы упал на улице, подумаешь, замерзнет; черт с ним, поменьше будет этих пьяниц.

  Никто из них не приглядывался к лежащему телу, а потому и не видел крови. Человек лежал ничком; рука прикрывала затылок; наверное, ему так было удобно. Пусть лежит себе, кому он мешает. И никто не знал, что последний проблеск сознания подсказал Долгову прикрыть рукой голову, потому что в таких ситуациях часто начинают бить ногами. Он знал это, война научила; здесь главное - беречь голову, самую важную часть тела.

   В таком положении он и застыл, не вызывая к себе сострадания, а лишь брезгливость. И только девушка в дубленке, поздно вечером возвращавшаяся домой со второй смены, догадалась наклониться над телом, послушать - а вдруг не дышит?..

   Она замерла и вдруг отпрянула: ей показалось, человек и вправду не дышал! И не пьян он вовсе! Она сразу поняла: тут что-то не так. Сообразив, схватила за плечо и перевернула тело на спину. Глянула и вскрикнула: оно было в крови. Кровь из раны на голове невидимым ручейком стекала в рукав куртки и оттуда - на грудь. Вся одежда спереди: майка, рубаха, пиджак - все пропиталось ею как губка, хоть выжимай.

   Девушка бросилась на лестничную площадку, позвонила раз, другой, третий... Звонила долго, настойчиво повторяя: кто она, что ей надо, зачем звонит, почему именно сейчас, а не утром.

   Наконец, открыли. В дверях стояли трое мужчин. Как оказалось, в этой квартире было общежитие.

   И она, эта девушка, совсем не красивая, но с доброй душой и отзывчивым сердцем, прикусив палец, стояла и смотрела, как санитары грузят в машину бесчувственное тело. Как жаль, что она не села в тот автобус, что ушел на четверть часа раньше. Она успела бы, если бы пробежала. Но было скользко, дорожек никто не посыпал, а у нее в руках еще сумка...

   Марию Степановну о случившемся известила милиция, и ее тут же увезли в больницу. Это был второй инфаркт. И снова врачам удалось вырвать ее из лап смерти. Этот инфаркт обошелся ей, кажется, в целый десяток лет. Теперь это была старуха - всеми покинутая, одинокая, тихая и никому не нужная. Человек, о котором помнило еще только государство, платившее ей пенсию.

   Врачи долго и самоотверженно боролись за жизнь Ивана Дмитриевича. Он лежал в реанимации, и никто уже не надеялся, что ему удастся сказать хоть слово. Но могучий организм, кажется, победил. Разбитый мозг, будто прощальный залп, дал мощный импульс к жизни, и больной открыл глаза. Все онемели. Больной молчал. Только смотрел в потолок и думал. Никто не мог даже представить себе, что в этой голове еще возможна какая-то работа. Но Долгов знал, что это - последняя вспышка сознания. Одно лишь было ему неведомо: сколь долго это продлится. В эти отпущенные ему скудные минуты он думал, что не зря прожил жизнь, для его сына она была примером. Он отдал ее Родине еще там, в грозовом небе войны, но смерть пощадила его тогда, она уже насытилась жертвами. Теперь она пришла за ним торопясь, будто спохватилась, что не сделала этого раньше.