Лу звонит мне, кажется почувствовав, что я дошел до перелетов во Францию.

Ее сонные попытки сварить кофе, Шардоне, уронившая телефон, и вопрос, не хочу ли я приехать.

И я просто решаю, а не пойти ли всему к черту.

Я давно хотел проехать по Германии, но точно не в одиночку.

Так почему бы не попробовать все послать.

Я снова вспоминаю, что вообще-то умею готовить.

Просто на себя обычно как-то нет ни сил, ни желания, к тому же это все всегда остается, девать некуда, поэтому самый идеальный вариант бутерброды.

А кому-то другому не так жалко.

А еще я все-таки очень люблю кошек.

Я смотрю куда-то в сторону, стряхивая пепел за ограждение, и стараюсь не слушать то, что мне говорят.

Я знаю, что не смогу бросить трубку, потому что он не перестанет звонить, а я не могу игнорировать абсолютно все звонки с левых номеров.

Я не отвечаю на вопросы и докуриваю сигарету, когда голос срывается на крик.

– Мне двадцать семь, – бросаю, не выдержав, и понимаю, что все равно не поймут. – Может вам пора прекратить лезть в мою жизнь?

На пару секунд становится настолько тихо, что мне даже кажется, что сработало.

Но судя по возобновившемуся монологу я понимаю, что нет.

Я даже не могу понять, что от меня хотят.

Я возвращаюсь и молча завожу машину, доставая еще одну сигарету.

Он не спрашивает, а я все равно не отвечу.

Мы решили свалить из Мангейма после пяти дней банальной работы в темной квартире под кондиционером. Его резко накрыл лютый джетлаг, поэтому он проспал почти целые сутки с перерывом на обед, а весь следующий день спать не мог вообще.

До Франкфурта мы не доехали, решили переночевать на первой же парковке, потому что заебало, а ехать тут все равно недалеко.

И все равно все работать нормально не будет, особенно во время фестивалей и всего остального, знаю я эту Германию.

Кошка недовольно болтается на соседнем сидении, я переключаю радио, а он раздраженно разговаривает с кем-то по телефону, потому что созвоны-созвоны-созвоны, как будто мессенджеры придумали не для этого.

Квартал банков в первый же день, смотровая площадка Main Tower, улица Цайль и площадь Рёмер до того, как пошел дождь. Мы прячемся в Зенкенбергском музее, для приличия реально походив по нему (ну все-таки скелеты – это круто), а потом заваливаемся в кафетерий, потому что да, работа сама себя не сделает, здесь вам не сказка.

Яблочное вино (вообще не похожее на сидр), его видеозвонок кому-то, когда я отодвигаю к нему тосты с «маринованным в луке сыром, с заправкой из тмина и листьев клевера», и пропущенная конференция, но собственно хуй с ней.

Мне прилетает от коллеги вопрос, куда отправлять запоздалое поздравление с днем рождения (на полгода, очень удобно), и я задумчиво смотрю на ящик хершиз, кидая адрес Лу.

Это тоже что-то из детства.

Я плохо понимаю, зачем он предложил снять квартиру, если на следующий же день мы решаем свалить в Рюдесхайм-на-Рейне.

Я звоню знакомой Элтера и прошу у нее одолжить свой байк, выдержав тонну требований и возмущений по поводу того, что если она заметит хоть царапинку…

Он дергает меня за футболку, прося остановить, почти каждые десять минут, потому что красиво.

Не Швейцария, конечно, но очень красиво.

Я вспоминаю о том, что в августе здесь проходит фестиваль вина, и он недовольно высказывает мне в следующие двадцать минут, что рано приехали, надо было в августе.

Мощенные брусчаткой улицы, фахверк (много фахверка), деревянные эркеры (откуда ты знаешь такие слова) и канатная дорога с открытыми кабинками, на которую нам очень надо было и которую ужасно шатало из-за ветра.

Он тыкает вилкой в маульташен (повтори еще раз как это называется?), пока у меня созвон, и в итоге придвигает ко мне почти половину тарелки, брякнув что-то про то что вкусно, но много не съешь.

Но тут все с предпочтениями было понятно.

Братвурст, бретцель и штоллен.

«Еда, которую можно запихнуть в рюкзак» (как я докатился до русскоговорящих тревел-блогеров).

Франкфуртский зеленый соус, не убитый мотоцикл (я нормально вожу вообще-то) и еще два дня тупо в работе.

На третий до меня дозванивается мать, и становится невыносимо оставаться здесь дольше.

Я так и не понимаю, что они от меня хотят.

Я только считаю, что мне ужасно повезло.

Я не похож ни на мать, ни на отца.

Только на дядю.

С ним они меня всегда и сравнивали. По их мнению, в самом нехорошем смысле.

У него тоже были такие ненормально светлые волосы ты не пробовал их красить выглядит болезненно, квартирка в Австрии и непреодолимая тяга к свободе.

Я до сих пор помню тот последний звонок откуда-то из Австралии и такое живое хочешь прокатиться.

Конечно, у длинных волос была целая тонна минусов.

Особенно в жару.

После третьего звонка от родителей я не выдерживаю и хватаюсь за ножницы.

Он устало смотрит на меня поверх телефона и выдирает их из рук, спокойно говоря, что завтра же поменяет симку.

– Мой дядя разбился на байке, когда мне было шестнадцать, – я задумчиво пытаюсь собрать непривычно короткие волосы в хвост и тянусь за еще одной сигаретой. Потому что пить нельзя, нам еще ехать до Кельна. – Все говорят, что я ужасно на него похож.

Он ничего не отвечает, делая вид, что занят исключительно разглядыванием этикетки пива.

– А мои родители только через два года узнали, что я ни семестра не проучился в LSBU. Не представляю, как это можно не заметить, учитывая цены на образование.

Лу орет на меня в голосовых двадцать минут.

Мы на всякий случай все-таки на следующий же день меняем симкарту на новую.

До отъезда мы успеваем пройтись мимо Старой оперы, района Заксенхаузен и башни Эшейнхайм.

Он делает еще тонну фоток с кошкой на руках, пока я пытаюсь игнорировать поступающие от Лу и ее сестры сообщения по поводу новой фотки в твиттере.

До Кёльна ехать всего около ста пятидесяти киллометров, но он все равно просит меня остановиться на круглосуточной заправке, потому что просто все заебало.

Он возвращается с огромной коробкой жаренной картошки, гамбургерами и настоящей холодной кока-колой в стекле.

Конечно же Кельнский собор (это почти единственное ради чего мы ехали), потому что это чертово воплощение фантазий всех мастеров средневековой готики. Пока он с искренним восторгом разглядывает каждый витраж, я шепотом рассказываю ему все, что помню про это место. И про то, что его начали строить в тринадцатом веке, но потом кончились деньги, и про то, что кран на недострое стоял хуй пойми сколько лет, и про то, что в какой-то период вокруг собора был район с самой хуевой репутацией, и про то, что он выдержал бомбежку…

Пятьсот с чем-то ступеней до смотровой площадки в одной из башен, которая окружена надоедливой сеткой и решеткой, что мешает рассмотреть все архитектурные детали (особенно шпиль), а кому-то рядом со мной фотографировать.

Фонтан Домовых (серьезно, гномы сбежали из города из-за гороха?), хальве-хан по дороге (да, кофе не хватает, согласен), пивной суп (да, это серьезно суп на пиве) и куча ворот (мы сошлись на том что самые красивые Северинстор).

Кельнская канатная дорога, ботанический сад и снова отказ от пива в какой-то кафешке, потому что вести машину, видимо, мне.

Перед отъездом мы еще раз возвращаемся в Кельнский собор.

Весь следующий день идет дождь.

Мы оба сходимся на том, что ехать в Дюссельдорф нет смысла, потому что с такой погодой ничего нормально не пофоткаешь.

Он вылезает в самый дождь в тот момент, когда по радио начинает играть Шон Мендес.

Просто потому что There’s nothing holding me back.

От него пахнет петрикором и мятной жвачкой (которая все равно не перебивает привкус этих немного тяжелых все еще пижонских Gauloises.

– Свобода, всегда, – цитирует он неофициальный девиз и выдергивает и меня под дождь.

Для меня все немецкие города уже давно сливаются в одни сплошные маленькие городки с фахверком и замками, но он упрямо гуглит статьи с достопримечательностями и таскает меня по ним, делая кучу фоток, поэтому однотипность так не ощущается.