— Ну это как сказать, — улыбнулся я. — Я нахожусь по другую сторону баррикад. И если мы начнем сотрудничать, то сможем получить больше информации. А это нас, быть может, к чему-нибудь и приведет.

Итак, Хруст, что у тебя есть?

София — которую ты умудрился заинтересовать. Неизвестно, надолго ли хватит ее энтузиазма, так что надо пользоваться моментом, пока она добренькая. Пусть накопает что-нибудь на Вяземского.

Лаптев, он же Доктор — кладезь слухов, циркулирующих в группах и отрядах. Можно его потрясти, наверняка знает, что и у кого спрашивать. Об ответной услуге договоримся.

Лекарь — он сможет прикрыть мне тылы на эти несколько дней. Пока я буду торчать в лазарете, добраться до меня будет сложнее. Значит, нужно действовать оперативно.

И… Рыжая. Странная девчонка с фотографиями из четвертой группы. А ведь она что-то знала, раз зачем-то меня предупредила. Но что она могла знать и откуда? И еще этот крик, от которого я проснулся… Крик, который меня спас. Неужели тоже она?

А я ведь пока что даже имени ее не выяснил… Нет, с ней мне точно нужно поговорить. Прием не под присмотром того надзирателя, который носился с ней как дурак с писаной торбой, а наедине.

— София Павловна, у меня есть еще один вопрос.

— Какой, Оболенский?

Я улыбнулся.

— Что нужно натворить, чтобы попасть в четвертую группу?

София резко остановилась, шаркнув ботинками по гравию, и вытаращилась на меня во все глаза.

— Оболенский! Владимир… Андреевич, вы в своем уме?

— Это лучше уточнить у лекаря, — улыбнулся я. — Но вроде не жалуюсь.

— Зачем вам четвертая группа?

Говорить или нет? София, по идее, могла с этим помочь. По крайней мере, она уж точно знала, как звали ту рыжеволосую девушку. Может смогла бы что-нибудь о ней рассказать… Но тогда я пойду по офигенно тонкому льду. Раскрутив ситуацию, София может узнать о моей печати Тьмы. А тогда черт знает, как она отреагирует…

Поэтому я решил выдавать информацию аккуратно и дозированно.

— В четвертом отряде есть девушка. Очень бледная, с длинными волнистыми рыжими волосами. На ведьму похожа. Она еще как будто не в себе, — затараторил я. — Она предупредила меня о нападении. Сама обратилась в библиотеке. Она что-то знает, София… Павловна. Поэтому я хочу найти ее и расспросить. Но к ней постоянно приставлена охрана, ей не дают общаться с остальными воспитанниками. Я подумал, может, если я окажусь в ее группе, то возможностей будет больше…

София Павловна нахмурилась пуще прежнего.

— Я поняла, о ком ты. Это Катерина Давыдова. И у нее действительно беды с головой. Она может говорить что угодно, постоянно несет околесицу. Она больна, Оболенский. В следующем месяце ее переведут в специализированное учреждение.

Ага. И эта рыжая Катерина, и Лаптев, значит, просто угадали, да? Даже если предположить, что у рыжей помешательство, но как тогда объяснить тот странный крик, от которого я проснулся? Меня ведь аж на кровати от него подкинуло. Мне все меньше казалось, что и это было совпадением. Многовато, блин, совпадений получается.

Если рыжая меня предупредила, то могла она попытаться мне помочь во сне? Вот это и следовало выяснить. Понять, зачем она вообще заговорила со мной и почему попыталась помочь.

И еще надо бы по возможности дернуть Доктора — выяснить, попал ли он пальцем в небо или все же услышал что-то конкретное о готовившемся на меня нападении. Теоретически он мог просто взять меня на страх — с репутацией Оболенского можно было ожидать пакостей, а этот ушлый прощелыга мог просто воспользоваться этим в своих интересах. Но если Доктор и правда что-то случайно узнал, я должен был вытряхнуть из него все и даже больше.

Он у меня соловьем петь будет, когда я до него доберусь…

— Так вы считаете, что эта Давыдова просто угадала? — криво улыбнулся я. — Что-то не верится мне в такие судьбоносные совпадения, уж прошу прощения. Хочу проверить и убедиться.

Надзирательница в отчаянии замотала головой так, что ее длинная светлая коса начала качаться из стороны в сторону, словно маятник.

— Оболенский… Вы не понимаете, во что собираетесь влезть, — она понизила голос, хотя мы были на пустынной дорожке, и нас не могли услышать. — Четвертая группа живет по очень строгому режиму. Вам же наверняка рассказали, что там держат тех, кого мы не смогли убедить исправиться и кто просто ожидает перемещения с острова. Очень редко воспитанники поднимаются из «четверки» в группы выше. Если вы туда попадете, выйти отсюда станет еще сложнее. Только в четвертой группе воспитанникам дается испытательный срок, по истечении которого принимается решение — переводить выше или…

— Пускать в расход?

— Нет. Отказываться от работы. Как правило, испытательного срока достаточно, чтобы сделать окончательные выводы. Это тяжелое место, Оболенский. Вам не стоит так рисковать ради разговора, который может ничего и не дать. Я уже молчу о том, что и надзиратели там…

Она отвела глаза.

— Что там с надзирателями?

— Они… жестоки. Не такие, как мы. Им приходится иметь дело с самыми сложными случаями, и порой в ход идут довольно жесткие методы воспитания.

— Они там что, розгами детей порют? — я недоверчиво покосился на Софию. — Или на горохе ночами заставляют стоять?

Девушка вздохнула.

— Я мало знаю о работе с четвертой группой. Мне лишь известно, что надзиратели там проходят особый отбор. С нами они не горят желания общаться — держатся особняком. Все, что происходит в четвертой группе, находится на особом контроле Администрации, поэтому далеко не все доходит до таких, как я. Но по рассказам воспитанников, которым посчастливилось перейти с четвертого уровня на третий, я поняла, что там ни с кем не церемонятся.

— Если не ошибаюсь, в это заведение попадают лишь аристократы, — напомнил я. — И как такое жестокое обращение возможно? Да их семьи, если узнают, здесь камня на камне не оставят!

— О, вы ошибаетесь, — печально улыбнулась София. — Что я знаю точно, так это то, что некоторые семьи сами привозили сюда своих отпрысков и требовали строжайших условий для их содержания. Делали большие пожертвования… Они были рады спрятать свой позор подальше, а наш остров для этого идеально подходит.

Рассказ Софии меня здорово озадачил. Это ж какой-то «Остров проклятых» Скорсезе получается, а я в нем — бедняга Ди Каприо, у которого тихо едет кукуха на почве увиденного. Чем больше я пытался раскопать, тем менее приятным становилось это местечко.

И тем сильнее мне хотелось выяснить, как здесь оказалась рыжая провидица Катерина. Провидицей я ее окрестил для удобства. Но у девчонки точно был какой-то дар предчувствия полной задницы.

— Но ведь получается, что сюда могут определить не только реально провинившихся, но и просто неудобных? — предположил я. — Место, как вы сами заметили, подходящее. Строгий надзор, связи с внешним миром нет, все зависит от администрации… Идеально.

— Я давно подозреваю, что в четвертой группе не все так просто, — прошептала София. — Да, мне тоже хочется понять, куда я попала и чем занимается администрация там, внизу.

— Внизу? — удивился я.

— В подвале, Оболенский. Четвертая группа содержится в подвале. Говорю же вам — там жесткие условия.

Ничего себе. Миленько. Интересно, а как на такое злостное нарушение СанПиНа посмотрели бы проверяющие органы? Сдавалось мне, что держать молодежь в каменном мешке не дозволялось ни в моем мире, ни в этом — ну дикость же!

— А что другие надзиратели об этом говорят? Ну, ваши коллеги…

— А они об этом не говорят, — отрезала София. — Боятся последствий. Это такая негласная договоренность: мы не лезем вниз и не расспрашиваем коллег из «четверки» — нам не портят жизнь и дают спокойно работать.

Я взглянул на надзирательницу в упор.

— И вот после всего этого, София Павловна, скажите, пожалуйста, почему вы продолжаете здесь находиться? Ну явно же это не работа вашей мечты. Вы вроде бы наделены обостренным чувством справедливости, а когда такая мутная ситуация под боком, думаю, вас это беспокоит. При этом вы понимаете, что лезть нельзя. Так почему не ушли отсюда? Вы же из аристократии, у вас есть дар. В Петербурге или Москве вас наверняка с руками оторвут в любую государеву организацию…