А бабушка пошла со мной в участок, чтобы подать заявление. У нас его не приняли. Оставили бабушку в коридоре, а меня завели в кабинет. Со мной поговорил мужчина, который стыдил меня. Он провёл со мной лекцию о том, что врать плохо, что за клевету меня в детскую колонию могут отправить. Запугал настолько, что я рот потом открывать боялась. Ведь я усвоила, что мне никто не верит, кроме бабушки.

Отчим потом боялся меня касаться. Испугался, что снова подадим заявление, и его привлекут. Но через месяц он снова поднял на меня руку. После этого я собрала вещи и переехала к бабушке. Меньше, чем на сутки, — Миша стал покачивать меня, как маленького ребёнка.

Позволила своей боли выплеснуться наружу. Плакала тихо, некрасиво кривя рот и шмыгая опухшим от слёз носом. Миша целовал мои мокрые щёки, лоб, глаза. Гладил руками по лицу и спине. А потом прижался щекой к виску и начал тихо шептать на ухо:

— Моя девочка маленькая… никому в обиду не дам… хрупкая моя… нежная… за что же ты так натерпелась... никогда тебя не обижу. На руках носить буду. Оберегать. Дюймовочка моя. Девочка волшебная. Всё сделаю, чтобы ты была счастлива. Поплачь, хорошая моя. Поплачь.

И я плакала. Уже в голос, не стесняясь. Выплескивая ту тяжесть, что лежала на груди все последние годы. Мишины слова, его нежность и забота, его искреннее сопереживания сломали барьеры, сломали блоки в моей голове. Будто пережив снова те страшные минуты жизни, я отпустила страх, который довлел надо мной. Боль от потери не ушла, нет. На моём сердце всегда будет эта рана. Но психолог, который со мной работал, только вскрывал её и заставлял кровоточить. Снова и снова. И каждый раз я пряталась в свой панцирь всё глубже и глубже. Скрывала свои точки боли. И медленно, но верно скатывалась в депрессию.

Мою депрессию считали подростковыми бзиками. Говорили, что пройдёт с переходным возрастом. Говорили, что я хочу привлечь к себе внимание.

А мне не хотелось жить. Я не понимала, зачем встаю по утрам, зачем учусь, зачем хожу, ем, дышу. Мне не хотелось ничего. Только плакать. Постоянно. Ник был единственным человеком, которого я подпускала к себе. Но и ему я не могла рассказать всего. Боялась. Стеснялась. Винила себя.

Только после аварии что-то щелкнуло в моей голове. Я перестала жалеть себя. Стала жить ради Ника. Потому что осознавала свою необходимость. Знала, что без меня он пропадёт. Потому что у меня появилась цель — поставить Ника на ноги. Увидеть весь его путь восстановления. И мир заиграл новыми красками. Я стала замечать людей вокруг, природу, новые звуки и цвета.

Но разве может быть спокойна душа человека, который в раннем, но осознанном возрасте подвергся домашнему насилию и потерял в один день двух близких людей? Разве может не ныть душа, когда по твоей неосторожности вы попали в аварию? Когда любимый человек оказывается в инвалидном кресле?

Она и ныла. Каждый день. Каждое мгновение.

А Миша… Миша будто забрал часть моей боли. Разделил её со мной. Аккуратно снял старый пластырь с раны, который причинял только вред, и приклеил новый. Заживляющий. Белый. С божьими коровками.

Поняла вдруг, что мне невероятно повезло, что у меня остались в голове воспоминания о бабушке и маме. О теплых руках мамы на щеках, о её задорном смехе, о её вкусных блинах и о её заботе. О вкусных пирожках бабули, о её поучительных историях и тихом ворчании, о её безграничной любви к единственной внучке. Что у меня есть хоть какие-то воспоминания. О доме. О семье. О домашнем уюте.

Я вдруг поняла, что не нужно концентрировать своё внимание на точке боли. Нужно воскрешать в голове только те кадры, которые будут вызывать не слёзы утраты, а грустные, но тёплые воспоминания.

— Спасибо, — прошептала я, когда слёзы прекратили лить из глаз. — Спасибо тебе, Мишенька.

Я заглянула в глаза мужчине и увидела на их глубине боль. За меня. Миша пережил мою историю всей душой. Прожил каждое мгновение.

Положила ладошку на его щёку. Мужчина принял мою ласку, прикрыв глаза. Судорожно вздохнул, будто пытаясь сглотнуть ком в горле.

— Мишенька, ты просто невероятный мужчина, — призналась я, ладошками исследуя лицо мужчины. — Не встречала людей лучше тебя.

— Ты преувеличиваешь, малышка, — прошептал Миша, целуя середину моей ладошки.

— Ни капли.

Снова обвила шею мужчины руками и прижалась щекой к его плечу. Миша крепко обнял меня, прикрывая спину полами своей ветровки. Было тепло и уютно. После долгих скитаний, после долгих поисков своего счастья, своего места под солнцем, я нашла своё убежище. В объятьях этого мужчины.

Дыхание Мишки шевелило волосы, тепло чужого тело согревало, а стук невероятно доброго сердца успокаивал. Сейчас между нами не висело напряжение, не летали искры страсти и любви. Сейчас между нами было нечто большее, чем просто физический контакт. Сейчас наши души соприкоснулись. Моя израненная с чистой и открытой этого невероятного мужчины.

Ксения                                                            

Не знаю сколько мы просидели в таком положении. Шевелиться не хотелось категорически. Но неожиданно пошёл мокрый снег, большими белыми хлопьями, оседая на плечи и волосы. Отстранилась от Миши и подставила лицо снежинками, счастливо улыбаясь первому снегу. Обожаю это явление природы с раннего детства. Есть в нём что-то волшебной. Будто маленькие белые снежинки способны одним только своим видом очистить всё вокруг.

Кинула взгляд на Мишку и увидела, что он улыбается, не сводя с меня взгляда.

— Чего ты так смотришь? — смутилась я.

— У тебя невероятная улыбка, — Мишка вдруг коснулся пальцем уголка моих губ, будто хотел поймать улыбку. — Я люблю, когда ты улыбаешься.

Снова засмущалась. Но улыбаться не перестала.

— Нужно возвращаться, — сказала нехотя, допивая остывший кофе, который всё равно был невероятно вкусным.

— Нужно, — в глазах мужчины проскользнула грусть.

Сама не хочу нарушать это уединение, эти сладостные минуты единения наших душ. Но нужно идти домой. У Никиты сегодня день рождения, а я и так половину дня провела вне дома. Будет совершенно невежливо оставить его одного этим вечером, ведь я обещала накрыть на стол и устроить маленький праздник.

Мы шли обратно медленно, неторопливо. Желая как можно дольше насладиться обществом друг друга. Желая как можно дольше не отпускать чужую ладонь.

Неожиданно, Мишка отпустил мою ладонь и бросился на дорогу прямо перед летящем на полном ходу автомобилем. Я в ужасе закрыла рот ладонями, смотря за тем, как мужчина делает акробатический прыжок через машину и оказывается на другой стороне улицы. Машина остановилась, и из неё высунулся лысый мужчина, который стал кричать на Мишку:

— Ты парень совсем сдурел? Что за шутки? Совсем молодёжь с катушек слетела со своими компьютерами. Это не компьютерная игра, а жизнь!

Сплюнув на асфальт, мужчина сел за руль и уехал.

 Перебежала дорогу и подошла к Мише, который сидел на сырой от талого снега земле и что-то прижимал к груди. Сначала подумала, что он повредил руку.

— Миш, ты сдурел? Ты зачем на дорогу бросился? — я присела рядом с мужчиной на корточки.

Миша безмолвно положил мне на колени маленького щенка, который стал жалобно скулить и жаться ко мне в поисках тепла.

— Маленький какой, — заворковала я, поглаживая влажную шерсть малыша. — Замёрз, кроха, — расстегнула куртку и прижала щенка к груди, грея его теплом своего тела.

Увидела, что Миша морщится от боли.

— Что-то болит? — придерживая щенка, чтобы он не выпал из-под куртки, подползла к Мише. Плевать на то, что вся промокла и стала грязной.

Мишка покачал головой и поднялся. Увидела, что рукав ветровки порвался, а кожа на бицепсе вся стесана в кровь.

— Миш, у тебя кровь, — поднялась следом за ним. — Нужно обработать рану.

— Дома обработаю, — мужчина улыбнулся и погладил торчащую из моей куртки голову щеночка. — Ничего страшного, до свадьбы заживет.