Между тем ситуация на острове становилась все хуже. И католический, и англиканский миссионеры в одночасье лишились почти всей паствы, по большей части состоявшей из фангуасов. Единственной, от кого никто не ушел, была преподобная Джудит Лонгнекс. Поэтому, когда отец О'Мэлли и  преподобный Брэдстич решили отправиться во Дворец, чтобы выразить протест, они настояли на том, чтобы она сопровождала их, что она сделала с крайней неохотой.

— Это отвратительно… Это же богохульство… Поклоняться птице… — говорил отец О'Мэлли Кинги. По мере того как негодование его возрастало, его ирландский акцент становился все заметнее, понять его становилось все труднее, словно  каша была у него во рту. — Вы, как глава государства, должны подать личный пример, положив этому конец, так должно сделать. 

— Име-е-енно так, име-е-енно так, — проблеял его преподобие Брэдстич, вытирая пот с сального лица. — Невозможно даже сказать на сколько это подрывает основы христианства! Вчера я читал проповедь всего лишь четверым.

— Происходящее возмутительно!.. — не успокаивался О'Мэлли.

Кинги, откинувшись на спинку кресла, спокойно слушал. А затем обратился к Джу, стоявшей молча:

— Ну а вы что скажете, преподобная Лонгнекс?

— Знаете, — Джу говорила слегка смущенно. — От меня никто не уходит. Я просто сказала своей пастве, что они могут относиться к хохотунье как угодно, и оставаться прихожанами моей церкви. Что Бог создал Птицу-Хохотунью, и это Его воля, чтобы мы ее обрели вновь. Поклонение птице, это поклонение Богу через одно из Его творений. Я действительно так считаю.

— Но это же идолопоклонство, — рявкнул отец О'Мэлли.

— Не-е-гоже так поступать истинному христианину, — проблеял Брэдстич. — Вы ме-е-е-ня удивляете, преподобная Лонгнекс.

— Это злонамеренный подрыв истинной веры, — прорычал О'Мэлли. — Это нужно остановить.

Услышав это, Кинги, до того опиравшийся на спинку кресла, вдруг резко подался вперед, и ледяным тоном заявил:

— Я, ведь, не указываю вам, какому богу вы должны молиться, и как правильно это делать. — На Зенкали это считается величайшей дерзостью. Как бы вы посмотрели на то, если бы я издал указ, гласящий, что отныне каждый иностранец на острове должен поклоняться Птице-Хохотунье или уехать?

Отец О'Мэлли вздрогнул, как будто Кинги ударил его:

— И это… после стольких лет моей работы… после того, как я спас столько душ?

— Э-э-это… будет ве-е-есьма ре-е-е-троградный шаг, — проблеял Брэдстич.

Джу печально улыбнулась Кинги:

— Это ваш остров, вы здесь хозяева, но мне было бы очень жаль уезжать.

Король долго смотрел на них, а затем вздохнул:

—  Можете быть уверены. Такого указа не будет.

Миссионеры вздохнули с облегчением.

— Однако, — продолжил он, подняв могучую розовую ладонь, — предупреждаю, не забывайтесь, будьте более терпимыми. Если хотите знать мою точку зрения — мне все равно, что вы там проповедуете, лишь бы это не причиняло вреда другим. Оценивая позиции всех троих, я скажу без обиняков: права преподобная Лонгнекс. У меня нет ни малейшего намерения вмешиваться в верования моего народа, и приводить их в соответствие с вашими, кстати сказать, весьма эксцентричными представлениями о божественном. Если кто-нибудь из моего народа пожелает обратиться в вашу веру, он имеет на это полную свободу.

Равно как и полную свободу веровать во все, что ему нравится, лишь бы это не шло во вред Зенкали. Вы всегда должны помнить следующее: то, что один человек почитает как божество, для другого, может статься, — просто волшебная сказка. Но ведь и божества, и волшебные сказки имеют право на существование в этом мире.

— О, Кинги, как ты умен! — Восхитилась Джу.

— Благодарю, — величественно произнес Кинги.

Он встал с кресла, давая понять, что аудиенция окончена, и поникшие духом представители католической и англиканской церквей, а также торжествующая Джу удалились.

— Ну, мальчики, — сказала она, когда они вышли из дворца, решив посыпать раны «мальчиков» солью, — я спешу. Моя паства меня заждалась. У нас сегодня репетиция хора.

… В таких запутанных ситуациях, как эта, когда трудно понять, что в действительности происходит, когда каждый ловчит, отстаивая свой интерес, и подозревает всех других в том же самом, случаются удивительные вещи. Люди принимают на веру такое, над чем в обычных обстоятельствах просто бы посмеялись. Поэтому, когда кто-то пустил слух, что вся популяция хохотуний была тайком отловлена и спрятана не где-нибудь, а в Английском клубе, ни один истинный зенкалиец ни на мгновение не усомнился в этом. 

В результате у стен Английского клуба столкнулись злобно настроенная  банда гинкасов, вознамерившаяся перебить пойманных птиц, и команда доблестных фангуасов, вознамерившаяся помешать этому.

Произошло это в тот час, когда обычно все английские поселенцы на Зенкали, общим числом около тридцати пяти душ, собравшись в клубе, попивают напитки со льдом, флиртуют с чужими супругами, почитывают «Панч» или «Иллюстрейтед Лондон ньюс» месячной давности, играют на бильярде или в крокет, а то и просто сидят на скамеечках и обсуждают поведение аборигенов.

Несмотря на безобразное поведение зенкалийцев в последние дни, англичане были по-прежнему убеждены, что благополучно отсидятся за высокой, аккуратно подстриженной живой оградой. Что бы там ни творили снаружи зенкалийцы, англичане верили, что здесь, в ухоженном райском уголке, они в полной безопасности. Каково же было их удивление, когда высокая живая ограда оказалась поверженной лавиной дерущихся фангуасов и гинкасов.

Табби Фортескью, удалой регбист с мощной мускулатурой и без единой извилины в мозгу, схватил крокетный молоток и проломил несколько черепов — как фангуасских, так и гинкаских. Потребовались дружные усилия пяти дюжих зенкалийцев обеих этнических групп, чтобы совладать с ним и потерявшего сознание бросить в заросший лилиями пруд, являвшийся одной из достопримечательностей Английского клуба. 

Мелани Трит, хрупкую старую деву, любимым занятием которой было рисовать акварели на местные сюжеты, близорукий вдрызг пьяный фангуас зажал в углу и страстно поцеловал. После этого случая в творчестве мисс Трит стали все явственнее проступать эротические мотивы.

Сэнди Шор, владелец плантации деревьев амела, уронил свои очки и растоптал их. Став практически слепым, он, приняв секретаря клуба Билла Меллора за фангуаса, набросился на него с крокетным молотком, и Билл упал без сознания.

Миссис Меллор, обычно спокойная женщина, чьим хобби было вязание крючком и приготовление варенья, была настолько взбешена этим нападением на своего мужа, что Шор тут же получил от нее по затылку бутылкой мятного ликера, и отправился в нокаут, с порядочной раной на голове.

Кавардак был кошмарный. Лужайка для крокета и площадка для боулинга, за которыми ухаживали годами, подстригали, укатывали, за несколько минут превратились во вспаханное поле — по ним катались, топтались, сражаясь, зенкалийцы и англичане. Мачете и бильярдные кии, дубинки и крокетные молотки, копья и бутылки нанесли непоправимый ущерб ухоженному газону.

Какой-то гинкас решил стяжать себе лавры Герострата, и пламя охватило Английский клуб, — симпатичное белое дощатое здание с широкими верандами.

Сгорело все. И чучела голов животных, и многолетнее собрание подшивок «Панч», и пожелтевшие групповые фотографии старейших членов клуба, и регистрационный список членов, не менее сложный и запутанный, чем родословное дерево королевской семьи какой-нибудь европейской монархии.

К тому времени, когда подоспели лоамширская пехота, полиция и пожарная команда, от здания остался только почерневший тлеющий остов, а территория выглядела так, как будто на ней порезвилось стадо буйволов.

Каждой из двух имеющихся на Зенкали машин «скорой помощи» пришлось сделать по десять рейсов, чтобы перевезти в госпиталь всех пострадавших участников побоища. А так как госпиталь не был рассчитан на такое количество, пришлось один из шатров, установленных для праздничных торжеств, перенести в больничный сад.