— Это единственный рынок? — спросил Питер, зачарованно наблюдая за людским потоком, текущим мимо машины.

— Нет, конечно. В каждой деревне есть рынки, открытые ежедневно, есть небольшой ежедневный рынок  в Дзамандзаре, — ответила девушка, — но только на такой вот ярмарке, которая бывает раз в месяц, можно купить все, что угодно — от коровы до мешка арахиса, и от медной кровати до приворотного зелья. 

— Я обратил внимание, какие они все чистые, опрятные, сытые и вообще довольные жизнью. Лоснятся, как конские каштаны,[37] — заметил Питер.

— Ничего себе сравнение, — рассмеялась Одри, давя на клаксон. — Им преградило путь стадо коров и коз. — Да, они в большинстве своем не жалуются, почти у каждого есть небольшая ферма или какой-нибудь бизнес. Конечно, они не богачи, но и не бедствуют, особенно если сравнивать с другими подобными островами. Но все держится на дереве амела, благодаря которому и не знает горестей наша экономика. А вдруг его не станет — что тогда? Мы слишком далеки от остального мира, чтобы к нам проявили хоть какой-нибудь интерес. Это хорошо, когда ни от кого не зависишь, но если вдруг нам потребуется помощь, мир может этого не заметить.

В коричневом потоке коз и коров внезапно образовалась брешь, Одри направила туда нос машины и, когда стадо осталось позади, их легкие были полны розовой пыли, а ноздри — острого запаха коз и сладкого коров. Одри свернула с главной дороги на узкую второстепенную, людей на ней было меньше, и можно было увеличить скорость. Девушка вела машину быстро, но умело, ее изящные руки небрежно лежали на руле. Она была одета в синюю клетчатую рубашку, джинсы и сандалии, а ее волосы были распущены. Питер смотрел на ее чарующий профиль и думал о ней.

— В девятнадцать лет я окончила факультет истории искусств и архитектуры в Дублинском университете. Тогда я считала себя чуть талантливее Леонардо да Винчи, и чуть мене Пикассо. — Одри улыбнулась. — Талант у меня был и довольно хороший, но быть только просто очень хорошим художником в такой многолюдной профессии недостаточно. С тех пор и до прошлого года я тратила бабушкино наследство, крошечное, но достаточное, путешествуя автостопом по Европе, Африке, изъездила почти всю Азию. Это было чудесно. Но чем больше я видела, тем яснее понимала, что Пикассо из меня не получится, и теперь учусь довольствоваться тем талантом, который у меня есть.

— Зачем ты вернулась сюда?

— Так здесь же мой дом родной. Но настоящая причина в том, что моя мама умерла, и я вернулась, чтобы не дать папочке спиться или умереть с голоду, потому что он частенько забывает о еде, уделяя слишком много внимания этой чертовой газете.

— И не жалеешь, что вернулась?

— Боже милостивый, нет! Я же люблю Зенкали. Я полюбила его еще с колыбели, но тогда  здешняя жизнь воспринималась, как вполне нормальное явление. Только постранствовав по свету, начинаешь понимать, насколько все это эксцентрично и свободно. Так что теперь тебе придется использовать динамит, чтобы вытащить меня отсюда.

— А ты помогаешь отцу с газетой?

— Немного, но кроме этого веду уроки рисования и живописи в местной школе, собираю здешнюю музыку, даю уроки игры на фортепьяно и гитаре, а с помощью Ганнибала у меня появилась еще одна нерегулярная, но неплохо оплачиваемая работа: перевожу малоизвестные научные работы. Я свободно говорю на шести языках, так что мне это по силам.

— Да, надо сказать, ты используешь все свои таланты на сто процентов, — одобрил Питер.

— Мой отец, он меня так воспитал. Он говорит, что долг человека — использовать все свои таланты. Ведь на свете столько бездарных людей, что, если у кого есть какие-то способности, то преступно их не использовать. Все равно как зрячему в стране слепых не помогать людям, пользуясь своими глазами. Я тебя познакомлю с одной леди, которая не только блестяще использует все дарованные ей Богом таланты, но и открывает в себе все новые и новые.

— Кто такая?

— Ее преподобие Джудит Лонгнекс — Джудит Длинная шея из Церкви Второго Пришествия. Штаб-квартира: Плаукипси, Вирджиния. Естественно, безбожному Ганнибалу она известна как Джудит Лонгникс — Джудит Длинные панталоны, но это прозвище ей нравится. Остальные из нас зовут ее просто преподобной,[38]или Джу.

Они свернули с дороги к аккуратненькому садику, в котором стояло небольшое бунгало, рядом с ним крошечная церковь, у которой не было одной стены, чтобы прихожане, могли любоваться видом. Комплекс стоял на краю откоса, — внизу обширные зеленые сельскохозяйственные угодья и плантации Амелы, за ними море, гладкое, как эмаль.  

Вдали виднелась огромная, белая, неустанно колышущаяся полоса пены — там, где волны разбивались о риф. А за ней глубокое море, такое темно-синее, что казалось почти черным. Территория, на которой стояли бунгало и церковь, была безупречно чистой, заполненной цветочными клумбами, блестящие лианы покрывали стены и дома, и церкви. У одной из клумб стояла высокая, похожая на журавля фигура в бесформенном фиолетовом атласном платье, совершая лоботомию цветущему кусту.

— Преподобная, доброе утро, — окликнула Одри, нажав на тормоз.

 Высокая, угловатая фигура обернулась. На ней красовалась гигантская соломенная шляпа, удерживаемая на голове с помощью шифоновой ленты и огромного количества старомодных булавок, которые выглядели так, что казалось, будто их воткнули непосредственно в череп ее преподобия Джудит Лонгнекс. Под лентой шляпы было неимоверное количество сложенных листков бумаги, прирепленных булавками.

Сей причудливый головной убор обрамлял длинное, серьезное и задумчивое, как у жирафа лицо, загоревшее до светло-коричневого цвета, покрытое сеткой морщин тонких и глубоких. — Казалось, что это прилипла паутина какого-то экзотического паука. В это кружево были вплетены большие, умные, искрометные, темные глаза, большой крючком нос и широкий подвижный рот. 

— Привет! Черт возьми, я только что думала о тебе, а ты и легка на помине. А кто твой кавалер? Давай, рассказывай. Ты же знаешь, я не терплю, когда от меня что-то скрывают, но и хранить тайны не могу. Я считаю, что тайн вообще не должно быть. Это одна из причин, почему католическая вера не для меня. Тайна исповеди? — Да она стала бы известна от меня всему острову еще до того, как этот бедняга вернулся бы домой.

Я ничего  не имею против католиков. Бедняжки, их вера вполне достойная, просто не хватает нескольких деталей. Но это неправильно обременять священника таким количеством чужих секретов. Он должен ходить по общине, зная всю грязь и не имея возможности рассказать об этом, — ради всего святого, это не по-человечески. От этого у священника вполне могут возникнуть проблемы с пищеварением.

Во время произнесения этой речи Джудит, не давая гостям вставить ни слова, подошла к ним, обняла одной рукой Одри и, взяв другой, коричневой мозолистой,  за руку Питера, повела их к бунгало. Питер ошеломленно гадал, — на что похожи ее проповеди.

— Леонардо да Винчи! — Крикнула она зенкалийцу подстригавшему лужайку. — Иди сюда и закончи подрезать этот куст, вот этот, хороший мальчик.

— Входите, входите, входите и посидите немного. Я принесу что-нибудь выпить. Бетховен, Бетховен, Где тебя черти носят?! Бетховен!

Она умчалась на кухню и через несколько минут вернулась с торжествующим видом в сопровождении низенького и необыкновенно толстого зенкалийца, которого почти не было видно за огромным подносом, уставленным напитками.

— Ромовый пунш, конечно — бормотала Джу, возясь с подносом. — Нет ничего лучше ромового пунша.

Она протянула всем стаканы, затем села и нетерпеливо произнесла:

— Ну, рассказывайте… ты, должно быть, новенький.

— Питер Фоксглав, — представила Одри. — Я просто показываю ему остров, и здесь наша первая остановка.

— Ты привезла его сюда ко мне, до того, как Англиканская церковь и католики смогли развратить его? Это очень по-соседски с твоей стороны, Одри! Нечасто случается, чтобы потенциальный новообращенный доставлялся прямо как на блюдечке, так сказать, к завтраку, к утренней рюмке!