Мама открыла сумочку и достала шариковую ручку.

– Вы не возражаете? – спросила она, взяв журнал «Психология сегодня» с верха стопки. – Это пока развлечет ее, а мы спокойно закончим разговор.

Я легла на коврик и начала закрашивать три глянцевые О на обложке, пока моя мама наконец-то решилась задать вопрос, из-за которого она не спала по ночам.

– Раньше я работала в одном месте в Либерти, которое называется «Хиллтоп Хоум». Может быть, вы слышали о нем? – начала она. – Там было много людей с аутизмом и синдромом Аспергера, поэтому я могу распознать их признаки. Я часто думала… Помните, мы обсуждали по телефону, что у Авроры есть значительные задержки в развитии, и она демонстрирует другое характерное поведение. Как вы считаете, возможно ли, что у нее…

– Особенности развития? – сказал доктор Харрис. – Нет, я так не считаю.

– Почему вы так уверены? – спросила моя мама и ее голос задрожал, словно она вот-вот расплачется.

– Ее взаимодействие со мной было вполне обычным, миссис Франклин. Она была заинтересована, она смотрела мне в глаза, она разговаривала с подходящей интонацией.

– Если это не СНА, то что это? – сказала моя мама. – ОКР? СДВГ? Ну у нее же должно что-то быть.

Я прервалась от закрашивания букв.

– Мам, ты с ума сошла? – спросила я. – Просто ты так говоришь, словно сошла.

– Нет, милая, я не сошла с ума. Просто разволновалась, – она снова повернулась к доктору Харрису. – Я хочу самого лучшего для своей дочери. Раннее вмешательство может помочь. Вы понимаете, что без постановки диагноза ей никогда не будет оказана должная помощь?

– Сегодня люди так хотят на все, что не соответствует стандартам, навесить бирки, – ответил он. – Не у всего есть имя.

– У меня есть, – сказала я, делая последние штрихи в красивой круглой О, что я нашла в рекламе каких-то таблеток. – Аврора.

Мама сводила меня еще к двум психологам и к одному физиотерапевту. Все они пришли к одному заключению: я была немного странной, но не с особенностями развития. А еще я стала очень хорошо играть в настолки.

– Всему есть предел, – сказал мой папа, когда увидел счета. – Больше никаких тестов, никаких психологов. Она такая, какая есть, Руби. Прими это.

Я всегда находилась в центре маминого внимания. Мы были очень близки. Она любила меня всем сердцем, а я всегда старалась угодить ей, даже если это означало подружиться с кем-нибудь, кто дал мне понять с первой же минуты встречи, что я ему не нравлюсь. Я покусала Линдси Тоффл в детском садике потому, что она сказала мне, что я не могу сидеть вместе с ней на одном коврике, потому что я некрасивая. Теперь, когда я бежала по школьному дворику, крепко сжимая браслет Линдси в руке, во мне затаилась надежда.

Линдси и ее друзья играли на площадке в мяч, разрезая воздух руками, отчего мяч крутился в воздухе, прокручиваясь вокруг себя. Если мой план сработает, скоро я смогу отбивать этот самый мяч туда-сюда вместе с ними.

– Чего ты хочешь? – спросила Линдси, когда заметила, что я смотрю на нее.

Вдруг я занервничала.

– Я только хотела… Я думала, м-может ты… – запиналась я.

– Может что я? – спросила Линдси, ударяя по мечу так сильно, что он вылетел за пределы корта. – Так не честно! Я переброшу. Аврора отвлекла меня.

– Линдси? – сказала я, делая шаг вперед.

– Чего ты хочешь? – рявкнула она, повернувшись на каблуках ко мне лицом. – Ты разве не видишь, что я занята?

– Я думала, то ты захочешь узнать… Я имею в виду, я хотела тебе сказать, что…

– Сказать мне что? Что ты чокнутая? – сказала она.

Затем она скосила глаза и три раза стукнула пальцем по своему носу.

Ее противное лицо напомнило мне того ужасного старого сома. Не хватало лишь усов.

Друзья Линдси перестали играть и теперь смотрели на нас, шепчась и смеясь. Начала собираться небольшая толпа. Как и все задиры, Линдси любила играть на аудиторию.

– Эй, Аврора Франклин! – закричала она мне. – Почему бы тебе снова не показать всему миру свои трусики в цветочек?

Я знала, что должна была уйти, но не могла пошевелиться. Словно мои ноги пустили корни в землю. Я хотела сказать Линдси, что (первое) благодаря ей я больше не ношу трусы в цветочек и (второе) тогда я не хотела, чтобы все их видели. Когда это произошло, мы были во втором классе. Как-то раз во время перемены я валяла дурака на шведской стенке. Я зацепилась ногами за одну из перекладин и отпустила руки, забыв, что в тот день была в платье. Следующее, что я помню – мое платье на ушах, а Линдси Тоффл смеется, запрокинув голову, и говорит всем посмотреть на мои трусы.

В тот день я сказала маме, что мне нужны новые трусы.

– Я купила тебе три пары на прошлой неделе, – сказала она. – Желтые с розовыми цветочками. Они на верхней полке, милая.

– С сегодняшнего дня я ношу только белые, – ответила я ей и мигом помчалась в свою комнату, не дав ей возможности опомниться.

– Аврора, вернись обратно на Землю. Такты хочешь мне что-то сказать или нет? – спросила Линдси и ее глаза засияли так, как должны были засиять стеклянноморские глаза Турмана Хилла в тот день, когда Хайди пришла в «Хиллтоп Хоум», чтобы задать ему миллион вопросов, на которые он не хотел отвечать.

Я хотела рассказать ей, что только потому, что человек ведет себя немного по-иному или случайно показал свои трусы на площадке, не означает, что у него нет чувств. Каково бы ей было, если бы никто не хотел играть с ней, или сидеть вместе за обедом, или никогда не выбрал, ни один раз, работать вместе над школьным докладом? Я многое хотела сказать ей, но слова застряли у меня в горле, накапливаясь там до тех пор, пока мне не показалось, что я наложила в рот камней.

– Ну и? – спросила Линдси.

Было ясно, что этот момент не стал моей историей со жвачкой «Ригли». Линдси Тоффл и я не станем друзьями. Никогда.

– Не бери в голову, – сказала я, опуская серебряный колокольчик в свой карман и уходя прочь.

Когда мы вернулись в класс после перемены, Линдси сидела за своей партой и плакала. Мистер Тэйлор рассказал, что случилось и спросил у класса, не видел ли кто-нибудь пропавшую подвеску. Я положила руки на парту и не сказала ни слова. Раньше у меня никогда не было секретов. В тот момент я почувствовала, словно у меня внутри банка, полная светлячков.

Когда я пришла домой, то сразу отправилась в гараж и нашла в мусорном ящике старую металлическую коробку от лейкопластыря с откидной крышкой. Заполнив ее ватными шариками – всего одиннадцать, – я спрятала в ней маленький серебряный колокольчик и закрыла крышку.

Я придумала несколько мест, куда можно было бы спрятать коробку. Но остановилась на собственной кровати. Каждое утро я сама застилала постель и раз в две недели сама меняла белье. Поэтому никто никогда не смотрел под мои простыни. Подняв матрас за один уголок, я подсунула под него коробку и аккуратно накрыла сверху простыней. Я улыбалась и наслаждалась тем особенным искрящимся чувством, бурлящим внутри меня.

К утру это особенное чувство растаяло, сменившись скрюченным кренделем вины. Хранить что-то, что тебе не принадлежит – не то же самое, что хранить секрет. Это воровство. Но это еще полбеды. Я наврала мистеру Тэйлору, моему любимому учителю на всем белом свете. Я не могла дождаться поскорее прийти в школу. Убедившись, что все чисто, я выронила серебряный колокольчик на пол возле парты Линдси, где она уж точно увидит его. Как только узлы в моем животе начали ослабевать, я поклялась собственной жизнью, что больше никогда-никогда в жизни я не возьму чужое.

Я нарушила это обещание довольно скоро.

Спустя несколько дней, во время пасхальных каникул, моя мама попросила меня выйти во двор, проверить, не пришла ли уже почта. Бяка решил проверить ее вместе со мной. Он рысью побежал по тропинке к почтовому ящику. Его язык болтался из стороны в сторону. Маленький красный флаг сбоку почтового ящика был поднят вверх. Я открыла дверку и поймала кончиком ботинка что-то тяжелое. Сначала я подумала, что это камень или ржавый выкрутившийся или отвалившийся от проезжающей машины болт. Но оказалось, что это сигаретная зажигалка, старомодная металлическая зажигалка, похожая на зажигалку дяди Джеймса. Он прикуривал ей свою трубку.