Во время чтения про себя она сняла браслет и оставила его на столе, а сама пошла в туалет. Я не смогла удержаться и схватила его. Я не планировала своровать его – я просто хотела рассмотреть подвески поближе. Там был маленький морской конек, куриная грудная косточка, чашка и блюдце, сердце, пронзенное стрелой, музыкальная нота и маленький серебряный колокольчик. Подвески свисали как капельки росы с паутинки.

– Кто тебе разрешил это трогать? – закричала Линдси, вернувшись в класс и вырвав браслет у меня из рук. Перед тем как надеть его обратно на руку, она потрогала все подвески и проверила, все ли на месте.

Потом во время перемены я заметила, что на земле лежит что-то блестящее. Когда я наклонилась, я поняла, что это маленький серебряный колокольчик. Должно быть, сцепление ослабилось, и он отвалился от цепочки. С того самого момента, как папа рассказал мне историю про Стиви Притчетта, я все время думала, каково это – иметь еще одного друга, кроме Бяки. Кого-то, с кем я смогу поговорить, и кто на самом деле бы мог говорить. Может быть, серебряный колокольчик станет моей пластинкой жвачки «Ригли». Может быть, когда я верну подвеску Линдси, она поймет, что я не так уж и плоха и она захочет стать мне другом. Может быть, к тому времени, как мы перейдем в среднюю школу, мы даже станем лучшими подругами. Я была так взволнована, что у меня перехватывало дыхание.

По словам моей мамы, я всегда отличалась от остальных детей. Когда я была совсем крохой, я была чувствительна к громким звукам. Я могла закричать и закрыть уши руками, когда в продуктовом магазине делали объявление по громкоговорителю. Моя мама купила мне самую маленькую пару наушников, которую она только могла найти, и я носила их всегда, когда отправлялась с ней по магазинам или если она включала блендер или пылесосила.

По соседству с нашим домом не было детей моего возраста, поэтому мама загружала сумку всякими вкусностями и формочками для игры в песочнице и везла меня на детскую площадку в нескольких километрах от дома. Так как я была единственным ребенком в семье, я не привыкла находиться в компании других детей и я не очень их любила. Мама следила за мной как соколиха. Если я толкала маленькую девочку, которая подошла ко мне в песочнице слишком близко, или рычала на мальчика постарше, который пытался столкнуть меня с лестницы, она тут же вмешивалась, объясняя всем, кто слушал, что я не хотела никого обидеть, просто я сильно дорожила своим личным пространством.

Я не любила делиться и могла постоять за себя, если кто-то вдруг захотел потрогать мои вещи, пиная и размахивая руками. В конце концов люди начали избегать нас. Они вытаскивали своих детей из песочницы или качелей, когда видели, что идем мы. Я была абсолютно счастлива играть в одиночку. На самом деле, мне так даже больше нравилось, но моей маме было трудно принять это. Она перестала водить меня на площадку, но вместо этого купила качели и сделала песочницу во дворе.

Когда мне исполнилось пять лет, мама сказала папе, что мне лучше подойдет домашнее обучение.

– В конце концов, Хайди тоже была на домашнем обучении, и посмотри, какой она стала, – спорила она.

Я не могла себе представить ничего лучшего, кроме как быть целыми днями дома с моей мамой и Бякой, но папа решительно воспротивился.

– Она никогда не научится твердо стоять на своих двух ногах, если рядом всегда будешь ты, готовая поймать ее, даже если она не падает, – объяснял он ей.

Я не плакала, когда мама высадила меня в первый день у ворот детского садика. Но телефонные звонки начались почти сразу же. Я не только покусала Линдси Тоффл во время занятия, но еще я как по сигналу закатывала истерики. А еще я устраивала побеги.

Наш дом находился в пятнадцати километрах от школы, но это не мешало мне сбегать из школы. Когда что-то происходило не по моему сценарию, я бежала домой, не оглядываясь назад. Я бежала недостаточно быстро, чтобы убежать от взрослых, но некоторым точно пришлось попотеть, чтобы меня догнать. Как только кто-то замечал меня, они кричали: «Аврора убегает!» Спустя несколько минут меня возвращали в школу и вели в кабинет директора. В тот первый год я провела много времени, сидя на стуле в кабинете директора и разговаривая с миссис Строгейт, школьным консультантом. Именно она посоветовала, чтобы меня обследовали.

– Зачем? – спросил мой папа. – Рори уже читает целые книги, хотя ей всего пять.

Моя мама положила свою руку на папину и сжала ее.

– Это не будет лишним, Рой, – сказала она.

Я прошла тест на 10 и еще кучу разных тестов, со всеми из которых я великолепно справилась.

– Кажется, у нас тут маленький гений, Руби, – гордо сказал мой папа.

– Но у нее вообще нет друзей, – ответила она.

К концу этого года я перестала сбегать и научилась контролировать свои эмоции, но было уже слишком поздно. Либерти – маленький городок. В моем классе было всего лишь пятнадцать детей, одного из которых я покусала. У всех уже сложилось представление обо мне.

На следующий год моя первая учительница, миссис Раттнер, сказала на родительском собрании, что во время переменок я играю одна. И еще она заметила, что я часто трогаю свой нос и иногда разговариваю сама с собой.

Вечером после собрания мама сказала папе, что она записала меня на прием к психологу в Миддлтауне.

– Руби, ты что, серьезно? – спросил папа. – Она же просто ребенок.

Когда моя мама подошла к папе и сжала его руку, он понял, что спора не выйдет.

В кабинете доктора Харриса пахло смесью салями и пота. Пока он задавал мне кучу всяких вопросов, мы играли в настольную игру.

– Аврора, что тебе нравится в школе больше всего?

– Возвращаться домой, – ответила я.

– А что на втором месте?

– Питьевой фонтанчик, – сказала я.

– Почему? – спросил доктор Харрис.

– (Первое) вода очень холодная и (второе) если люди слишком сильно нажимают на кнопку, вода брызгает им в лицо. Если вам интересно, то третье, что мне нравится в школе – это Генриетта, а четвертое – Гордон.

– Генриетта и Гордон учатся в твоем классе? – спросил доктор Харрис.

Я хихикнула. Генриетта – это кролик, который жил в кабинете директора, а Гордон был сторожем.

– У него есть длинный шест с теннисным мячиком на конце, чтобы оттирать следы от ботинок на полу, – объяснила я. – Один раз он разрешил мне попробовать. Его любимая еда – сыр пименто, а моя – вафли. А ваша?

– Маслины, – ответил доктор Харрис и что-то записал в свой блокнот.

Когда мы закончили, доктор Харрис пригласил мою маму в кабинет.

– Ну как все прошло? – спросила она, усаживаясь на краешек дивана. Ее руки ерзали на коленях, как пара маленьких беспокойных птиц.

– Очевидно, Аврора очень умна, – ответил доктор Харрис моей маме. – Она ясно выражается и у нее тонкое чувство юмора, но, как и многим единственным детям в семье, мне кажется, ей гораздо комфортнее в компании взрослых, нежели детей.

– Вы сможете ей помочь? – спросила моя мама.

– Помочь мне с чем? – запротестовала я. – Мне всего шесть, а я два раза выиграла у него в настолки!

Доктор Харрис рассмеялся.

– Терапия – это очень долгий и затратный процесс, миссис Франклин, – ответил он маме. – Видно, что Аврора живет своей жизнью, но мне кажется, она вполне с этим счастлива.

– Я была бы еще счастливее, если бы здесь был Бяка, – сказала я. – Но вот только он может расположиться на вашем коврике и потом не захочет уходить.

– Учителя в школе говорят, что Аврора не общается со сверстниками, – объяснила мама. – И еще у нее есть некоторые странные привычки.

– Да, я заметил, что она дотрагивается до носа, – сказал доктор Харрис. – Повторяющееся поведение – обычная реакция на стресс.

Мне стало скучно слушать эту беседу.

– Можно я закрашу О? – спросила я, указывая на стопку журналов на столе доктора Харриса.

Он смутился.

– Что закрасишь?