— Так что с Герой Кейд Прурнел? Ты оставил её в парадоксе?

Ганнибал, благосклонно отнесясь к понятливости Уилла, тоже взялся за сорочку, освобождаясь от пуговиц, и ответил:

— Арес Беверли Катц просил меня оставить мать в живых. Признаться, я думал убить Кейд Прурнел, прежде чем избавиться от неё насовсем, но… — Ганнибал раздёрнул ремень и молнию в чиносах, — поскольку офицер Катц своим вмешательством существенно увеличила вероятность твоего выживания при нападении Тифона, я не смог игнорировать её просьбу.

Уилл выкрутился из джинсов и, упираясь носками в пятки, одним за другим, скинул кеды:

— Но ты же всё равно загнал Кейд в парадокс?

— Да, — Ганнибал поднялся голым в рост над Уиллом. — Если бы я положил Геру в парадокс уже мёртвой, так она бы там такой и осталась. Навсегда. Но следуя просьбе Ареса, я сохранил Гере жизнь. Так что, по истечении какого-то времени она, умерев уже в том, снова родится здесь, выбрав себе для воплощения какого-нибудь ребёнка. Как сделал ты.

— Как скоро? — Уилл подошёл и прижался всем телом.

— Персефона продержалась не одну тысячу лет. Рассчитывай нашу временную передышку, отталкиваясь от этого, — Ганнибал, предполагая, не стал терять времени и нетерпеливо огладил Уилла с плечей до задницы, прижал, пустил руки обратно.

— Несколько тысяч лет, — выдохнул тот, запрокидываясь головой под тёплыми губами, что сминали ему шею, — они казались мне бесконечными.

— И мне, — согласился Ганнибал, снова возвращаясь ладонями вниз, на этот раз совершенно бесцеремонно намечая дальнейшее, — но следующие пролетят во мгновение ока, потому что ты будешь со мною и моим. Прекрасное кажется таким кратковременным.

Уилл глупо и радостно хихикнул, всецело соглашаясь с перспективами, и оказался уложенным вниз, раскинув руки и ноги.

Ганнибал встал между его коленей тесно и так, чтобы свести те вместе было невозможно, и дотянулся до борта корзинки для пикника. Запустив под крышку руку, пошарил, вынул тюбик с лубрикантом.

Уилл хотел прокомментировать дальновидность Ганнибала, а для пущей информативности и глаза закатить, но сдержался. Потому что разве же намерение того не совпадало с намерением уже его самого постоянно заниматься с Ганнибалом сексом? Ещё как совпадало. Но глаза всё равно пришлось закатить, потому что это осталось единственным возможным, после того как его бог взялся за него обеими руками.

Уилл закрыл ладонями лицо, прогибаясь в бёдрах вверх. Ладони ушли в волосы, где свернулись пальцами и запутались, словно попавшие в виноградные силки белые птицы. А бёдра поднимались выше, не способные выбраться из-под диктата имеющих Уилла рук, пока не улеглись Лектеру на колени, чем спровоцировали того пустить в дело заждавшийся член.

Волны Флегетона придавали фарфоровой коже Уилла удивительный оттенок розовой кожи Эос*, оставляя утренний сумрак во впадинах подмышек, у пупка и паха. Ганнибал снова попался в хватку ощущению разъединения, когда совершенно противоположные по своей природе инстинкты его сущностей оказались сосредоточенны на одном единственном. На Уилле Грэме. Этический контролёр Ганнибала Лектера оказался очарован до прострации игрой света и тени на теле Уилла, снова и снова обегая взглядом запрокинувшуюся розовую шею и подбородок, грудь с напряжёнными сосками, которые Ганнибал, склоняясь, мокро зализывал и ощутимо прикусывал если не их самих, то кожу вокруг точно. Совершенная и чёткая линия запрокинутых локтей вместе с проступающими, словно из моря, волнами розовых рёбер; розовые же, с золотящимися в свете огня волосками, бёдра, которые Ганнибал крепко удерживал над своими, чтобы сохранить выбранный угол проникновения — всё это оставляло его в состоянии эстетического открытия. И в то же время, пока он любовался Уиллом, другая его сторона, озабоченная только плотским, подчиняющим и сладострастным, хотела всю эту раскрывшуюся перед ним в свете и тепле Флегетона красоту сгрести в ком, смять, зажать до удушья и заебать, вполне ожидаемо добившись криков, хрипов и, самое меньшее, двух оргазмов. Таких, от которых Уилл пускал в ход зубы и проснувшиеся когти. И чем свободнее и легче, преодолев узость и первоначальные спазмы, расхаживался внутри Уилла член Ганнибала, тем дальше отступала эстетика, как то, что становилось совершенно бесполезным на фоне разворачивающегося абъюза.

Ганнибал склонился, прошёлся по рёбрам Уилла языком, процарапал зубами, несильно, словно давая тому возможность приготовиться и попрощаться с относительной тишиной, в которой фоном гудело волновое пламя и жили глубокие вдохи и выдохи с оттенком упущенного и вовремя не расслышанного стона. Губами скользнул по заласканной рукою розовой головке члена Уилла. Выпустил тот, чтобы окончательно и крепко охватить Уилла руками вкруг талии, обнимая намертво, и дёрнуть к себе.

Уилл споткнулся на вдохе, пальцами вцепившись в волосы Ганнибала, прижал его голову к себе, попадая под дождь острых поцелуев по груди и плечам. И снова добравшихся до шеи.

— Ганнибал, боже, сделай так, — выдохнул он, чувствуя, как одна ладонь ложится ему под спину и зажимает шею снизу.

И Ганнибал сделал. Стиснутый коленями и щиколотками за спиной и локтями Уилла вкруг шеи, дававшими понять, что никто его теперь просто так не выпустит, сам с силой жмущий к себе, чтобы Уиллу ни в коем случае не получилось сдвинуться чуть дальше и чего-то не дополучить, Ганнибал выбрал такой разносящий и мощный темп, что за криками Уилла совершенно стих гул реки. Всё, что осталось — это голос: лепечущий, обрывающий слова и его имя, сливающий десятки «да» в одно долгое и подстёгивающее и выжигающий дыханием непотребное, но такое верное в контексте происходящего «блядь».

Ганнибал и сам не молчал. Гонка и выдаваемый напор заставили его рычать даже в поцелуях, на пиках в рыке заходиться, справляться и снова спускать себя с цепи, пока не стало понятным, что «самое меньшее» выполнено как и Уиллом, так и им самим.

Комментарий к 12

*богиня утренней зари, у Гомера «розовоперстая»

========== 13 ==========

— Слушай, доходяга, имей ввиду, что мне придётся нехуёво так постараться, чтобы прельстить тобою какую-нибудь дамочку, — сказала Фрэдерика, сидя на корточках прямо посреди людного тротуара перед видавшим виды четырёхгодовалым котом.

Тот поднял морду к рыжим вихрам и слушал, казалось, полностью согласный с купидоном. Та ни капли не преувеличивала масштабы предстоящей работы, потому что бродячий кот был кос на один глаз, который потерял в драке с собаками; крив на щеку, исполосованную шрамом, полученным от собрата; а хвост имел, ломанный в двух местах: дверью в «Данкинз» и в городском парке ботинком бездомного. Кот мог бы возразить, что у него, несмотря на абсолютно некошерную внешность, процентов шестьдесят голубых британских кровей, что очень отчётливо видно по характерному тигровому рисунку полос, вислым ушам и крепкой кошачьей мускулатуре. Но кого волнуют твои гены, когда ты безобразен?

Поэтому он постарался вложить в выражение единственного глаза все свои согласие и одобрение предстоящему. К счастью, купидон попалась сообразительная и его поняла, потому что вспрыгнула на свои ножонки и сказала:

— Держись рядом и будь готов. Как только дамочка очухается после моего выстрела, бросайся той под ноги и покажи себя с самой своей лучшей стороны.

Кот двинул мохнатым задом.

— Нет, пускай это будет что-то другое, — не согласилась купидон и принялась глазеть в прущую навстречу деловую толпу Олд-Тауна. Люди шли быстро, целенаправленно, озабоченный только своим делом каждый. Со спины тоже напирали, налетая и задевая Фрэдерику по плечам, от чего ту мотало из стороны в сторону. Но она отрешённо пялилась словно сквозь, сосредоточенная на только ей необходимой надобности.

Кот, серьёзно струхнув от такой мешанины, потому что днями более привык сидеть в подворотнях или в парковых кустах, нежели рисковать шкурой посреди тротуара у спуска в подземку, прижался к лаковой туфле купидона.