«Его и в самом деле нет на месте. Тартар пуст», — сказал Танатос, успевший быть в нескольких местах одновременно.

Ганнибал кивнул.

Гелиос, тем временем, совершенно нейтрализовала свой свет. Фотодатчики заставили фонари загореться. И в этом свете все пятеро увидели, как двери «Всем плевать» в очередной раз раскрылись, а из тех вышли Уилл и купидон. Ноги Фрэдерики слишком охотно сгибались в коленках и выписывали шпильками, норовя ту опрокинуть. А Уилл, даже в состоянии перепоя, оставался рыцарем и купидона поддерживал. Уж ему-то точно казалось, что так. Оба, собравшись, поволоклись к парковке, совершенно не замечая Гадеса, цербера, Гипноса, Танатоса и даже восхитительно блистающую Гелиос.

«Прелестный мальчик у вас, доктор Лектер, что видно даже без близкого знакомства. Но вот выбирать себе компанию он, похоже, совсем не умеет, — вскользь недопохвалила Гелиос. — Мисс Лаундс весьма дерзкий и сумасбродный бог. Могу заявить по собственному опыту».

Танатос покосился на солнце.

«Купидон частый и настырный гость на Сауз-Президент-Стрит. Ей доставляет неприкрытое удовольствие жестоко играться с клиентами, влюбляя тех в девочек, что совершенно лишнее. Ревнивые и мучимые чувством собственности мужчины чуть ли не еженедельно устраивают драки и поножовщины. Полицейский «форд» круглосуточно дежурит около борделя».

Полминуты спустя вслед за Уиллом и Фрэдерикой из «Всем плевать» вышел Тифон и стал тех нагонять.

«Чем она его прельстила, господин? — спросил Танатос. — Посулила дружбу и любовь всего Олимпа?»

«Просто немного своей любви, материнской», — обронил Лектер.

«Пообещала наконец-то быть ему мамочкой», — горько опустила уголки алых губ Гелиос.

«А в результате он для Геры всего лишь пёсья сыть», — вынес приговор Танатос и вытянул копис.

Тифон напал.

Ганнибал вполне себе сносно перенёс тот факт, что купидон, получив по затылку ороговевшим навершием тифонова тентакля, брякнулась вниз и отключилась. Но когда тот принялся душить Уилла, Лектеру показалось, что он словно бы растроился. Часть его осталась на месте, наблюдая и координируя; треть овладела Танатосом, и это именно она взмахнула кописом, обривая Тифону лоб; а ещё треть стала псом и, как только прядь волос Тифона была отнята, вцепилась тому в человеческое, в отличие от спрутоподобного туловища, горло, душа с такой яростью, что шейные позвонки разорвали Тифону дыхательное горло изнутри даже раньше, нежели тот сообразил, что его самого схватили. Но Ганнибал только продолжал наблюдать, в то время как Танатос и цербер приканчивали чудовище. Вынул смартфон и отправил Брайану Зеллеру сообщение с просьбой быть на Эреб-Авеню через пару часов, потому что о ранах Уилла следовало позаботиться. Тем временем Гелиос освободила Уилла от мёртвого тентакля, почти безуспешно пытаясь унять лезущего лизаться цербера.

На протяжении всей волокиты, начиная с в открытую проявленной Герой агрессии и до момента, как Ганнибал встал над лежащим на асфальте Уиллом, он не потерял ни грана самообладания, но то разом его покинуло, стоило остаться с Уиллом наедине. Осознание того, что он, не приди в голову Аресу Беверли Катц выдать предпринятые матерью шаги, вот уже теперь бы имел на руках труп Уилла, а через несколько земных дней его безгласую душу, пьющую из Леты, вышибло из колеи, лишив выдержки. А осознание того, что этих, смотрящих на него с опаской и надеждой на послабление глаз, высокого и по-человечески слабого, но такого любимого тела не было бы; как и не было бы больше ни одной выматывающей, но всегда желанной ночи, а Эреб бы лишился своей царицы, своего сердца и непролазных пассифлор, взбесило. И вот тогда оно, это самообладание, Гадесу Ганнибала Лектера изменило. Он ударил Уилла.

Всё это привело к тому, что тот, не желая или боясь впредь оставаться с ним наедине, почти под принуждением наскоро поел в кухне, потом заперся в ванной, а потом ушёл к псу. И в конце концов уснул на том, обняв правой рукою, ладонью накрыв единственную безымянную голову между острых высоких ушей. Включённый над крыльцом ртутный фонарь делал шкуру пса и волосы Уилла смоляными, а кожу его рук и шеи белоснежной.

Ганнибал вышел и смотрел на спящего Уилла, на щеке которого тёмным, лиловым пятном оставался след от пощёчины, и на открывшего глаза Яблочко-Уинстона. Потом поднял мальчика на руки, чтобы нести в дом.

Цербер по-собачьи, не размыкая пасти, заскулил, сожалея.

***

Маленьким Уилл никогда не оказывался в такой приятной и безопасной ситуации, которая, к счастью, с большинством детей всё же случалась. Его, под вечер застигнутого сном у телевизора или на полу в гостиной за чтением, не брали на руки ни мать, ни отец и не уносили в постель с уже отдёрнутым одеялом и батареей кудлатых тряпочных зверей, что жили в ней с целью составить компанию спящему мальчику. Потому что отбой в приюте заставал всех по расписанию, бодрствующими и способными успеть лечь в постель самостоятельно, почистив перед тем зубы. И Уилл не то чтобы сожалел обо всём, чего с ним не происходило, но на что он имел святое детское право. Нет. Он очень хорошо понимал, что, как бы то ни звучало крамольно, его судьба была милосердной: Муниципальный сиротский приют города Кантосвилля был неплохим, а кроме доброй мисс Шо, на кухне работал всегда казавшийся излишне старым из-за страсти к алкоголю мистер Эмис, который, все знали, хоть и страшный матерщинник, но всегда оставит в опустевшей к отбою столовой противень с лишним выпеченным пирогом, уже порезанным на куски. А рядом — галлон молока, которое приходилось пить прямо из горлышка, потому что стаканов Эмис не оставлял. Тот был ирландцем и считал, что все местные фейри нуждаются в ночном угощении. Само собою, фейри всё съедали подчистую. И Уилл знал, что есть семьи, где дети, рождённые их же родителями, не были в безопасности. Так что ему, действительно, везло по возможному максимуму. Но никто, бережно и надёжно прижав к груди, не уносил его спящим в кровать. И Уилл лишь смутно подозревал, что лишён львиной доли детских приятностей.

А когда такое всё же случилось, он спал крепко, разморённый нутряным синим пламенем собачьего бока, измотанный пьянкой, нападением Тифона, гневом Ганнибала и божественной анестезией рук Аполлона Брайана Зеллера. И он не чувствовал, как его подняли, прижали, унесли в Эреб и до кровати, в которую и опустили, накрыв одеялом. И он не знал, что уже глубокой ночью Ганнибал снова пришёл в его комнату и стоял, задумчиво рассматривая подтянувшего колени и свернувшегося клубком Уилла. Пришёл, потому что столкнулся с непониманием: как продолжать спать в своей постели одному. Несколько недель с Уиллом расповадили, расслабили и обнадёжили Ганнибала так, что физическое его отсутствие в той постели сегодня было некомфортным, тоскливым и тянуло по всем признакам на зависимость. Уилл, напрыгавшись, засыпал рядом, как падал, а потом всю ночь лез на тепло, закидывая руки и ноги Ганнибалу на грудь и бёдра. Совершенно предсказуемо в скором времени согреваясь, начинал толкаться и загонял Лектера в самый край. Это на его-то огромном и прежде бескрайнем ложе. А край, как оказалось, был. И если поначалу Ганнибалу казалось, что он ни в какую не научится спать с Уиллом, потому что в принципе не делил своей постели с кем-то, то сегодня ночью оказалось, что он не может уснуть без так прежде досаждавшей ему, преданной и непрекращающейся атаки подростковых локтей и коленей. Сдавшись глубокой ночью, Ганнибал пришёл к Уиллу, не имея чёткой цели, но, вероятно, желая убедиться: а спит ли тот так же тревожно? Но Уилл спал тихо, почти недвижимо, собрав вкруг себя гнездовье из тёмного сатина и засыпавшись с лица уже хорошо так одлинневшими волосами.

***

Проснувшись утром, Уилл понял, что щека болит, только если на неё надавить, и что голоден, потому что из-за всецело его упрямства ужин накануне был скудным, а недоетое он унёс церберу.

Уилл знал, что в это время Ганнибал в балтиморской кухне должен делать завтрак. «На двоих» — как тот любил акцентировать. Уиллу акцент нравился, потому что в приюте завтраки были только оравой, а для Ганнибала прежде в одиночку. Так что акцент обозначал новое для обоих. Но прежде чем выйти в балтиморский дом, Уилл, как был в пижаме и босиком, вышел в Эреб. Потусторонняя тьма на полном серьёзе полезла ласкаться, захлёстывая клубящимися петлями щиколотки. Уилл дошёл до забора, ухватился сквозь пассифлору за кованые прутья и только собрался звать, как Танатос, складывая драконьи чёрно-алые крылья, встал перед ним.