«Ненависть», — повторил Лектер.

«Искренняя ненависть открывает доступ к парадоксу», — Беделия закрыла глаза ладонью.

Церберы не оставили от Гекаты ни куска, а окровавленные одежды впитала и поглотила ночь, забирая когда-то рождённое.

Уилл обернулся к Ганнибалу, который стоял в футе позади, опустив руки в карманы.

Но Лектер на собак не смотрел. Он не сводил взгляда с Уилла, наблюдая и ожидая.

— Ты ведь придержал это для Геры? — спросил Уилл.

— Да.

— Не сомневаюсь, что теперь ты с лёгкостью откроешь парадокс.

Ганнибал прислушался к нему и осторожно произнёс:

— А ты, Уилл? Ты не чувствуешь её в себе?

— Я чувствую одно. И это чувство воодушевляет и приводит меня в отчаяние одновременно, — сказал Уилл и скусал губы. — Я знал и продолжаю знать, что ты чудовищен по определению. Ты идеально чудовищен. Но каннибализм… Бог мой, этого за тобою не водилось. Откуда это? Что произошло?

Лектер не ответил. Он окинул взглядом мрак позади Уилла, а когда вновь посмотрел на того, сказал совсем иное:

— Ты разочарован.

Уилл раздражённо фыркнул, взбрыкнув:

— Только не надо этой лицемерно-сентиментальной поебени «если теперь ты захочешь прекратить, я тебя пойму». Не надо. Я просто хочу знать, что было причиной. Дело в том, что я люблю тебя априори и я не разочарован. Вот то, что я чувствую. Это мой синдром. Теперь ты.

Ганнибал сжал губы в тонкий, почти исчезнувший штрих, придвинулся так, что Уилл качнулся назад, но выровнялся и устоял.

— Я совершил ошибку, забыв тебя. Я боялся не выдержать утраты и горя. Но отнятая эмоциональная память причинила мне больше вреда, чем принесла спасения. Я очерствел и утратил не только способность любить и испытывать боль, я стал равнодушным. Хотя, полагаю, причина моего желания поедать человеческие сердца и прочее лежит не так глубоко.

Уилл понял, что услышит, за секунду до того как Ганнибал продолжил, и поспешил сказать это сам:

— Ты оступился единожды, и тебе это понравилось.

========== 9 ==========

Нагрянувшая, почти взрослая, жизнь здорово так отвлекала от занятий. Отвлекала даже от домашней формы обучения, на которой в последние месяцы находился Уилл. Но учебный год заканчивался, а с ним заканчивались все эти последняя ступень общей школы, и (как он искренне и страстно надеялся) элементы высшей математики, и (дери их чёрт) матрицы с линейными уравнениями. Уилл был на хорошем счету почти по всем предметам, но математику терпел с трудом, как и выведенные теперь «Е», «(1 0 …0 и 0 1 …0)» и прочую безжизненную циферную примитивность, проигрывающую в образности и полноте всему тому волнующему, что он мог постичь с помощью восприятия Персефоны и своего собственного.

И словно гром среди ясного неба, словно спасение ото всех бессмысленных для него натуральных чисел, стук, настойчивый и (это что, тема из «Розовой пантеры*»?) ритмично угадываемый, раздался по всему Эребу. Проигнорировать его не было возможности, как и чувство юмора стучавшего.

Уилл перешёл в балтиморскую гостиную на Эреб-Авеню и вышел на крыльцо.

Фрэдерика, присев к тротуару, колотила костяшками в асфальт.

— О, а ты услышал. Значит, до сих пор работает, — выпрямилась она, выравниваясь на тонких ножонках и шпильках.

— Что ты только что делала? — Уилл спустился со ступеней и подошёл.

— Стучала в Эреб**, — довольная купидон вытерла руку об руку.

— Больше так не делай.

— Не буду, если дашь свой номер и я смогу цивилизованно тебе звонить.

— Чего ты хотела? — сдался Уилл.

— Надраться в компании, — честно сунулась к забору Фрэдерика, по привычке повиснув на прутьях.

— Фрэдди, ты же знаешь, мне нельзя покидать Эреб, пока Ганнибал не закончит с…

— Я в курсе. Но послушай. Послушай. Во-первых, ты же со мною, во-вторых, мы сделаем всё быстро, в-третьих, белый день на дворе. Кому придёт в голову что-то замышлять против тебя днём? И в последних: Уилл, у меня, прошу помнить, постнатальная детская травма. Мне нихуя не понравилось то, что твой папочка наворотил с моей матерью.

— Джек её и пальцем не тронул.

— А я не про него. Я здесь сугубо о докторе Лектере.

— Папочка? — фыркнул Уилл и замолчал.

— Ох, вот это ассоциативные бреши, — сочувственно погладила его по локтю купидон. — Пойдём выпьем. Ну?

— Честно, Фрэдди, сейчас не время. У меня… У нас не всё гладко. И я не хочу усугублять.

— Уже? — неверяще двинула бровями купидон.

— Не очевидно, но я чувствую натянутость, — пошёл навстречу Уилл, радуясь, что может хоть кому-то рассказать о тех, кажущихся ему непреодолимыми, потому что они случились с ним впервые, неразрешимых проблемах, что спровоцировал ужин на Пратт-Стрит.

Фрэдерика пытливо и совершенно серьёзно посмотрела на уводящего взгляд Уилла, а затем пообещала:

— Тогда ты просто обязан пойти со мною и накидаться. Обещаю, я кое-что тебе расскажу. Потому что я же купидон. И вопреки расхожему мнению о том, что у меня ни царя в голове и ветер там же, я несу ответственность за благополучие сердечных дел любого, кого поразила моя стрела. Идём. Да идём же.

***

«Всем плевать»? Серьёзно?» — переспросил Уилл, когда Фрэдерика, вернувшись от барной стойки с шестью зелёными шотами, бережно опустила те на стол и села напротив.

«Хорошее название для паба. Что тебя удивляет?» — искренне удивилась купидон.

Это было пару часов назад.

Теперь же, после того как прошло время и шесть шотов увеличились до восемнадцати, а ни одна живая душа не попыталась пристать к ним ни с одним самым завалящим вопросом или претензией типа «здесь не курят» (а здесь курили, Фрэдерика точно), Уилл понял, что да, всем плевать. И на то, сколько тебе лет, и на то, что ты, прежде не пробовавший даже пива, свыкся с таким чудесным (почему этого не случилось с тобою раньше?) абсентом, который шёл холодно и обжигающе в одно и то же время. А самое главное, было плевать и ему. Стало на многое, после того как первые два шота скатились в желудок и выпустили фей.

Фрэдерика время от времени уходила в прирастающую посетителями барную пасть, возвращалась с полными горстями выпивки, удерживая чадящую сигарету уголком рта.

После пятого шота Уилл попытался внушить ей, что счёт они (дело чести) просто обязаны поделить пополам. На что та захохотала как доковый грузчик, а отсмеявшись, коротко отказала: «Умоляю, заткнись». После седьмого Уилл вернулся к теме денег и справедливости. Фрэдерика пообещала, что выкатит счёт доктору Лектеру, если уж этот вопрос для Уилла встал ребром. И как только было названо столь значимое для Уилла имя, он вспомнил, что, в конце концов, заставило его приехать во «Всем плевать» и с непуганым азартом заливаться абсентом.

— Фрэдди, — сказал Уилл. — Фрэдди.

— Да, дорогой, — откликнулась та и любезно предложила ему половину сигареты.

— Фрэдди, Ганнибал ест людей.

Фрэдерика, оставшись без огня и дыма, вползла пальцами в обёртку «Лаки страйк» и прикурила новую.

— Фрэдди, я откусил от твоей матери.

Фрэдерика выразительно подняла брови и выдохнула вверх колечко дыма.

— Фрэдди, это невероятно и немыслимо.

— Уилл, я не в претензии к тебе за то, что ты откусил от моей матери. Да-да. Но давай выясним: я сейчас с кем беседовать буду? С тобою, перепуганный открывающимися перспективами мальчик, или с тобой, влезшая не то чтобы в тобою заваренную кашу богиня, но изрядно подлившая в ту кашу масла?

— Да какая разница? — Уилл преувеличенно методично, потому что руки слушались через раз, вкрутил окурок в пепельницу.

— Да большая, драгоценная ты моя биполярочка.

— С мальчиком, — пошёл на уступку Уилл.

— И вот она наша ясность достигает своего предела, — кивнула Фрэдерика и толкнула по столу восьмой шот. Проглотила свой: — Уилл, я сейчас тебе кое-что скажу, ты запомнишь и никогда, никогда-никогда…

— Никогда, — уже согласился Уилл.