Гермес Джимми Прайса предупредил вовремя. Потому что Уиллу показалось, — он тонет. Рёв, плеск и тяжёлые глубинные волны захлестнули его со всех сторон. Он ухватился за белый, словно парус лодки, рукав Джимми и всё же устоял. Вокруг ходили валы и обрушивались отовсюду, оставляя одежду невероятно сухой, но душу насквозь сырой и заледеневшей. Об этой своей душе Уилл напрочь забыл, когда реки легли в свои метафизичные русла и утвердился Харон.

— Святое дерьмо, — прошептал Уилл, закрывая ладонями скулы и задирая голову так, что, казалось, позвонки вот-вот переломятся, — почему он такой громадный?

— Блядь, Уилл, он портал. Харон — это портал. Каким ещё прикажешь ему быть? Держись крепче, бесценный мой. Стой, у тебя же нет с собою монетных денег? Если есть, вытрясай вон. Выбрасывай. Не держи при себе.

— У меня только кредитка, — лихорадочно вспомнил Уилл.

— Отлично, тогда всё в порядке.

Джимми отвернулся, а Уилл сжал его рукав насмерть.

Харон был выматывающе жуток, непреклонен, окончателен и громаден. Он занял собою весь Эреб и, похоже, что, будто замшелая невероятная мировая ось, пронзил все миры: и мрачное царство, и землю, и Олимп. Харон гудел, словно электровышка, и медленно, никуда не спеша, оборачивался из-под капюшона, высматривая груз.

Души взвыли.

— Душераздирающе, — пошутил Гермес Джимми Прайса.

Харон начал склоняться, вытягивая ладонь.

У Уилла, и в самом деле, закружилась голова от этого спуска.

Души потекли к проморённой солёными водами, треснувшим деревом кажущейся ладони Харона. Подходили, выплёвывали изо ртов сверкающие монеты. Те со звоном сыпались в руку перевозчика.

«Плата за билет в один конец», — сообразил Уилл и вздрогнул, поняв, что будь у него при себе монеты… Короче, он ещё никогда так не радовался отсутствию налички и своей демократичной, большую часть его сиротской жизни, бедности.

— Джимми, где его лодка?

— Что ты, — отмахнулся неглядя Джимми. — Просто смотри.

Зажав монеты в кулаке, Харон снова ушёл ввысь и, запрокинув капюшон, всыпал в свою пасть сверкающий денежный глоток. И тут же сгрёб первую горсть душ, смял в кулаке, словно сухую солому, и отправил туда же. Вторая горсть вопила. Третья выла. Четвёртая была проглочена молчащей. И как только междуречье опустело, Харон грузно развернулся и отпустил воды.

Пережив новый речной шторм и вынырнув на абсолютно сухой мертвоземельный берег, Уилл понял, что нервная дрожь заставила его охватить себя рукой по груди.

Гермес Джимми Прайса понимающе поджал губы, глядя на него, и сказал:

— Ты его порвал.

— Что я порвал? — снова не понял Уилл.

— Мой рукав.

Уилл опустил взгляд. Джимми нисколько не преувеличивал. Ведь Персефона, переживая, выпустила острые розовые когти и в решето изодрала не только рукав провизорского халата, но и рубашки. И руку самого Джимми, потому что чёрная свежая кровь уже пропитала ткань.

— Прости, — выдохнул Уилл, — прости, Джимми.

— Рад, что тебе понравилось, — разрешил Джимми. — Это, мне пора. Брайан заказал суши на ужин, хочу успеть.

Уилл нервно, но уже отходя, улыбнулся.

— Конечно. Спасибо, что был рядом.

— Ты смелый, сиротка Грэм. И, кстати, ты же в курсе, что тебя выслеживает Геката? Не отходи от собак, пока не вернёшься на Эреб-Авеню.

***

Уилл увидел богиню уже стоя у двери дома, держась за тяжёлое кольцо в пасти дверного демона. Он обернулся, окидывая взглядом окрестности и удаляющихся церберов.

Геката*, всё же придя следом, стоял по ту сторону кованого забора, взявшись обеими руками за острые верхушки прутьев. Бутоны и плети пассифлоры, попавшие в эту хватку, сминались и гасли.

Безобразие богини чёрного колдовства было и отталкивающим, и интригующим. Не изуродованными многочисленными собачьими укусами оставались только глаза Гекаты. Всё же остальное давно потеряло первоначальный абрис, скрытое под наслоениями уже заживших и свежих рубцов. Губы и нос богини с того расстояния, на котором предусмотрительно укрылся Уилл, совершенно терялись в месиве неправильно сросшейся кожи. И чем пристальнее вглядывался Уилл в стоящего в мерцании распускающейся пассифлоры Гекату, тем больше ему казалось, что за его плечами он видит ещё два силуэта, повторяющие развёрнутый к нему. Будто бы растраивающийся пустынный мираж случился с фигурой Гекаты.

Удостоверившись, что Персефона Уилла Грэма зачарованно рассматривает его как очередное диковинное исчадие Эреба, Геката протянул поверх прутьев руку и раскрыл ту. Он держал две половинки граната, кажущиеся Уиллу, опять же из-за дальности и неверного света, не унизанными зёрнами, а наполненными свёрнутыми внутренностями.

Конечно Гермес Джимми Прайса однозначно наказал ему остеречься Гекаты. Но сама богиня не проявляла никакой агрессии. Но и, конечно, любопытство и стремление прикоснуться к пространству Эреба захватывали Персефону Уилла Грэма невероятно, вследствие чего они оба могли бы спуститься навстречу Гекате и попасться в капкан коварных зёрен Геры. Но чуть поодаль Уилла стерегли шесть голубых огней притаившегося пса. А церберы, как вовремя вспомнили опять же оба, были преданны ему и Гекату ненавидели.

Поэтому Уилл всё же потянул за кольцо и скрылся в доме.

***

Просыпаться было приятно.

Ложе Гадеса было огромно-круглым, прохладным, сатиновым и густо-синим. Вернувшись домой, Уилл полностью разделся, скользнул под одеяло и уснул. Сон, тёмный, лишённый образов, и от этого прекрасный, придал сил. Поэтому Уилл проснулся легко и приятно.

Ганнибал сидел в кресле, безотрывно за ним наблюдая. Он был полураздет, словно хотел сделать это полностью, но прервался и отвлёкся на спящего в его постели Уилла. Опустился в кресло, опершись локтями в разведённые колени, в одной руке зажав свёрнутый гарротой галстук. Пиджака и жилета на Лектере не было, сорочка оказалась полуснятой: запонки вывернуты и верхние пуговицы распущены. Сам же Ганнибал, предельно сосредоточившись, наблюдал за Уиллом. Наблюдал хищно, жадно и темно, застыв в лице и всем телом.

— Ганнибал, — мягко и полусонно выбрался из-под одеяла Уилл, пытаясь подняться на локте. — Всё в порядке? Все живы?

— Да, Уилл. Живые живы, мёртвые мертвы, — несколько отрешённо ответил Лектер.

Уилл наконец-то смог подняться, опершись на оба локтя, чуть откинув голову. Одеяло, атласно шоркнув, соскользнуло с его плечей и груди, открыв фарфоровые ключицы и локти.

Ганнибал дрогнул в лице и руках. Отбросил галстук и поднялся в рост.

Уилл замолк, глядя на него снизу и понимая, что (ещё немного) его вот-вот растерзают. И пока Ганнибал раздевался окончательно, Уилл дошёл до того, чтобы изнутри его почти сожгло в предчувствии и от ожидаемо предполагаемого, почти бесчеловечного, удовольствия. Обнажающееся желание Ганнибала заставило огонь изнутри плеснуть под кожу скул и шеи розового жара и понять, что иметь его будут непременно долго, изматывающе и проникновенно. Императив во взгляде Ганнибала был таким однозначным, что колени Уилла под тёмно-синим сатином разошлись в стороны, неконтролируемо дрожа, томясь и заранее отдаваясь.

Лектер ухватил одеяло и отвёл то в сторону, открывая и Уилла, и его пожар под белой тонкой кожей. Встал между разведённых лодыжек, ухватил под влажные колени и сдёрнул на себя. Тут же собственнически, всей ладонью, сжал Уилла по заднице, протаскивая пальцами между ягодиц, сжимая всю промежность, скрутил в оглаживании кожу по животу и груди, зажал шею, заставляя откинуться затылком по скользкой простыне.

Уилл подчинился знающей ладони, поднимая подбородок выше, позволил протолкнуть себе в рот пальцы и основательно вымочил те в слюне.

Ганнибал прижал его сверху, втискивая в простыни. Пальцы изо рта пропали, зато появился язык, вылизывающий глубоко, почти имеющий. Уилл, почувствовав в себе руку Ганнибала, сжался, ничего не умея с этим сделать, засопел в поцелуе, зацарапался по раскатывающей его спине. Пальцы внизу провернулись, подцепили изнутри и плотно прижались. Дёргающая, неостановимая дрожь ударила под прессом, разошлась в колени и вырвала Уилла из-под поцелуя, заставляя выгнуться, шипеть и скулить. Ганнибал, не убирая живодёрских пальцев, удерживал их как мог дольше, заставляя Уилла кончать сухо и мучительно, сам же, наоборот, мокро и нежно выцеловывал по запрокинувшейся шее Уилла зубастые, срывающиеся следы.