Гипнос не стала занимать стул напротив. Она оперлась правой ладонью в крышку стола, а из левой выпустила перед Уиллом маленький молчащий метроном.

— Но он даже не работает, — улыбнулся Уилл.

— В самом деле, моя госпожа? — Гипнос склонилась к нему через стол, опираясь уже обеими руками, лицом к лицу. Так близко, что Уиллу показалось, что ещё дюйм и она поцелует его. — Не может такого быть. В своё время ты обязательно его услышишь.

— Стрелка не ходит, — упирался Уилл, смотря в близкое лицо Гипноса и отмечая, что вместо зрачков в прозрачных глазах бога распустились два чёрных мака.

— Ну что же, тогда просто слушай мой голос, — согласилась Гипнос и сдвинулась обратно. Она выровнялась вертикально и кивнула Гадесу.

Метроном, между тем, щёлкая, вовсю отсчитывал равные промежутки времени. Вокруг Гипноса маковыми лепестками клубилась мгла. А сам Уилл оказался опутан этой мглой, словно липкой паутиной.

— Ты слушаешь мой голос, госпожа?

— Да, — согласилась Персефона.

Гипнос слабо дрогнула губами, отмечая тихий девичий голос, высокий, но нежный.

— А ты, Уилл, слушаешь мой голос?

— Да, — уже знакомо откликнулся и тот.

— Госпожа моя, вернись в ловушку, куда попала по вине богини Геры, и покажи её Уиллу.

Персефона заплакала. По лицу Грэма, из-под сомкнутых век, текли слёзы, быстро и много, словно он стоял под проливным дождём совершенно незащищённым.

— Уилл, говори мне, что ты видишь, — чёрные маки закрыли мокрое лицо Уилла, словно лепестки, промоченные бурей, облепили и попытались пристать намертво.

— Прекрати, — сказал Уилл.

И чёрные лепестки отпрянули, чтобы снова открыть бегущие из-под век и скатывающиеся с подбородка слёзы.

— Прекрати заставлять её возвращаться сюда, — сказал Уилл.

— Скажи мне, Уилл, что ты видишь. На что это похоже?

— Безбожие, — выплюнул Уилл. — Здесь нет ничего, кроме безбожия. Она здесь умерла. Не заставляй её смотреть на это и вспоминать снова.

Гипнос коротко глянула на Гадеса. Тот стоял, спустив голову и ладонью касаясь голых лопаток Уилла. Но почти сразу поднял нетерпеливый взгляд. Гипнос поняла:

— Госпожа моя, ты чувствуешь прикосновение своего бога?

Персефона кивнула и судорожно вздохнула.

— Не бойся. Ты в безопасности. Дай Уиллу оглядеться. Совсем скоро я заберу тебя оттуда, — пообещала Гипнос, и чёрные маки её снова сомкнулись вокруг заплаканного лица.

— Религиозный парадокс, исключающий самого себя, — сказал Уилл. — Атеистическая ловушка. Отрицание любой религии со временем обернулось новым религиозным течением, которое закрепилось в человеческом и вселенском подсознательном как то, где ничего нет, но то, что имеет определённую локацию в метафизическом пространстве. Потому что любая идея и мыслеформа никогда не исчезают бесследно, а занимают своё место в мироздании. Они есть акт творения, — Уилл замолчал.

Гипнос снова посмотрела на Гадеса. Тот двинул подбородком, вынуждая её продолжать спрашивать.

— Кто она, которая там умерла, Уилл?

— Персефона. Она здесь умерла. Это позволило ей выбраться и родиться в теле ребёнка. Мною. Ей страшно. Прекрати, — сказал Уилл.

Гадес сделал знак отпускать.

— Госпожа моя, возвращайся. Уилл, возвращайся. Слышишь ход метронома?

— Да, — голос был двойным, словно эхо говорящего среди скал, потому что Уилл и Персефона согласились одновременно.

— Ты хочешь помнить?

— Нет.

— Тогда забудь об атеистической ловушке, смерти и перерождении. Возвращайся домой.

Уилл услышал оглушительные щелчки метронома, повернулся в ту сторону и открыл глаза.

Комментарий к 6

*атрибут богини Геры как символ её неудачного брака. Ну, это греки так придумали. Зёрна граната тоже присвоены верховной богине

========== 7 ==========

Уилл перестал соотносить проекции улиц Эреба с балтиморскими, когда понял, что ориентироваться особой нужды нет, так как рядом постоянно крутились церберы, патронируя его прогулки. Это понятно, что даром осмысленной речи псы не обладали. Зато они могли утробно ворчать, глухо и оглушительно лаять в три собачьи глотки каждый, внимательно смотреть в глаза, если Уиллу приходила великолепная мысль поделиться с кем-нибудь из спутников впечатлениями от мрачного царства. Но несмотря на то что церберы с ним не объяснялись, словно люди, можно было быть уверенным, что его они понимали получше некоторых. И можно было быть уверенным, что они и заблудиться не дадут.

Уилл шёл сквозь расступающиеся, без сомнения живые, мрак и ночь. Собаки появлялись и справа, и слева, обгоняли его, чтобы снова кануть во тьму, встречали по пути. Сначала он видел голубые огни потусторонних очей, а потом навстречу выходила уже вся очередная доберманоподобная громада трёхглавого пса. Все они по традиции покровительственного приветствия ощутимо прижимались носами под ладонь, или под лодыжку, или куда придётся, некоторое время заинтересованно кружили рядом, обнюхивая мёртвую землю, метили вертикали, потом пропадали, чтобы передать Уилла новым церберам. Щенков сегодня не встречалось.

Спустя пару часов умиротворяющих плутаний по Эребу Уилл почувствовал, что за ним идут. Персефона заставила его озираться и вглядываться во мрак. Но ещё раньше вокруг Уилла родился брезгливый и ничего хорошего не предвещающий пёсий рык. Минимум трое церберов подступили, беря в клин, и, казалось, что вдвое больше гудели дальше в ночи. Ждать долго не пришлось. Секунды спустя гудёж стал остервенелым лаем. Уилл слышал такой на земле, когда собака нападала. Один из церберов тоже напал, трепля и кусая. Что-то закричало. Уилл почувствовал озноб, почти восторженный, колко прошедшийся по коже рук и груди. Чувство преследования оставило его, а псы вернулись к базовым разведывательным инстинктам.

Коцит он нашёл неожиданно. И река была даже не похожей на реку, так, горный ручей, струящийся в скалистой породе. Но ручей, несмотря на свою видимую немощь, страшный. Уилл услышал плач, рыдания и крики, что вторили журчанию воды. А мгновение спустя под локоть его взял улыбающийся Гермес Джимми Прайса.

— Привет, сиротка Грэм, — сказал Гермес.

— Ох, ты меня испугал.

— Точно испугал? Я польщён, — снова улыбнулся тот.

Уилл отметил, что мрачное царство ожидаемо изменило даже посланника богов, залив и его мудрые, понимающие глаза равнодушной и пугающей гатью. На Джимми был его привычный халат криминолога, что абсолютно, на взгляд Уилла, не вязался с атмосферой Эреба. А вот запахи, что по долгу занятия носил на себе Джимми, очень даже вязались: формальдегид, многодневная смерть, перчаточный тальк и антисептик, которым Прайс обрабатывал руки.

— Ты привёл души, — понял Уилл.

— Ты бы знал, сколько. Поехавший мозгами эстет выложил из них божье око посреди кукурузного поля. Некоторых, неугодных ему, топил в Патапско. Это те, кто сейчас воют шибче всех.

— Вы его опознали?

— Без тебя, малыш, нам куда как сложнее. Ублюдок снял себе весь эпителий с кончиков пальцев и сознательно игнорировал стоматологов, был незаметным и аккуратным, так что установить его личность мы пока не можем. Но он здесь же. Лакает наравне со всеми из Коцита. Таковы жизнь и смерть.

— Джимми, как ты успеваешь крутиться на два мира?

— Просто я очень быстр, — польщённо улыбнулся тот и вытянул вперёд ногу, давая Уиллу возможность увидеть всё те же любимые народом «конверсы» с выбитыми на пятках стилизованными крыльями*.

— Удобно, чёрт возьми, — одобрил Уилл.

— По большей части. Но Брайан, бывает, именно за это на меня обижается.

— За «конверсы»? — уточнил Уилл.

— За мою скорость, — сокрушённо кивнул Джимми и тоже уточнил: — Ты же понимаешь, о чём я?

Уилл не понимал. Не сразу.

— Боже, я думал, ты не… Вы не…

— Как твои глаза, Уилл. Как твои глаза, — Джимми выпустил его локоть и поманил за собою. — Смотри, сейчас разольются Стикс и Ахерон. Встань поближе, так я смогу поддержать тебя, когда твоя голова пойдёт кругом.