Под лезвие лопаты попался миндальный корень, когда Джон вдавил ту глубже, пробуя землю на мягкость и податливость. Корень пришлось окопать.

Закончив с выверкой длины и ширины, Джон, поддевая слой дёрна лопатой, руками принялся срывать тот и укладывать отдельно. В незащищённой земле можно было различить медленных дождевых червей и жуков с чёрными длинными спинками. Джона это не волновало. Он знал, что насекомые к нему не приблизятся. Так что о тревожащих и нежелательных прикосновениях тех можно было забыть.

Сумерки засинели гуще, когда Сойер занялся глубиной. Требовалось вырыть фута три, не более. В конце концов это же была символичная могила, предназначенная для того, чтобы Дайан переродился, а Джон был с тем рядом до, во время и после.

Сойер вспомнил слова Ио Кэлпи, которым он не придал значения в своё время, но задумался над теми сейчас.

«Я думаю, что ты такой, потому что мисс Викки не спала с тобою в земле, когда ты перерождался. У тебя натальная травма», — сказала ему Ио, пока Джон держал ту за волосы и прижимал лицом к стеклу боковой двери автомобиля.

Джон выравнивал могилу с боков, срезая неровности и мелкие корни.

Да, мисс Аддамс и в самом деле оставила его одного в родовом склепе Сэлинджеров. Вероятно, что присутствие создателя роли в процессе обращения не играло. Но Джон не хотел, чтобы Дайан пришёл в себя один в сырой и холодной земле. А вот насчёт «натальной травмы»… Если Ио и была права, так и быть.

Когда могила была выкопана, стемнело окончательно.

Джон вогнал лопату в землю и оглядел холм из сырой земли и пласты дёрна.

***

Дайан уснул в тёмной комнате, не зажигая даже прикроватного светильника. Просто вытянулся на спине, раскидав босые ноги и закинув руку под голову.

Джон сел рядом. Несколько минут следил за ним.

Дайан перевернулся на бок, высвобождая руку, лицом к нему, наполовину утопив его в подушке, и снова замер.

Джон прикрыл его пледом и ушёл в душ. Когда вернулся, обнаружил мужа в том же положении. Плед соскользнул, как только Дайан пошевелился. И когда он так сделал, открывая плечо и шею, Джон больше не смог игнорировать голодный позыв. Есть ему хотелось уже давно, с самого пробуждения. Но дети, вскочившие раньше обоих отцов, совершенно отвлекли его внимание. Теперь же голод напомнил о себе долгой внутренней судорогой.

Джон заступил коленом на кровать, опираясь ладонями по обеим сторонам от мужа. Он смотрел на Дайана в темноте, но спустя время протянул руку и включил свет. В свете прикроватной лампы волосы Дайана мягко и тепло переливались. Сойер медленно, вдыхая его запах, склонился над голой и доступной, всегда возбуждающей шеей. Несмотря на чувство голода, Джон не дал себе укусить. Позволил только коснуться её. Джон прислонился губами, носом, потом развернулся и лёг щекой в горячую впадину плеча и шеи. Он знал, что укуси он Дайна сейчас, тот возражать не будет. Сойер поцеловал его и поднялся.

Спустился в кухню, взял бутылку с кровью третьей группы. Подогрел. Хотел выпить, пока будет доставать из садового сарая вторую лопату.

Но не успел, потому что Дайан пришёл в кухню за ним и бутылку отобрал.

— Что только что было в спальне?

— Дайан?

— Ты не стал меня пить.

— Ещё успею.

— Боже, — Дайан растёр лицо ладонями и, отнимая их, напоследок оттянул веки к вискам, — если ты думаешь о том, чего больше никогда со мною не сделаешь, то я тоже, заметь, кое-чего лишусь. Для начала, так это твоих зубов.

— Ну, уж это я тебе обещаю. Захочешь — получишь, — Джон привлёк его к себе.

— Если буду плохо себя вести?

— Именно.

— Хоть что-то, — улыбнулся Дайан. — Когда приедут Никки и Элек?

— К полуночи.

— Тогда у нас мало времени. Пойдём.

Дайан отстранился и отправился наверх под взглядом Джона, который не двинулся с места и смотрел ему в спину. Брук успел привыкнуть к тому ощущению, которое касалось его всякий раз, когда он вот так отходил, а Джон провожал его глазами. Ощущение было громким и почти парализующим в тот первый вечер в клубе, когда Сойер нашёл его. Дайан уходил от него по лестнице, а Джон преследовал, держа взглядом: внимательным и холодным. Со временем интенсивность ощущения изгладилась. Но Дайан всегда помнил, что за спиной у него не человек. Любимый, но не человек.

Дайан знал, как всегда нравилось делать Джону: подходить к нему со спины, пока сам он занимался чем-нибудь, подбираться неслышно; смотреть так, чтобы становилось не по себе, и так, чтобы Дайан вздрагивал; или обнимать сразу крепко, чтобы не вывернулся. А в последнее время кусать, не спрашивая. Приходилось сжимать зубы и выравнивать дыхание, пока Джон проглатывал его, сминая в руках. Он не давал ему возможности отбиться и оттащить себя за волосы, в которые Дайан запускал руку, чтобы уменьшить силу давления клыков. И Джон не давал ему выбраться, растаскивая ноги коленом, впихивая то сзади и лишая Дайана устойчивости… После рождения Адама так случалось часто, словно Джон израсходовал все запасы нежности, что скопилась в нём, и которую Дайан чувствовал на себе всю беременность. Доходило до того, что Сойер, зверствуя, даже не отмечал происходящее словом, просто шёл дальше, куда направлялся, после того как с Дайаном заканчивал.

Поэтому сегодня поведение Джона в спальне выглядело обескураживающим.

Дайан думал об этом, пока раздевался и зажигал белые свечи в стекле. Он забрался в кровать и закрыл глаза. Ему хотелось тепла, но, желанию вопреки, становилось тревожно и неуютно.

Дайан прислушался. Сердце билось чаще.

В комнату вошёл Джон и стал раздеваться.

Дайан откинул край одеяла, впуская его.

Джон знал, чего хочется Дайану, потому что слышал и чувствовал его. В последний раз. Он знал, что как только Дайан родится вампиром, эмоциональная связь между ними прекратится. Читать его Джон уже не сможет. И поэтому он слушал его теперь, откликаясь на малейшие оттенки и мысли в его теле. И поэтому же он брал Дайана нежно и глубоко, заставляя дышать и стонать, плавясь в его руках. Джон закрывал глаза, и тогда ему казалось, что он окунается в прогретое море средиземья, таким горячим был Дайан и такой солёной была его кожа под губами вампира.

«Я люблю тебя», — подумал Дайан, на прогибе прижимаясь к нему.

— И я тебя люблю, — сказал Джон, мягко запуская пальцы в скользящие волосы, но сжимая крепко, чтобы отвести его голову вбок. — Не бойся ничего. Я буду с тобою рядом. До конца и в самом начале.

Дайан сглотнул и выдохнул:

— Смотри мне в глаза, пока я не умру.

Сойер погрузился в него сильнее и загнал клыки.

Дайан крепко обнял и прижал. Но как только Джон пересёк допустимый предел, который Дайан умел помнить и на котором он начинал его останавливать, толкнулся под ним, потащил за волосы.

Джон нажал сильнее. Он держал мужа плотно, проглатывая уже скудеющий поток крови.

Дайан перестал сопротивляться и трудно дышал.

Джон остановился лишь тогда, когда услышал, что биение его пульса стало едва уловимым, словно призрачным. Оторвался, облизал пустеющие следы своих зубов на шее Дайана. Крови в тех не было. Мягко повернул его за голову к себе лицом. Прокусил запястье, сам себе вытянул кровь, чтобы Дайан не тратил тающих сил.

Джон почувствовал движение его языка на своей коже, потом глоток. И он смотрел ему в глаза, по-прежнему удерживая собою, пока в этом не осталось нужды. Потом выпустил, лёг рядом, обхватив и прижав к себе. Тело Дайана было ещё горячим. Джон решил, что будет лежать до последнего. Он боролся с накатившим страхом. Ему казалось, что он мог совершить что-то не так, что-то, что не позволит Дайану ожить снова. И он вдыхал остывающий запах его волос с виска, кожи с щеки и гладил под одеялом по рукам, груди и бёдрам.

Сойер поднялся тогда, когда услышал звук двигателя «боливара». Оделся в спортивный костюм и кроссовки, спустился вниз, чтобы открыть дверь и встретить конунгов.

— Привет, — сказал Элек, проходя в дом.