***

Юрэк не солгал и в том, что алкоголь обеспечит Дайану лёгкое головокружение. Головокружение приятное и расслабляющее.

Вслед за Элеком и Никки из «Потеющего и грязного» скоро собрались Балицки. А чуть погодя Джон тоже уже прощался с Кемероном и, обнимая, уводил Дайана.

«Форда транзиста» на парковке не было. Балицки скрутили пьяных конунгов и скрутились сами во мгновение ока.

А вот уехать так быстро Джону Дайан не дал. Сойер едва успел снять с сигнализации «ауди», как Брук встал близко, ухватился с боков за блейзер мужа и, чуть запрокинув голову, поцеловал.

Головокружение усилилось в разы, потому что Джон с жадностью ответил, охватывая лицо Дайана ладонями и не успевая убрать в карман автоключ. Дайан тесно прижался, не давая Джону отклоняться, и в то же время под его напором был вынужден отводить плечи, пока не оперся теми о кузов автомобиля, после чего оказался прижатым накрепко.

«Какого чёрта это всё длилось столько дней?» — сам у себя спросил Дайан, понимая, что его новая ипостась отвлекла его настолько, чтобы образовался странный выжидающий целибат. Он нашарил за спиною клапан на двери, потянул, но замки были закрыты.

Джон выпустил его из поцелуя, улыбнулся, открыл водительскую дверь и изнутри отомкнул нужную Дайану.

— Раздевайся, — обещающе приказал он.

Дайан забрался в салон, опрокидываясь в кресла, выкрутился из одежды и скинул ботинки.

Джон дал ему десять секунд, прежде чем забрался следом. Тут же оказался обнятым руками и ногами, потому что голый Дайан затянул его на себя, едва позволив захлопнуть дверь.

Сойер навалился всем весом, чувствуя возбуждение мужа под бёдрами. Поцелуй тоже был возбуждённым. Зубы обоих звенели, сталкиваясь, а рты наполнялись тёмной кровью из царапин, которые тут же исчезали, чтобы дать место бесконечным новым.

Дайан отвлёкся на секунду на голодные стоны и взрык и понял, что это он сам. Запустил пальцы в светлые волосы, заставляя Джона оторваться от своего рта, выдыхая вслед:

— Я не могу. Не жди.

Джон оттолкнулся, поднимаясь на коленях, сволок блейзер и майку.

Дайан вытянул ему из шлёвок ремень и стащил с бёдер чиносы. Успел прикусить по рёбрам, зализывая. Почувствовал, как вздрогнул Джон, а следом снова опрокинул его на сиденья, кусая с оттягом над ключицей.

Тёмная, едва распознаваемая в нюансах страсть разрывала Дайана изнутри, вынуждая торопить Джона, а потом захлёбываться воздухом и обрывками слов, для которых не осталось сил на произносить целиком. Боль и удушающая сладость сконцентрировались в пальцах и ногтях, оставляя на плечах, лопатках, пояснице и бёдрах Джона глубокие, проступающие пунктиром капель полосы. От этих же боли и сладости Дайан кусался. А после каждого укуса получал ответный, помноженный на нетерпеливый пробивающий толчок члена, пока ему не осталось ничего другого, как просто вцепиться пальцами в кожаную обивку и всхлипывать уже на грани крика, потому что Сойер принялся втрахивать его в кресла.

Сдерживаться? Похоже, что эта функция оказалась утраченной Дайаном навсегда. Равно как она отключилась и у Джона.

В Дайане больше не было того хрупкого и смертного, что осаживало Джона. Он заключал в себе жизни созданные и пройденные смерти, в самом деле подобный богу, поэтому в опеке над ним не стало смысла. Джон обрёл равного себе. Сильного и жаждущего.

Сойер охватил колени Дайана руками, сжал и притиснул к груди, с рычанием запрокинулся, забиваясь внутрь на последних рывках, перед тем как ощущение себя и его в пространстве тоже потеряло смысл, ухнув в гудящую тьму ошалевшего прихода. Он ещё помнил, как в этой тьме дрожали щиколотки Дайана на его плечах и дрожали пальцы, которыми тот, дотянувшись, вцепился Джону в бёдра, не позволив отстраниться даже во тьме.

***

Пели свиристели. Здесь их звали воскокрылами. Из сада, словно волны, в комнату вливались беспрерывные высокий стрёкот и свист.

Дайан проснулся, но открывать глаза не спешил.

Пение было громким, потому что окно оказалось распахнутым.

Дайан чувствовал запах сигаретного дыма и понял, что Джон сидит на окне и курит. Но он всё ещё не спешил обнаруживать своего пробуждения. Потому что не хотел вспугнуть. Нет, не птиц в саду, что склёвывали последний прошлогодний боярышник. Он не хотел потревожить Элизу и Ригана, что возились рядом в кровати, перекатывались через него и опирались ладонями и локтями, не особо считаясь с тем, куда давил локоть, или куда шлёпала ладонь. Хотя жаловаться на беспардонность детских рук было бы последним, что Дайан желал сделать.

— Я нашёл их рядом под твоей рукой, когда проснулся. Наверное, выбрались из своих кроваток и пришли сами под вечер, — сказал Джон от окна.

Глаза пришлось открывать.

— Я не помню, когда они это сделали.

Джон мягко улыбнулся. Он был в домашней одежде и сидел у поднятой рамы, опираясь босыми ступнями в пол и в подоконник.

— Отец говорил, что стая свиристелей около дома приносит с собою несчастья, — сказал Сойер, наблюдая за птицами.

— Не хочу обидеть твоего покойного отца, Джон, но все эти приметы не стоят ни цента. Со мною, похоже, уже случилось всё самое страшное, а я чувствую себя счастливее всех. К чёрту свиристелей и к чёрту несчастья.

Джон продолжал улыбаться, откинувшись головою на оконную раму и смотря за мужем и детьми в кровати. Мягкий весенний воздух наполнял комнату, едва трогая ему спутанные волосы.

Вдруг во мгновение птичья какофония пропала, сменившись слаженным шорохом крыльев, а потом тихими приглушёнными звуками городской жизни.

Дайан понял, что стая снялась с места и улетела. Он улыбнулся мужу в ответ и вовремя удержал Ригана от падения с края кровати.

— И ведь верно, к чёрту несчастья, — Джон встал и закрыл окно.