Ялу сноровисто подхватила детей и поволоклась прочь, ещё раз процедив с пренебрежением дуэньи испанских инфант:
— Няня из агентства. Ну надо же.
***
Променад Канадского бульвара на набережной был полон огней, праздношатающихся и разной музыки, звучащей из кафе и от уличных музыкантов. Темнело рано и стремительно. Ройал-Ливер-Билдинг высился за спиною, оглядывая публику через глаза своих каменных птиц.
— Ты дашь мне ответ? — Дайан смотрел пристально.
— Дайан, — предупреждающе отозвался Джон.
— Сделай меня таким же. Если ты меня любишь.
Джон вынул сигарету, прикурил, отвёл взгляд. Он рассматривал длинные, словно лоскуты валяной шерсти, полосы в закате. Тёмные с яркими струями разливающегося розового, воспалённого лилового и чернильные.
Дайан встал рядом, чтобы тоже видеть закат над холодной Мёрси.
— Я люблю тебя. А ты сам меня любишь? — неожиданно устало спросил Сойер.
Дайан вернулся к мужу взглядом.
Было ветрено, и сросшие волосы Сойера метались и путались. Он держал руки в карманах короткого пальто и чуть щурил глаза от дыма сигареты, зажатой в зубах.
Дайан почувствовал, как сжалось в груди. Ему захотелось подтянуть Джона к себе и начать целовать его губы, тонкие, холодные и сухие.
Джон отбросил сигарету, наполовину скуренную ветром.
Дайан думал крепиться и ответить равнодушно «я уже не знаю», что было бы ложью и уловкой. Но вместо этого оттолкнулся от горячего капота и встал к Джону близко.
— Джон, — сказал он, прислоняясь щекой к его щеке. — Ты знаешь, я по большому счёту никогда и ничего не боялся. Ну, чего там боятся люди со временем. Особенно боятся смерти.
Сказал, чуть смещая лицо и подводя губы к уху Джона.
— Не понимал, что в той такого. Умер, — и всё. А теперь я понимаю, что диктует страх смерти. Потеря. Невосполнимая потеря. Мне терять было нечего. Теперь я боюсь.
— Дайан…
— Заткнись, — оборвал тот и взял Джона за борт пальто, одёрнул. — Когда я думаю, что какая-нибудь случайность, нелепое недоразумение прикончат меня, в результате чего я потеряю тебя, Ригана, Элизу… хорошо, что я потеряю даже Ялу и Кота…
Дайан закрыл глаза, одновременно притягивая Джона совсем близко и почти смыкая свои губы с его.
— Тебя, то, что ты есть… Мне хочется разрушать, ломать и орать от бессилия и тревоги.
Дайан завёл ладонь под пальто, огладил Джона по груди, поднялся до шеи.
— Я не хочу быть без тебя. И я не хочу оставить тебя одного, потому что человеком я точно состарюсь и умру, как умирают люди.
Он открыл глаза, и Джон ощутил кожей касание его ресниц.
— Я не хочу знать, как это, когда ты перестанешь хотеть меня, потому что со временем я меняюсь, — сказал Дайан и поцеловал, сжимая ему ладонью шею и пальто в кулаке.
Сойер позволил сделать это, у него никогда не хватало силы воли оттолкнуть мужа. А оттолкнуть было нужно. Потому что подобные разговоры случались слишком часто.
Весь месяц Дайан заговаривал об обращении каждые три-четыре дня. Джон отказывал, рычал, игнорировал. Но Дайан точил его, как вода точит камень. Он просил, кричал, психовал, а теперь начал ласкаться. И совершенно безжалостно говорил ему о тех вещах, о которых Сойер и сам думал всё чаще и чаще. Временами эти мысли заставляли его стонать в голос наедине с самим собою и отшвыривать то, что держал в руках.
Дайан снова прижался щекой и виском к его.
Джон увидел быстро темнеющие складки волн по реке, словно полёгшая трава в пустоши, поверх его плеча, совсем погасшее небо в мраморной светлой серой паутине. Он чувствовал слабость. Его воля таяла, и от этого вместе с нею слабело тело. Внезапно острый приступ голода, словно тоже намеревавшийся использовать его слабость, ожил внутри. Джон не ел после сна, и теперь потребность стала такой же непреклонной, какой она бывала в самом начале. Джон опустил взгляд на плечо Дайана, как бы между прочим повернул голову, склонив её вбок. Из-под воротника стёганой куртки пахло горячим и травяным, сладким, вынимающим клыки. И Джон клыки выпустил.
Дайан слышал, но не отстранился, только приготовился.
Но Джон медлил, удерживая себя на грани укуса.
— Дайан, ты молод. Вся твоя семья жива. Но со временем не останется никого, кто знал тебя человеком. Ты переживёшь всех родных и лишишься связи с ними.
— Я согласен, — Дайан почувствовал, как сильные руки начали охватывать его, легко и выжидающе, выбирая удобное положение для зажима.
Джон коснулся шеи холодным поцелуем, обозначая место, и кожа после его губ словно онемела.
— У моей матери есть её собственная жизнь, у моих сестёр тоже. А у меня — ты. Теперь ты моя семья и центр моего мира. Мне нужен только ты, — ответил Дайан, всовывая правую руку под пальто и обнимая Джона.
— Ты изменишься. И сколько бы я этого ни повторил, ты всё же до конца не понимаешь, о чём я говорю, — сказал Джон, вталкивая колено, а следом и бедро ему между ног, чувствуя, как Дайан начинает звенеть в самой глубине от нервного ожидания.
— Я просто продолжу любить тебя. Вечность, — сказал Брук. Он уже понял, что Джон сдался. Только вот в данный момент это не означало, что…
Острые зубы проникли в него как лезвия ножниц, прорезая гладко и жгуче больно. Дайан понял, что согласие мужа не отменяет его злости. И тот заставлял Дайана платить. Ни с того ни с сего он запаниковал. Он захотел обезопасить себя хотя бы чем-то и выдохнул как запоздалый ответ на заданный ранее Джоном вопрос:
— Я люблю тебя.
Сойер глухо заворчал и дёрнул клыками в шее.
— Блядь, Джон! — почти выкрикнул Дайан, цепляя Сойера за волосы над шеей.
Но тот не утих, наоборот, зарычал громче. Не остановился. Он сжимал Дайана, трепля его, как пойманного. Причинял ему боль за то, что тот всё же заставил Джона принять решение отказаться от его тепла, от его крови и от его человечности. От всего того нежного, разогретого после сна, что встречало Джона в постели, в которой больше не бывало холода. Джон глотал его кровь, понимая, что ему придётся запомнить её вкус навсегда и как можно полнее и ярче. Он жал Дайана к себе, заставляя его откликаться промежностью на бедро, которым не давал сомкнуть ноги, оставляя раскрытым. Джон почувствовал, как начинают душить слёзы, и поперхнулся.
Дайан почти висел в его руках. Прекратил сопротивляться, сообразив, что так безопаснее.
— Дайан, — позвал он, отираясь мокрыми ресницами о тёмные волосы, — Дайан.
Подхватил его за лицо ладонью.
— Психованный ублюдок, — слабо отозвался тот.
На пути домой Дайан видел краем зрения, что Джон часто поворачивает голову и осматривает его. Тот наблюдал, как на шее Дайана наливается и быстро темнеет кровоподтёк вокруг укуса. Сам Дайан молчал, смотрел на дорогу, опершись локтем на боковую дверь и устроив голову в ладони. Но всё-таки повернулся, заметив движение руки мужа, когда тот начал прокусывать себе запястье.
— Не надо, — сморщился от движения в шее.
— Что, теперь ты меня пробовать не станешь? — изумился Джон.
Дайан улыбнулся губами и хмыкнул с тем звуком, который значил «кто бы сомневался».
— И что, если не стану?
— Я оставлю тебя на обочине, как капризную дрянь, — медленно и равнодушно произнёс Джон, но с шеи его взгляда не спускал.
Дайан закрыл глаза, пытаясь удобнее устроить голову на спинке кресла.
— Я хочу, чтобы это осталось, — снова посмотрел на Джона.
— Я беспокоюсь о тебе, — Сойер перевёл взгляд на дорогу. Двигались медленно из-за столкновения на Касл и Кук-Стрит.
— Ну, хотя бы один из нас так думает, — сказал Дайан.
Сойер сжал губы и двинул головой.
Автомобиль пошёл шибче, набирая скорость, обгоняя идущие впереди, стоило только преодолеть скопление полицейских «фордов» и битые легковые.
Дайан протянул руку, положил мужу на бедро.
— Джон, — произнёс мягко, убирая.
Ехали молча.
Джон плохо представлял себе, как ему справиться с собою в тот момент, когда Дайан умрёт у него на руках, когда он услышит, как погаснет его сердце, когда станет холодным его тело, отдавая земле свет. На другой чаше весов было только одно: Дайан навсегда останется с ним. Останутся его красота, чувство юмора, его страсть, его талант. Кровь Сойера будет течь в нём.
