«Осторожно, мой зайчик», — сказал Дайан.

После чего «зайчик» дёрнул «Нетопыря» ближе к себе с силой, для младенца не предполагаемой. А в следующую секунду всё осколками лежало у каминной решётки, разбившись о жестяной кожух для просыпающихся углей.

Инцидент был замят, но Дайан видел, как смотрел Джон на чёрные фарфоровые осколки, пока сметал те в совок.

— Я думал об этом, — кивнул Дайан.

— Не стоит. Мне, безусловно, жаль, что «Нетопырь» разбилась. Но твоей вины в этом нет. Как и Элизы.

— Джон, у неё страшная хватка.

— Очень на то надеюсь.

— Самодовольный Лорд Джон Сойер и его настораживающее потомство.

— Угу.

Джон выпустил Дайна и ушёл в детскую.

Чуть позже он оставил мужа на Колледж-Лейн, а сам поехал с детьми к монументу Королевы. Куда собирается — это Джон Дайану сказал, но не сказал, кого надеется там увидеть. Сначала Сойер хотел выяснить, какие планы у мисс Аддамс. И он не хотел, чтобы тот взбеленился от ревности. Потому что Джон очень хорошо помнил, как Дайан завёлся на побережье в Санта-Монике, когда Джон упомянул о своей влюблённости в создательницу. Сегодня помехи были ни к чему.

Джон достал из багажника до сих пор используемого «Астона Мартина» сложенную коляску, раздёрнул ту, разворачивая, потом переложил Ригана и Элизу из салона. Те спали, накормленные перед выходом и разомлевшие.

На Дерби-Сквер было оживлённо, из-за того что ждали Балицки. И с грудными детьми Джон тут был не один, разве что один с зубастыми грудными детьми.

Юрэк, по обыкновению, появился из локализованного дымного смерча, приподняв цилиндр и скалясь во все белоснежные зубы. Ему зааплодировали и закричали: «Привет, мистер Балицки!» Юрэк приложил палец к губам, требуя тишины, рукою в перчатке ухватил воздух, сдвинул тот в сторону, словно край занавеса, и из ниоткуда вышагнула Линда, поводя плечом и улыбаясь, словно Джессика Рэббит. Под заждавшиеся рукоплескания Линда, опершись рукою о бедро, вдруг пошла мерцанием звёздной пыли, и её постоянные брючный фрак и цилиндр перекинулись в ярко-алое платье с умопомрачительным декольте. Волосы повторили укладкой и цветом причёску роковой жены Роджера Рэббита* из мультфильма, а по белоснежным рукам до середины предплечий развернулись блестящие алые перчатки.

— Как насчёт классики жанра, леди и джентльмены? Повытаскиваем кроликов из шляпы? — спросила Линда, окончательно выходя из ничего и округлой сексуальной походкой заступая Юрэка.

— Да! Повытаскиваем! — закричала толпа.

Джон улыбнулся, всё же с опаской посмотрев на детей. Но те спали под одеялом, наплевав на шум.

Мисс Аддамс Джон почувствовал в тот момент, когда четвёртый кролик, вынутый из шляпы Юрэка и подкинутый в воздух, с быстротой молнии перерос в белого полярного медведя, оглушительно раскрывшего в рёве пасть у лица ничего не ожидавшей студентки. Закричала не только она, но и человек десять рядом.

— Привет, — сказал Сойер и обернулся.

Он помнил, что не было никого красивее в его окружении в ту пору, чем мисс Аддамс. Знание этого закрепилось в Джоне, словно аксиома. Но он забыл, каково это на самом деле. Потому что из неё словно била прелесть. Органическое совершенство, которое не повторить и не воспроизвести ни одному пластическому хирургу, потрать он всю жизнь на попытки скопировать образ. Мёртвая, но невероятно живая. Тёмные волосы и глаза, ровная, безупречная, прозрачная кожа и тело, которое хотелось обнять.

— Привет, — Виктория улыбнулась.

Джон считал секунды, потом минуты, которые проходили в молчании. Наконец он сказал:

— Ио и Марк мертвы.

— Я знаю, — прикрыла в согласии ресницы мисс Викки, — это не проблема, милый.

— Что ты ещё знаешь? — решил не угадывать с новостями Джон.

— Всё, Джонни. И даже немного сверх того, — Виктория сделала шаг и приблизилась. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы не отпускать взгляда Джона.

— Где ты была всё это время?

— Не здесь.

— Викки, — Джон сделал глазами «достаточно» и сжал губы.

— Я расскажу, но чуть позже. Сейчас мне хотелось бы спросить кое-что у тебя.

Очередной кролик от импровизированной Джессики Рэббит уволок в шляпу здоровенного рыжего ирландца.

— О чём ты хочешь спросить? — Сойер посмотрел поверх головы мисс Викки на панику оставшейся от ирландца супруги, твёрдо вообразившей себя вдовой.

— Ты счастлив? Теперь же ты счастлив?

— Да, — раздумывать было не над чем.

— Я оказалась права? Он ведь и вправду тот, в кого ты вцепился и не выпускаешь?

— Хочешь сказать, что предвидела появление Дайана в моей жизни?

— Находишь это странным?

— Да.

— Не более странным, чем прочие странности, что тебя сопровождают.

— Это какие именно?

— Можно сказать, что лишь одна, но стоящая тебе всего. Появление в твоей жизни лёна Сэндхилл.

Джон повёл головой в сомневающемся и недоверчивом жесте.

Мисс Викки почти засмеялась.

— Ты по-прежнему требуешь стройных доказательств и умозаключений?

— Боюсь, что да.

— Пригласишь меня познакомиться с мужем?

— Ты уже знакома с ним.

— Не в качестве твоей матери.

— Всё же зачем ты здесь?

— У моего воплощения есть определённые задачи, Джонни. В ближайшее время здесь я могу их решить. Так что?

— О’кей, приглашаю тебя.

Мисс Викки сдвинулась на шаг назад и обратилась вниманием к шоу.

Джон тоже. Он смотрел на Линду в искрящемся платье и таких же умопомрачительных туфлях на шпильке, которая подвесила в воздухе вполне себе настоящую кроличью нору, а в ту принялись забираться дети. Но думал он не о том, где те оказывались, когда вползали в ничто. И откуда родителям детей придётся вынимать. Джон думал о том, что постоянно присутствующее прежде желание обнимать мисс Аддамс в этот раз не возникло. Равнодушие, что он испытал, несло восхитительное облегчение и освобождение.

И стоило Сойеру это осознать, как мисс Аддамс повернула к нему лицо и сделала глазами «да, Джон».

***

Последняя работа осталась Дайаном незаконченной. Причин объективных не было, кроме как субъективного требования Сойера: «нечего околачиваться у пышущих жаром печей и возиться с мешками глины, пока носишь моих детей». Потом не было времени из-за Ригана и Элизы. Нет, не было желания. Потому что находиться рядом с детьми и смотреть за тем, как они обретают загадочную пока что для любого форму — было куда как интереснее, нежели закончить с отливкой осенних свиристелей.

Но теперь, стоя посреди пустующей мастерской — группа рисовальщиц вышла из неё Дайану навстречу, — он понял, что соскучился. По всему. По запаху растворителя, глазурей и гипса, по свету угасающего вечера, что затекал в открытые окна мастерской. По гладкости птичьих круглых грудок в ладони и по затёртым деревянным подлокотникам стула, в котором обычно приходилось работать.

Дайан придавил клавишу выключателя на кирпичной стене, лампы под круглыми металлическими абажурами с потолка вспыхнули в ряд. И вместе с тем, как электрический свет затопил мастерскую, в двери вкатилась Ялу и бросилась под колени.

— Привет, — сказал Дайн.

— Привет, мой птенчик.

— Что это на тебе?

Ялу осмотрела мохнатые ноги, в шерсти которых увязли маленькие жёлтые полукружья.

— А, — повела она лапой, — стояла на горохе.

— На горохе? — не сообразил Дайан.

— Да, в углу на горохе, на коленках. Ну, это миледи так меня воспитывали.

— Долго?

— Кабы мы не лаялись каждые три часа, было бы не очень. Но когда сердце мне разбивают, я молчать не могу.

— Понятно. Несколько дней. Разве же у тебя есть сердце?

Ялу задрала круглую морду и уставилась, как на недоразвитого.

— Что? Ты же тряпочная.

— Дайан, исключительно для тебя, потому что ты был единственным, кто пытался меня прикрыть в этом гостеприимном блядушнике.

Тут существа сделала лапой странный высвобождающий жест от под ключицами до пупка, и Брук увидел распустившиеся шнурки, свисшие по краям разошедшейся прорехи. Из той показались лоскуты, набивка и скрученные мотки льняной и кружевной тесьмы.