Ежели вы разсудите за благо сие мое прошение, чтоб меня оставить на год здесь, также чтоб не противно было его величеству, то прошу вас, моего милостиваго государя и отца, чтобы доложить.
Ежели вы призрите, что будет противно его величеству мое прошение, то не изволте упоминать: я готов ехать с тем, что могу знать и что учил, токмо прошу Христа ради и Богородицы, чтобы морем не ехать.
О школе, о котором я вам доносил, и она не здесь, около Парижа, токмо сто миль в ростояни от Парижа. Но ко мне писали, чтоб приехать в Париж, и я сегодня приехал.
Светлейши князь указ объявил, чтоб ехать в Петербурх; я чаю его светлость писал к двору об моем прошении, чтоб меня оставить на год здесь.
Ежели вы предвидите, что сие будет противно императорскому величеству, вы меня позволите по своей отеческой милосердие меня охранить от гневу его величества и чтоб не упоминать ничего об моем прошении, что я просил, чтоб здесь остаться.
Мой милостивый государь
батюшка Алексей Василевич, хотя
единую строчку прикажи отписать сюда ваш все послушных
кому изволите, что будет и верны слуга Абрам.
обо мне указ и чтоб мне не упоздать от других»[286].
Учеба в военной школе шла хорошо, открылись незаурядные математические способности Ганнибала, а его усидчивость и чувство ответственности проявились еще в России. Нужда, судя по содержанию писем, Абрама продолжала мучить, финансовые дела не налаживались, почти все время пребывания во Франции накапливавшиеся долги держали за горло. Находиться в разношерстной среде будущих офицеров, среди молодых людей с немалым достатком, стесненному в средствах тяжело; если он при этом еще и иностранец, то особенно тягостно. Пребывание в чужой стране диктует свои условия проживания, накладывает свой отпечаток на поведение, образ жизни, денежные траты. Бывший «припорожник» нигде не упоминает, что он как французский офицер получал жалованье и дела его с 1719 года пошли существенно лучше, а он все продолжал плакаться и назойливо выклянчивать деньги, что не воспринималось ни постыдным, ни зазорным. Справедливости ради заметим, что мы не знаем, какие суммы получал офицер французской армии Абрам Петров, вычитали ли у него (и если да, то сколько) за обучение, получал ли он жалованье, когда учился?..
«Новая школа, — пишет Д. Гнамманку, — открытая под высочайшим покровительством короля, стала первой военной школой, дававшей диплом военного инженера. «Она самая старая из всех, что существовали во Франции, воспитала многие поколения выдающихся офицеров, среди которых такие имена, как Вальер, Грибовель, Друо: среди ее воспитанников-иностранцев — Джордж Элиот, английский генерал, который героически защищал Гибралтар в 1782 году. Занятия сначала велись в здании, примыкавшем к арсеналу (построен герцогом де Мазреном в 1666 году), а позже и в самой городской крепости, когда последняя была приобретена в собственность казны. Открытие школы повлекло за собой необходимость постройки казарм». Но «работы, начатые в 1720 году, позже приостановлены из-за нехватки денег…». В итоге горожане и даже мэр города были вынуждены приютить учеников новой школы в своих семьях. Логично предположить, что Абрам, первый офицер-африканец, вышедший из дверей этой школы, жил в одной из лаферских семей более двух лет.
В результате по окончании учебы Абрам получил великолепное образование. Ведь среди преподавателей школы были лучшие люди эпохи, например, Бернар Форе де Белидор, автор нашумевшего труда «Краткий курс фортификации и гидравлики» (Париж, 1720). Звание профессора новой школы Бернару де Белидору присвоил сам герцог Орлеанский. Этот факт свидетельствует о том, что самые значительные люди королевства заботились об уровне научного и технического образования учеников школы.
Из писем Абрама можно получить представление о том, как было организовано обучение будущих инженеров. Первые два года — теория: ученики слушали лекции по математике, фортификации, артиллерии и т. д. на последнем году обучения были запланированы и практические занятия. Они состояли в разработке и испытании снарядов и мин. На специальных полигонах будущих офицеров обучали правильно организовывать осаду и строить укрепления, чтобы ей противостоять»[287].
Покровительство членов королевской семьи и близость расположения к Парижу способствовали привлечению к преподаванию в Лаферской военной школе лучших учителей. Математике, фортификации и артиллерии Абрам учился у профессора Бернара Форе де Белидора (1698–1761), его имя он помнил всю жизнь, не раз пользовался конспектами его лекций. Окончивший военную школу держал публичный экзамен по математике, баллистике, механике, геодезии, географии, строительному искусству и рисунку (наверное, черчению)[288]. С некоторыми освоенными Абрамом Петровым дисциплинами в России знакомы не были.
В год поступления царева крестника в военную школу в Париж приехал новый русский посол, крупнейший дипломат Петровской эпохи князь Василий Лукич Долгорукий (1670–1739), сменивший барона Ганса Христофора Шлейница, покинувшего Францию не без стараний А. И. Юрова[289]. Царь, отправляя во Францию своего «любезноверного» министра, дал ему три поручения: убедить французов сделаться посредниками при «примирении» Швеции с Россией, признать русского царя императором (с 30 октября 1721 года), устроить брачный союз Людовика XV с Елизаветой Петровной. Первое поручение удалось исполнить легко, на второе французы согласились после подписания мирного договора между Россией и Францией, третье отвергли, предложив в женихи дочери Петра I не короля, а на выбор герцога Бургундского или Шартрского, но при условии получения женихом польского трона. Разгневанный оскорбительным предложением Петр I не пошел на эти условия. Вообразите, как бы изменилась наша история, если бы Елизавета Петровна покинула Россию и сделалась королевой польской, как сложилась бы жизнь прадеда Пушкина и история Польши.
И все же Петр Алексеевич остался доволен деятельностью Долгорукого в Париже. Неожиданно в январе 1722 года В. Л. Долгорукий объявил Абраму царский указ о возвращении весной этого года в Россию всех молодых людей, обучавшихся во Франции. Завязалась нервная переписка, посыпались уговоры оставить его на год для окончания курса наук. При чтении писем нашего пенсионера иногда кажется, что он колеблется — возвращаться ли ему в Россию, от которой за пять лет успел основательно отвыкнуть, не остаться ли во Франции, где образовался круг друзей и начала складываться карьера.
Натерпевшись нужды в чужой стране, бедствуя и голодая первые годы учения, он не ощущал себя здесь чужаком столь остро, как в России. Там в юности грубые, обидные насмешки исходили от челяди, желавшей его унизить и наслаждаться этим, от придворных, видевших его кто шутом, кто лакеем, от администраторов, не доверявших ему, инородцу, от завистников, желавших также близко стоять к царю. Лишь один человек на всю Россию относился к нему с теплотой и любовью — суровый царь Петр Алексеевич, его крестный. Решение о возвращении в Россию, судя по письмам, крестник принял, желая не покидать любимого человека и царя, но и опасаясь быть затерявшимся во Франции.
5 марта 1722 года Абрам Петров отправил А. В. Макарову очередное письмо, приведем из него заключительную часть:
«…Мой милостивый государь, я надеюся, что его императорское величество оставит меня не прикажет, понеже по отезде своем изволил нам с Алексеем Юровым из уст своих сказать, что ежели мы будем моты или в тюрму попадем, то бы нам не иметь никакого милости от его величества для наше выкупки, потом изволил сказать, ежели мы будем прилежно учится, также чтоб иметь доброе житие, то я вас не оставлю. И я вам, мой государь, доношу, что всем русским известно, какое я имел старание к моей учении: искал всякое оказание, где бы можно лучте учится, также и принял службу, чтоб лучте знать мое дело, где не примали никакого иностранных, кроме тех, которые службу примут во Франции, то ли я выслужил, живучи при его величестве 17 лет, выгоняют отсюда, как собак, без денег, хотя бы на подъем не давали, ежели недостанет, то бы милостину стал бы просить дорогой, а морем не поеду, воля его величества.
