Историк Каке пишет: «После знаменитой победы марокканцев над войсками империи Сонгай (западный Судан) при Тондиби победители привели домой 40 верблюдов груженных золотым песком, и 1200 пленных. Один из пленников, Ахмед Баба, знаменитый юрист, ставший впоследствии советником в Томбукту, именем ислама воззвал к султану и был вознагражден — султан освободил его.

В 1611 году Ахмед Баба принял посланцев из Туа. Они были в ужасе от бесконечных караванов с «черным товаром», следовавших транзитом через оазис, и обратились к нему за советом…

Можно ли заниматься работорговлей, не обрекая тем душу свою на мучения? Те, кто занимался этим, прекрасно знали, что в Судане много мусульман; не следует ли задуматься над тем, что среди тех несчастных, кого отрывают от родного очага, есть братья по вере?

На эти вопросы Ахмед Баба ответил, что суданца или просто африканца, «добровольно принявшего» ислам, нельзя продать в рабство: иная религия — вот то единственное, что позволяет обратить в рабство. Положение черных немусульман таково же, как и других: христиан, иудеев и прочих.

Но не должен ли всякий чернокожий стать рабом — ведь он происходит из народа, на котором лежит «проклятье на Род Ханаанов»? Юрист ответил на этот вопрос: негра-мусульманина нельзя сделать рабом: «Напротив, всякий неверный может быть продан в рабство, если он отказывается принять ислам: независимо от того, принадлежит ли он к роду ханаанов, или нет. С этой точки зрения нет разницы между расами».

«Рабство, — уточняет Ахмед Баба, — вполне законно. Это священная война против неверных. Надо потребовать от язычников принять ислам. Если они отказываются — предложить заплатить выкуп, и тогда они смогут сохранить свою религию. Только два выхода дано неверному. Если же он отвергнет их, позволительно сделать его рабом»[193].

Юный Ганнибал не был мусульманином, его можно было продавать и перепродавать сколько угодно раз. Лодка похитителей по реке Логоне доплыла до Шари и по ней до озера Чад, далее приходится фантазировать. Возможно, пленников повели караванным путем до средиземноморского порта Триполи, находившегося под властью Османской империи, и оттуда морем в Стамбул. Этим путем турецкие купцы пользовались с XV века, но маршрут мог быть и другим, например к берегам Красного моря. Проделав опасный, полный невзгод путь, Ганнибал прибыл в столицу Османской империи в середине лета 1703 года[194]. Время похищения ничем не подтверждено, но по расчетам, проделанным Набоковым на основании надежных источников, переход из центральных территорий континента до Стамбула занимал около года[195]. Следовательно, захват Ганнибала на берегу реки Логоне мог произойти летом 1702 года, когда ему исполнилось шесть лет.

Каждая партия «черного товара», прибывавшая в Турцию, попадала в руки особых чиновников, сортировавших рабов по внешнему виду, происхождению, общему развитию. Одни попадали на невольничьи рынки, другие в школы, где их обучали профессии и готовили к принятию ислама, третьих отправляли на стройки и сельскохозяйственные работы, четвертые оказывались во дворцах знати и даже султана. Сына логонского миарре Бруа, по утверждению А. К. Роткирха, отдали в сераль (внутреннее помещение дворца в мусульманской стране, его женская половина — гарем)[196] султана Ахмеда III, только что лишившего власти своего старшего брата Мустафу II. Там будущий прадед поэта получил имя Ибрагим и навыки пажа. Возможно, это был роскошный Эски-Сарай, возведенный в Стамбуле (Царьграде, Константинополе) на территории бывшего форума Феодосия[197]. Османские завоеватели Византии особенно в Константинополе стремились истребить все, что напоминало о прежних хозяевах страны — оплоте христианской религии.

Отношения между Московским государством и Османской империей с конца XVI века были чрезвычайно сложными и неустойчивыми из-за взаимных территориальных претензий и религиозной нетерпимости турок — воинственных мусульман. Ко всем христианам они относились настороженно, своих и пришлых «держали в великом утеснении». В процессе предварительной дипломатической подготовки к Северной войне Россия в 1699 году подписала с турками в Карловицах договор о перемирии на два года. Летом 1700 года русский посол в Стамбуле думный дьяк Е. И. Украинцев (1641–1708) заключил выгодный для России Константинопольский мирный договор, но и после этого отношения между Россией и Турцией оставались напряженными.

Опасаясь, что турки начнут боевые действия и у России откроется второй, южный театр военных действий, Петр I в ноябре 1701 года решил учредить в Стамбуле постоянное русское посольство во главе со стольником Петром Андреевичем Толстым (1645–1729) с тем, чтобы он следил за изменениями отношения к России османских властей и пытался не допустить военного конфликта. Современники называли русского посла олицетворением честолюбия и хитрости, «умнейшей головой в России». Царь как-то сказал, что Толстой «очень способный человек, но, ведя с ним дело, надобно из предосторожности держать за пазухой камень, чтобы выбить ему зубы, если он надумает укусить»[198]. И все же, давая Толстому такую характеристику, Петр I послал в Стамбул именно его. Царь собственноручно написал ему наказ, состоявший из семнадцати статей. Трудолюбивый Петр Андреевич стремился выполнить их все. 29 августа 1702 года русский посол прибыл в Адрианополь, где встретился с султаном Мустафой II, которому оставалось главенствовать в империи всего один год. В конце его правления в апреле 1703 года Толстой писал в Посольский приказ:

«На дворе ко мне ни одному человеку прийти нельзя, потому что отовсюду открыт и стоят янычары, будто для чести, а на самом деле, чтобы христиане ко мне не шли, а у французского, английского и других послов не стоят. Христиане и мимо ворот моих пройти не смеют, Иерусалимский Патриарх с приезду моего до сих пор со мною не виделся»[199].

Янычары — регулярная турецкая пехота, состоявшая на жалованье у государства. Толстой постоянно опасался, что, находясь в таком окружении, кто-нибудь из посольских примет «басурманскую веру» и сбежит или запросится к туркам в шпионы. Секретаря посольства, подозревавшегося в тайном переходе в мусульманство, следовательно, в измене, пришлось отравить. Возможно, дело вовсе и не в мусульманстве, несчастный секретарь мог обнаружить присвоение Толстым червонцев из сумм, отпускаемых казной на подарки часто менявшимся визирям (им дарили золотые червонцы и соболиные шкуры). Посол наш ангелом не был, он всегда вольно распоряжался казенными деньгами, никогда не забывал о своей выгоде, и не он один так поступал.

Лето 1703 года в Стамбуле сложилось тревожное, почти полтора месяца город бурлил беспорядками, 22 августа к власти пришел жестокий и мстительный султан Ахмед 111, постоянно менявший визирей. Захвативший власть путем переворота обязан подозревать всех. Он правил державой до 1730 года; с него начался период «изысканности и культурного расцвета, с тоской и нежностью называемой многочисленными турецкими авторами эпохой тюльпанов»[200].

Традиция требовала одаривать каждого визиря, каждого крупного чиновника, без взятки они делать ничего не желали и, что еще хуже, — препятствовали исполнению дипломатической службы, срывая необходимые встречи, переговоры, даже выгодные для османов. Червонцев и соболиных шкурок вечно не хватало, Толстой постоянно сочинял жалостливые письма: «…вот уже при мне шестой визирь и этот всех хуже… у меня на визирские перемены уже и смысла недостает… с подарками им не знаю, что и делать; я с новым визирем видеться не буду спешить, потому что мне в подарок отослать нечего». Несмотря на чинимые препятствия, Толстой все же ухитрялся исполнять пункты, сформулированные царем: «…будучи при солтановом дворе выведать и описать тамошнего народа состояние»[201]. О положении в Турции христиан Петр Андреевич сообщал в Москву: