– Знаю, – пробормотал Еремей. Похоже, если он срочно не постареет, у него будут проблемы. Ничего, уважение бороде – пол-уважения. Уважение голове – настоящее уважение. Жди, жди. – А в последний вечер… В последний вечер он вёл себя обычно?
Девушка задумалась.
– Задним числом кажется, что он был утомлен больше, чем всегда. Но это ведь задним числом.
– Вы удивились, узнав о случившемся?
– О том, что отец Колыван повесился? – Лора предпочитала говорить без обиняков. – Да, конечно. Все в скиту были удивлены. А больше – подавлены.
– Подавлены?
– Конечно. У нас не то, что в Монастыре. Жизнь трудная. Но нужно верить, что станет лучше. А тут… Если священник вешается, чего ждать от остальных?
Еремей предпочёл не отвечать. Интересно, если бы он не расслышал приближения Лоры, и она застала бы его на табурете с верёвкою в руках, насколько бы возросло беспокойство в скиту?
– И последний вопрос. Вы случайно не знаете, отужинал ли отец Колыван в тот день?
– Отужинал?
– Да. То есть, осталась ли еда нетронутой, или…
– Я поняла. Нет, все было съедено, как обычно.
– Благодарю, гм… Лора Хармсдоннер.
Уходя, она оглянулась. Насмешки в глазах уже не было, скорее, уважение. По крайней мере, так хотелось думать.
Еремей вскочил. Сделал несколько кругов по горенке. Нет, шутка с ремнем не столь безобидна, как кажется. Ему и не кажется, это просто, чтобы успокоиться. Действительно, обернись чуть иначе, и сейчас бы Лора рассказывала родителям – и хорошо, если только родителям, – что новый священник-мальчишка примеривает себе петлю. Можно считать, что противник – назовем пока его нейтрально, противник, чтобы гнев не мешал трезвой оценке, – что противник хотел и его, Еремея, напугать, и внести сумятицу в ряды поселенцев. Чего он ждёт, противник, на какой ответный ход рассчитывает? Нормальной реакцией было бы оповестить старшину. Пожаловаться, так сказать, дяде. Все бы поняли, что новоприбывший парнишка не только не опора, а и сам ищет, за кого бы спрятаться. Но ерунда – думать, что там о тебе судачат. Важнее, что ты сам считаешь правильным. Нужно ли сообщать о петле старшине? Да, нужно, что бы тот ни подумал о Еремее. Старшина обязан знать, что в скиту неладно. Но скажет он позже. Спустя день-два. Пусть противник поломает голову, отчего это Еремей не бегает по поселку с криками о помощи.
Чего от него противник точно не ждёт? Наверное, спокойствия и выдержки. Будем же стойки.
Он помолился. Освящать дом придётся позже, сейчас же лучше считать, что поход продолжается. В походе обряды упрощаются. Важна суть.
В корзинке была печёная рыба, немного манны и кувшинчик манной браги. Её и монаси приемлют, манную брагу. Но он бы предпочёл воду. От браги, учили наставники, происходит умиление чувств и расслабление рассудка. В кругу друзей после тяжкой работы можно и расслабиться, если ты умудренный священник. А ему, священнику в силу сложившихся обстоятельств, расслабляться и благодушествовать никак нельзя. К тому же брага глушит ментальный слух. У него, правда, глушить нечего, оглох прочно, а все-таки нехорошо.
Воду он нашёл на кухне, в шкафчике. Старая вода, но фляга серебряная. Некоторые думают, что святой воду серебро делает. Глупости какие, – он попробовал. Ничего, три глотка – хорошо. И рыба.
Ел он тщательно. Не хватает костью подавиться. Но костей в рыбе мало, больше хрящи.
Убрав за собой, он вышел на крыльцо. Вода для умывания стояла в кувшине. Кувшин-то простой, глиняный, но все равно лучше быть умыту, чем грязну.
Освеженный, он вернулся в горенку. Двери в поселениях прочные. Не от своих, преступления среди пионеров редки. Но каждое скит одновременно и форт. Ну как рэт-лемуты налетят? Каждый дом, каждый барак тогда превращался в крепость.
Он задвинул засов. Рэт-лемутов поблизости нет, хотя и это не наверное. Не забыть завтра сказать про Озёрного сайрина. Хотя, нужно думать, Боррис уже доложил старшему богатырю о происшествии. А ведь с ним, сайрином, придётся заниматься ему, Еремею. Озеро-то у тропы.
Ложе отца Колывана было простым – щит из досок у стены, покрытый листом войлока и холстиной. Жестко? Но именно так приучали спать в семинарии. Полезно для спины.
Он лёг. Солнце заглядывало в окно, но считалось – наступила ночь. Север, очень крайний север.
Прочитав последнюю за день молитву, он приготовился к бессоннице. Ещё бы, столько событий произошло сегодня.
Но уснул сразу. Почти мгновенно. Вот только что он был в мире яви, а теперь – в мире сновидений.
И снилось ему, что он вовсе не Еремей, а кто-то другой. Другой, живущий в подземельях столь обширных, что можно говорить о целой подземной стране.
Он шёл по просторному, светлому ходу – белый сводчатый потолок, мраморные стены и блестящий, но не скользкий пол. За стенами располагались залы, он знал: вот здесь оружейная, дальше – склад продуктов, дальше химическая лаборатория, но он торопился. Его ждали.
Наконец, он оказался перед панно, красивой картиной из самоцветных камней. Как не спешил, а остановился. Изображала картина сцену из древней жизни: огромный город, высокие дома, фонтаны, заполненные людьми улицы, а вдали, над городом, в полнеба призрачный бледный зверь. Конь. Зверя узнал не Еремей, а тот, кем он был во сне.
Он шагнул к картине. Ближе. Ещё ближе. И вот он вошёл в неё. Не в картину – в стену. Его окружила багровая мгла – так бывает, если ясном днём крепко зажмурить глаза. Но он не зажмурился. Просто шёл. Сделал всего несколько шагов – и оказался в просторном зале. Такого зала, пожалуй, нет и в Монастыре: потолок виднелся в выси, расписанный бородатыми ликами, и свет струился сверху, придавая всему ощущение полёта. Стены же в золотых орнаментах – спирали, кольца переплетались в причудливый узор. И пол, мраморный пол казался прозрачным льдом, под которым открывались озёрные или морские глубины – невиданные рыбы, подводные растения, затонувшие корабли. Ощущение было настолько пронзительным, что на мгновение он – именно он, Еремей, – испугался, что пол провалится, и он уйдёт под лёд. Он – тот, что в зале почувствовал испуг и успокоил, мол, пустое. Крепкий пол, крепче не бывает А море – морок. Он, тот, что спал, принял на веру. Прошёлся по залу. Приходящий вовремя иногда приходит слишком рано. В углу увидел шар-глобус. У Настоятеля похожий, только поменьше. Начал крутить. А очертания земли иное, чем на глобусе Настоятеля. Наклонился, пригляделся. Искусной работы глобус. Интересно, где он, Но-Ом? С трудом он отыскал знакомые очертания материка. Вот здесь, получается, внутреннее море? Немаленькое, однако. А нет, это совсем другой материк. Обошёл, посмотрел с другой стороны. Тот, кто в зале, указал – вот она, Камляска. Он стал прикидывать. Но-Ом, получается, здесь? Нет, здесь! И под его взглядом участок на глобусе стал стремительно расти. Не на самом деле, он понимал. В мыслях. Мыслевидение.
Сначала появилось пятнышко посреди тайга, озеро Сайрина, вдали – Юкка, затем пятнышко распалось на несколько сегментов. Бараки, Зал Собраний. Церковь, даже домик, в котором он сейчас спит. Занятная штука.
– Любуетесь видами? – голос за спиною нельзя сказать, чтобы неприятный. Глубокий, сочный, выразительный. Но у Еремея – того, что спал, – по коже мурашки пробежали. Тот, кто в зале, на сей раз успокаивать не стал.
– Больше, чем любуюсь, комиссар. Пытаюсь представить, каково это – быть там, наверху.
– Ну, это-то не трудно. Как-нибудь поднимитесь, почувствуете воочию – ветер, дождь, снег, солнце. К ним можно привыкнуть.
– Как-нибудь поднимусь, – согласился тот-кто-в-зале и обернулся.
Перед ним стояли трое – коренастые, крепкие, наголо бритые люди, одетые в свободное платье, он – тот-кто-спал – видел подобное одеяние на гравюрах в священных книгах. Хламиды, вот, это хламиды. Белые, ослепительно чистые. А лица, руки и ноги загорелые, как у богатырей, проводящих под открытым небом большую часть жизни. Ноги, правда, видны частью: обуты в туфли красного сафьяна без задников и с закрученными острыми носами.
