И вот в двух днях пути от Но-Ома землю вновь устлал туман, и два дня превратились в четыре. Хорошо, что туман низкий, а поднимись он выше клося? Пришлось бы становиться лагерем и ждать изменения погоды. Порой, говорил богатырь Боррис, туман длится и пять, и шесть дней. А сейчас ничего. Сейчас терпимо.

Еремей и терпел. Терпел и учился. В хорошую погоду он даже правил клосем, но сейчас, в тумане, благоразумно отказался от роли первого всадника. Благоразумие – тоже ценное приобретение.

Сегодня они все-таки должны дойти до Но-Ома. Если, конечно, ничего не случится. А многое случается именно рядом с целью. Боррис объясняет это следующим: у порога дома человеку свойственно расслабиться, потерять бдительность. Ведь мыслями, в собственном воображении, он уже дошёл. И ещё – враги человека встречаются и в тайге, но больше всего их бродит поблизости от жилья. В тайге человек бывает редко, и грозят ему больше те, кому всё равно, какова будет добыча, человек так человек, олень, так олень, вроде давешнего снапшера. А у жилья человека подстерегают те, кому нужен именно человек, кто приспособился к охоте на человека, изучил его привычки и повадки, умеет и затаиться от человека, и напасть со спины. И, наконец, слуги нечистого. Им тоже нет особого резона ждать жертву там, где она бывает раз в год, да и не каждый год. В караванах идут закаленные богатыри, их запросто не возьмёшь. У поселений же куда проще подстеречь человека обыкновенного, слабого, нестойкого, которого можно либо уничтожить, либо склонить к службе Нечистому.

Все это Боррис рассказывал во время кратких минут между вечерней трапезой и сном. Остальное время стражи говорили редко, предпочитая обмениваться знаками – свернуть с тропы, идти медленнее, смотреть по правую руку смотреть по левую руку. Молчание не даёт услышать себя врагу, и острота слуха в тишине сохраняется.

И обычного слуха, и внутреннего. В Монастыре, что ни говори, много лишних слов произносится. Отвлекает, не даёт сосредоточиться.

Еремей поймал себя на том, что он и рад отвлечься. Вот оно, то самое предпороговое расслабление. Они ещё не пришли, ещё далеко не пришли.

Смутное беспокойство встревожило душу. Он попробовал мысленно нащупать источник тревоги. Нет, ничего. Маленькие, закрытые сознания всякой мелочи, мышей, куропаток. Для него закрытые. Возможно, ему бы и удалось проникнуть в сознание мыши, но для этого требовалось остановить караван. Терять время ради попытки выведать что-нибудь у мышки-норушки не хотелось, что она может знать, мышка-норушка? Её враги не всегда враги человека. Полярная лисица вводит мышку в дикий ужас, а многие слуги нечистого ей, мышке, безразличны. Вот рэт-лемуты, те опасны и людям, и мышам. Да, эти вонючие длинномордые мутанты с удовольствием лакомятся мышатинкой. Но так далеко на север они, рэт-лемуты, не заходили.

Беспокойство не исчезало. Что с того, что не заходили? Не заходили, не заходили, да и зашли. Появились же в Юкке снапшеры!

Он ещё раз ощупал окрестности.

Беда была не в том, что он чувствовал. Тревожило то, что он, возможно, чего-то не чувствовал. Или кого-то, опасного и злого.

Еремей тронул плечо Борриса, показал знаком, что нужно сделать привал.

Тот остановил клося. Идущие позади стражи молча окружили Еремея. Таков порядок – если грозит опасность, священник должен быть защищён. Еремей хоть и семинарист, но представлял собою главную ценность каравана.

– Привал. Нужен привал, – сказал Еремей.

Стражи быстро устроили походный бивуак. Пусть Но-Ом в полудне пути, но если священник требует привала, значит, у него есть на то основания самые веские.

Еремей присел на тюк. Туман подступил прямо к глазам. Тогда он расстелил плащ и лёг, подложив тюк под голову.

Всё кругом подёрнулось дымкой, он ощутил себя рыбой в реке. И здесь, в тумане, враждебное сознание чувствовалось куда сильнее, чем поверху. Проверяя, он встал. Да, ощущение тут же ослабло. Вновь лёг. Туман проводил зло, как проводит палка звук самых маленьких щелчков, неслышимых ухом.

Еремей обратил свой ментальный взгляд к источнику враждебности. Получилось плохо. Где-то к югу, но где? И кто?

Он попытался сосредоточиться, почувствовать нить, связывающую его сознание с сознанием неведомого существа.

Мозг затопила волна голода – внезапного, страшного, хотелось сейчас же наполнить желудок чем угодно – мышами, куропатками, человеческой плотью.

Еремей поспешил разорвать связь, но нить, что сплелась за эти секунды, не отпускала. Он вспомнил, как говорил наставник – окружи себя сверкающей сферой.

Попробовал. Вышло скверно, какое-то блеклое марево, сквозь которое враждебное сознание проходило легче легкого.

Еремей был готов удариться в панику. Стоп. Стоп, парень. Он слишком силён для тебя? Тогда встань. Просто встань, и всё.

Когда он поднялся над туманом, связь опять ослабла, и ментальная сфера сумела, наконец, отразить чужую волю. Перед разрывом он почувствовал на другом конце досаду, разочарование, даже обиду, неведомое существо искренне считало Еремея своей законной добычей.

Вдруг страж Лар-Ри тревожно поднял голову.

– Слышите?

Сколь не напрягал слух Еремей, ничего, кроме тишины, он не услышал.

–Да слушайте же! Нас зовут! Зовут на помощь! – страж посерел. – Это Марайя! Поехали, что же вы!

Богатырь Боррис вопросительно посмотрел на Еремей.

– Я ничего не слышу.

– Это… Это – вдруг Еремей вспомнил. – Это наваждение!

Но Лар-Ри вскочил на клося.

– На неё напали! Марайя вышла встречать нас, и на неё напали!

– Послушай, Лар-Ри, – Боррис попытался было удержать клося, но разве клося удержишь?

Страж, не обращая на спутников внимания, пустил клося карьером.

– Стреляйте! – крикнул Еремей стражам.

– Стрелять? В кого?

– В клося, в Лар-ри. Остановите их!

Боррис медленно потянулся за луком. Стрелять в товарища? В клося?

– Заденьте его, пораньте, но остановите!

Поздно. Слишком поздно. Всадник и клось уже были далеко.

– Но зачем стрелять? – словно оправдываясь, спросил Боррис. – Если на Лар-Ри нашло помрачение рассудка, то лучше пойти за ним следом. Рано или поздно Лар-Ри образумится.

– Не образумится, – Еремей предпринял последнюю попытку. Если бы ему удалось подчинить сознание Лар-Ри, раз уж он не может справиться с монстром… Но нет, Лар-Ри оставался для него непроницаемым, как и остальные люди. Будь он настоящим священником!

– Что там, в той стороне? – Еремей показал в сторону удаляющегося стража.

– Далеко не ускачет, – успокоил Боррис. – Озеро. Остынет, успокоится, мы его и заберём. А стрелять – ведь можно и промахнуться. В смысле, слишком точно попасть. Тяжело ранить, а то и убить. А нам до Но-Ома всего-то десять вёрст осталось. Эх, незадача…

– Я думаю, Лар-Ри бы предпочёл, чтобы его убили, – пробормотал Еремей.

Боррис недоуменно переглянулся со стражем Шалси. Наверное, думает, что помрачение рассудка случилось не только у Лар-Ри.

Внезапно сознание Лар-Ри раскрылось. Не от усилий Еремея, нет, блок снял монстр.

Еремей увидел приближающееся озеро и на берегу – женщину, отбивающуюся от трех рэт-лемутов. Неужели Лар-Ри был прав? Еремей чувствовал, как страж на скаку достает из заспинных ножен меч, поднимает его над головой. Берег ближе и ближе. Вот он бьет рэт-лемута, но меч проваливается, не встретив сопротивления. Лемуты, женщина – все вдруг исчезает в яркой вспышке!

Контакт прервался.

– Всё.

– Что – всё? – Боррис недоуменно смотрел на Еремея.

– Лар-Ри заполучил Озёрный Сайрин.

До Еремея донеслась волна довольства, радости, сытости. Сайрин оповещал окрестности о том, что и ему, и его потомству достались лакомые куски.

Еремея рвало долго, до желчи, темной, тягучей. Боррис и Шалси молча стояли рядом.

Наконец, ему удалось овладеть собою.

– В путь, – пробормотал он. – В путь.

– Может, поищем Лар-Ри? – неуверенно проговорил Шалси.

– Лар-ри теперь не достать. Да, лучше бы я его убил, – сказал бесстрастно Боррис.