Не прошло и минуты, как де Торнье, посчитав, что для этого настало время, своим громовым голосом воскликнул:

— Во славу Господа! Босеан!

— Босеан! — боевой клич тамплиеров взревел над всеми тремя кораблями, и тут же они заполнились звуками подготовки к бою.

Залязгало оружие, затрещали навешиваемые на ограждения форкастлей и ахтеркастлей большие пехотные щиты, гремя доспехами, распределялись вдоль бортов тяжеловооруженные сержанты, каждый из которых держал в руке, на которую был навешан его щит, по одному или два коротких метательных копья. Боевые площадки форкастлей и ахтеркастлей заполнились арбалетчиками, вооружёнными короткими, с широкими прямыми лезвиями фальшионами и обитыми железом круглыми щитами-баклерами. Не теряя времени, они тут же начали высматривать себе первые цели для своих арбалетов.

На палубе головного шнеккера появилась высокая фигура брата-сержанта Годфри Шатильона, вооружённый щитом и лежащей на его плече большой булавой, он не спешил занять место в ряду своих братьев. Вместо этого, поймав взглядом утвердительный кивок Бернара де Торнье, он поднял к губам боевой рог и трижды, во всю мощь своих лёгких, протрубил протяжный боевой сигнал — теперь у противника, какие бы иллюзии он не питал, не должно было остаться никаких сомнений в том, что тамплиеры намерены сражаться.

После того, как замолкли последние звуки боевого рога, все уже были на своих местах, и на палубах шнеккеров наступила звенящая, напряжённая ожиданием предстоящей схватки, тишина.

Бернар де Торнье, вытащил из ножен свой меч. Держа его перед собой, как распятие, он упёр его остриём в палубу площадки. Окружавшие его рыцари и сержанты сделали то же самое и преклонили колено:

— Мы, рыцари и воины Христовы, славного ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова, сразимся в этой битве, во славу Господа нашего Иисуса Христа. Мы сделаем это, не страшась ни греха, в поражении врагов наших, ни опасности собственной смерти: ибо убивать или умирать за Господа — не есть грех, а есть, напротив, могучее притязание на вечную бессмертную славу: убивая за Него, мы приносим Христу, умирая за Него — обретаем Самого Христа. Да будет сегодня щедр к нам Господь, принимая смерть врагов наших, и еще щедрей — отдавая Самого Себя на утешение, если падём мы в битве во Славу Его. Аминь!

— Аминь!..

Внезапно со стороны стоявшего на берегу отряда протяжно затрубил боевой рог, и от группы конных, вдоль берега, навстречу шнеккерам тамплиеров, поскакал одинокий всадник. Он щедро настегивал свою лошадь, из-под копыт которой вылетали и разлетались в стороны комья сырой земли. В своей правой руке всадник сжимал древко копья с развевающимся над его головой длинным узким жёлтым баннером, в полощущихся на ветру складках которого мелькали стилизованные изображения оленьих рогов.

Фон Вайнгартен, первым рассмотревший его плащ и надетую поверх кольчуги мантию, усмехнулся и уверенно сказал:

— Это герольд, братья-рыцари. Сейчас он потребует нашей сдачи…

— Ну да, это герольд… что ж, братья-рыцари, — в холодной усмешке Бернара де Торнье звучал металл, — послушаем хоть — с кем имеем дело,

Не доскакав несколько десятков шагов до идущего первым шнеккера, герольд остановил своего разгорячённого коня, развернул его назад и пустил шагом. Достав из висевшего через плечо футляра большой свиток, он развернул его и зычным, хорошо поставленным голосом, начал читать.

Произносимые герольдом слова хорошо были слышны на всех трёх кораблях, и каждый, из находящихся на них тамплиеров, даже не вслушиваясь, не упустил ничего из того, что было им провозглашено:

«Я, граф Эбергард Вюртембергский, по прозвищу Светлый, волею светлейшего короля Германии и императора Священной Римской империи Альбрехта Первого — полновластный ландфогт Швабии, объявляю вас — рыцарей, сержантов, оруженосцев и воинов преступного ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова — арестованными.

Приказываю вам добровольно сложить и сдать ваше оружие, равно как и всё, находящееся при вас имущество и ценности, на хранение моему вассалу — рыцарю Конраду фон Штайну.

Далее приказываю вам покорно и в раскаянии последовать за ним, на суд Святой инквизиции, по делу о расследовании им ваших преступлений против нашей христианской религии и нравственности, а именно: богохульства и отречения от Иисуса Христа, поклонения Дьяволу, ведения распутной жизни и приверженности богопротивным извращениям и утехам!

В случае же вашего дерзкого неповиновения, этому моему законному приказу, во славу Господа нашего Иисуса Христа, вы все будете уничтожены на месте силой оружия, без чести и славы, а те, кто будет пленён — повешены, как богоотступники и воры!»

Закончив читать, Герольд свернул свиток и поднял лицо на проходящий вровень с его конём головной корабль. Видимо, во исполнение отданных ему приказаний, он некоторое время выждал, потом громко крикнул:

— Каков ваш ответ, храмовники? Вы подчиняетесь предъявленным вам требованиям графа Эбергарда Вюртембергского, ландфогта Швабии?

— Нет! Мы подчиняемся лишь уставу ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова и воле его Святейшества Папы Римского Климента Пятого. Ландфогт Швабии, видимо не знает о булле папы Иннокентия Второго «Omne Datum Optimum» — «Всякий дар совершенный», согласно которой ни один монарх Европы не в праве ни арестовывать нас, ни чинить какие-либо преграды нашему продвижению, тем более — по ложным наветам и беспочвенным обвинениям?! Если же такое произойдёт — мы сами проложим себе дорогу, и вся пролитая христианская кровь ляжет виною на тех, кто чинил препятствие нам, как воинам Христовым! Передай, герольд, эти слова своему командиру и поторопись: у него ещё есть время отойти от берега и не мешать нашему пути!

Дослушав ответ Бернара де Торнье, герольд дал шпоры своему коню и, на ходу трубя в рог, понёсся к видневшейся, за стеной из щитов и копий, группе конных воинов.

Времени до начала схватки оставалось всё меньше, и де Торнье, обернувшись к остальным рыцарям и сделав им знак склониться к нему поближе, негромко сказал:

— Не считая кормчих, гребцов и тех, кто управляется с парусами, у нас всего шестьдесят воинов, из которых половина — арбалетчики. Даже с учетом того, что с нашей стороны четыре рыцаря и одиннадцать опытных и искусных в воинском деле сержантов, каждый из которых в бою стоит пяти, а то и семи противников — наших врагов всё же намного больше… Тем не менее, вы знаете, что мы обязаны победить любой ценой — только так мы выполним последнюю волю Великого магистра! Вы понимаете, что я имею в виду?..

— Брат Бернар, ты предлагаешь использовать доверенные нам камни? — этот вопрос, полушепотом, так, чтобы он не достиг ушей стоявших поблизости сержантов, конечно же, задал порывистый Робер де Ридфор, его глаза буквально горели огнём желания испытать, наконец, силу доверенного ему камня.

Бернар де Торнье утвердительно кивнул:

— Да, хоть использовать силу камней и нежелательно, но сложившиеся обстоятельства таковы, что мы просто вынуждены это сделать. После целого месяца тренировок — я уповаю на это — у нас всё должно получиться. Вы согласны, братья-рыцари? Я хочу услышать ваше мнение.

— Великий магистр говорил об особом знамении или знаке… его не было, но мы-то с вами знаем, что всё происходящее и без знаков, и знамений, и так предопределено Господом, да и другого выхода у нас действительно нет. Поэтому — я согласен, — Гуго фон Вайнгартен был как никогда мрачен. — Но мы не должны забывать о том, что никто, из преградившего нам путь отряда, не должен выйти из боя живым: по воле де Моле, тайна камней Гроба Господня не должна быть нарушена!.. — фон Вайнгартен обвёл тяжёлым взглядом братьев-рыцарей, — а ведь перед нами христианские воины, и наш орден…

— «Наш орден»?.. брат Гуго? Ты говоришь: «наш орден»… — тот орден, который христианскими королями подло предан на растерзание и позор, после его верного двухсотлетнего служения боголюбивой Европе?! — обычно сдержанный Сен-Жерар неожиданно для всех, но решительно перебил фон Вайнгартена. Его голос был хоть и тих, но настолько твёрд и решителен, что не оставлял никаких сомнений в том, что говоривший уверен в своей правоте: