Некоторые лодочники — в основном привезшие на продажу свои овощи крестьяне с окрестных фобуров, давно закончили разгрузку и в большинстве своём, быстро всё распродав, уже собирались назад, к своим хозяйствам. А парижские покупатели, между тем, всё прибывали и прибывали — на прилегающих к берегу и причалам городских улицах уже почти нельзя было проехать от десятков запрудивших их телег и самых разнообразных повозок, между которыми деловито сновали сотни по-разному одетых людей — покупателей, продавцов, перекупщиков и грузчиков.

Купцы и лавочники внимательно разглядывали выложенные на пристани товары, приценивались к ним и заключали сделки. Нанятые грузчики переносили или перекатывали всё, купленное их хозяевами у речных перевозчиков и укладывали в сгрудившиеся у берега телеги и повозки.

Тут и там неторопливо расхаживали полные собственного достоинства распорядители из замков знатных вельмож и домов богатых чиновников, делающие закупки для своих сеньоров. Они для речных торговцев были наиболее выгодными покупателями, поскольку в отличие от купцов и лавочников, могли за малую мзду сделать оптовую закупку всего привезённого одной лодкой товара.

Гийом де Ногаре поискал глазами взымающих налог королевских чиновников и безошибочно вычленил их среди нескольких сотен, находившихся у причалов людей. Найти их, в бурлящей на набережной толпе, для главного королевского советника было проще простого: все чиновники были в положенных им чёрных кожаных жиппонах и шляпах с черными перьями. К тому же, каждого из них сопровождали городские стражники в синих с жёлтым стёганных пурпуэнах, стальных нагрудниках и шлемах, с устрашающего вида алебардами на плечах. Без стражников, увы, было не обойтись — никто из прибывших по реке торговцев, будь это зажиточные купцы с севера или обычные крестьяне из окрестных фобуров, просто так не собирались отдавать в королевскую казну даже нескольких жалких денье.

«Презренные крохи, но и они нам нужны, иначе ничего из планов Филиппа не выгорит. Да и как они могут выгореть, если этим торговцам и крестьянам жалко для короля даже одного кривого денье, хотя в пользу храмовников они отчисляют куда как большие средства?! — лицо Гийома исказила гримаса искреннего непонимания. — Как так выходит, что на каждый, вытребованный нами силой угроз денье, в котором больше половины веса — обычная медь, они добровольно и чуть ли не с благодарностью отдают этим чёртовым тамплиерам „на защиту путей христианских“ полновесный серебряный су?.. Но ничего! Великий магистр „бедных рыцарей“ сильно просчитался, так что осталось уже недолго: сегодня король всё увидит сам!..»

Толпа на берегу начала постепенно меняться. Крупные покупатели, приехавшие сюда за большими партиями определённого товара, заканчивали свои закупки. В сопровождении своих слуг и телег, гружённых бочками с вином, скандинавским дёгтем, а также пенькой, дровами и ящиками с пересыпанными песком и опилками овощами, они начали отъезжать от пристаней и втягиваться в кривые парижские улицы.

С убытием купцов и зажиточных лавочников прилегающая к реке полоска берега начала заполняться мелкими покупатели — в основном зеленщиками, стремящимися купить остатки овощей и прошлогодних фруктов. Все они хотели купить интересующий их товар подешевле, указывая на то, что лучшие продукты уже разобраны, но лодочные торговцы, зная о том, что это, со стороны парижских лоточников и корзинщиков, лишь уловка, стояли на установленной цене и не уступали.

«Со всей этой торговлей надо будет что-то делать. Поступления от неё в казну столь мизерны и нестабильны, как будто они платят налоги не здесь, а в какой-нибудь Бургундии или Нормандии! Ну да ладно — к осени мы что-нибудь обязательно придумаем, и все эти, набивающие себе карманы торговцы будут поставлены в королевское стойло, где им уже давно пора быть! — людской гомон, стоявший над лодками и пристанью, усилился. Гийом де Ногаре пригляделся и быстро понял причину этого возросшего и быстро начинавшего его раздражать шума: место у причалов заполонили многочисленный уличные торговки мелкой, свежевыловленной рыбой и ранними весенними овощами. Визгливые споры, которые начали между собой эти крикливые и, в своём большинстве, бедно и неопрятно одетые женщины, только усилилинеприязнь главного королевского советника к происходящему, и он, ещё раз окинув взглядом „всё это безобразие“, захлопнул ставни. — Чёрт с ними! Сейчас не до этих торговцев, но всё равно — это торжище надо будет не забыть убрать куда-то подальше от Консьержери — здесь ему уж точно не место!..»

«Сейчас же у нас есть куда как более важные дела, и мы выберем из них самое главное», — отвернувшись от окна, главный королевский советник отошёл вглубь своего просторного кабинета. Погрузившись в размышления, он некоторое время постоял у камина, погревшись в тепле его пламени, затем прошёл к своему большому письменному столу, сел за него и взял в руки лежавший на нём небольшой свиток.

Свиток был не то, чтобы небольшой — нет, его, скорее, правильнее было бы назвать непривычно маленьким. Он был написан мелким убористым почерком на дешёвой серой бумаге, какую можно было купить в некоторых городских трактирах Парижа. На такой бумаге не считали для себя возможным писать даже невысокие рангом легисты и писари в канцеляриях сенешалей (разве что дела у их сеньоров были совсем уж плохи). Никто из чиновников, офицеров и министров королевского двора, в обычной ситуации, даже не взглянул бы на подобное «творение» письменности, характерное для мелких, ничего не значащих для них просителей. Да что тут говорить — и сам де Ногаре побрезговал бы взять его в свои руки, если бы не одна, всё определяющая деталь…

Этой деталью была та печать, которой ещё вчера был запечатан этот свиток. Она — эта самая печать — как знал де Ногаре, лично видевший её на руке автора, была небольшой, искусно выполненной на поверхности перстня. Сейчас она уже была вскрыта, но две части её сломанного оттиска ещё сохранились на приставшем к обороту листа серо-коричневом сургуче.

Оттиск был сделан небрежно, видимо второпях, но де Ногаре, прежде чем сломать его, тщательно разглядел детали. В центре оттиска были изображены две буквы «Т», своими поперечными перекладинами лежащие одна на другой, образовывая тем самым равносторонний лапчатый крест, вокруг которого, по краю печати, шла надпись: «Sigillum militum templi xpisti» — «Печать воинства храма Христова».

Две буквы «Т» означали довольно высокое иерархическое положение автора в так ненавистном Гийому де Ногаре ордене храмовников: «Туркопольер туркаполов» — командир орденских наёмников. Этот человек был единственным, кого хранителю большой королевской печати удалось склонить на свою сторону и то — только лишь благодаря тому, что существовали некие тайные причины, которые во враждебном отношении к тамплиерам объединяли их обоих…

Для хранителя большой королевской печати этот свиток был крайне важным. Он содержал в себе тайное послание от одного из его личных лазутчиков, неотрывно наблюдающего за всеми событиями, происходящими в твердыне храмовников — мрачном семибашенном Тампле.

Тампль… — этот зловещий замок — воплощение вездесущего присутствия и непоколебимой мощи тамплиеров. В глазах де Ногаре он был подобен восставшему из недр земли древнему титану, каменной скалой нависавшему над самым сердцем Французского королевства: «Богу и королю угодно, чтобы храмовники пали, и они падут. В этом моё предназначение, и в этом моя судьба. Каким бы хитрым не был де Моле, но я всё же хитрей его. К тому же — этот гордец и тайный интриган слишком заигрался в благородство и до сих пор наверное думает, что здесь, в Париже, то же, что и в Леванте, где Великие магистры могли диктовать свою волю королям. Нет, здесь, во Франции, всё не так! Здесь тебя не спасёт даже Папа, который теперь озабочен лишь одним — сберечь в своих руках то, что у него в них ещё осталось…»

Гийом де Ногаре не без удовольствия вспомнил события трёхлетней давности, когда он вместе с Джакомо Колонной, в сопровождении трёхсот закованных в кольчуги всадников и наёмных пехотинцев взял штурмом папский дворец в Ананьи и арестовал укрывавшегося в нём понтифика.