– Это та мымра, что в ванну упала? – прищурил один глаз Лазарев, вспоминая упомянутый случай. – Фамилия у неё какая-то… Сладкая такая…

– Бражкина, – уточнил, улыбнувшись, Виктор. – Балашов тогда в объяснительной отписывался, как придурок – начмед его вызвала, расспрашивала… Для меня это всё дико выглядело после госпиталя. У нас как-то один врач, близкий друг командира, любитель крепко выпить на работе, смотрел в присутствии мамы девочку маленькую на предмет пневмонии. И, будучи сильно нетрезв, на эту девочку упал. Напугал её, естественно; родительница в ужас пришла и побежала жаловаться. «У вас там пьянь какая-то в коридоре мою дочку чуть не убила!» И знаете, что командир сделал?

Платонов посмотрел на собеседников, увидел интерес в их глазах и продолжил:

– Он её выгнал из кабинета со словами «Этого не может быть! Он наш лучший терапевт и вообще не пьёт!» В итоге история дальше никуда не пошла. О чём это я сейчас?

– О том, что при хорошем начальнике можно бухать? – осторожно уточнил Москалёв.

– О том, как наше начальство вместо того, чтобы быть буфером между нами и пациентами, волю этих пациентов исполняет, как свою, – сурово ответил Платонов, не расслышав шутки в голосе Михаила. – Пациент всегда прав. А мы должны принять к сведению и поступить, как в таких случаях поступают в армии. «Разберусь, как следует – накажу, кого попало». Помните, Анна нам на какой-то недавней конференции про гинекологов рассказывала?

– Я ж не хожу на них, у меня льготы, можно за буйки заплывать и на совещания не ходить, – пожал плечами Лазарев. – И что там?

– Да ничего особенного. Просто во время осмотра одной из пациенток – на кресле, всё как положено, руки по локоть в деле, – наша Сапожникова спросила у своей медсестры, где та купила осенние сапоги. Это как монтажник, например, менял бы колесо у вас на машине и попутно спросил, во сколько сегодня «Адмирал» играет. Ничего особенного.

– Ну да, – согласился Алексей Петрович. – Только чувствую, что сейчас ты меня удивишь.

– Ещё бы, – развёл руками Виктор. – Пациентка молча сползла после осмотра на пол, оделась, ушла и быстренько написала жалобу в горздрав. Мол, доктор Сапожникова, находясь при исполнении и будучи погруженной… Вы поняли, куда – там по тексту очень неплохая трактовка, высокохудожественная. И вот вместо того, чтобы в этом погружении полностью отдаться своей специальности, она посчитала возможным задать вопрос об осенних сапогах. Я думаю, если бы она про шубу спросила или про машину – вообще бы пациентку разорвало от возмущения.

– Хорошо, что у нас в операционной камера звук не пишет, – потянулся Москалёв и встал с дивана. – А то нас бы никто не понял.

– Уверен, что не пишет? – глядя снизу вверх, спросил Платонов. – А то мы все в это верим и такое там порой… И не только про шубу и машину.

Михаил на мгновение замер, оценивая сказанное Виктором, потом перевёл взгляд на Лазарева. Тот пожал плечами.

– Да ну вас, – махнул рукой Москалёв. – Даже если и пишут – кто всё это слушать будет? И где такие объёмы хранить?

– Пациенты, – пояснил Виктор. – Скоро они будут просить себе записи операций. Чтобы убедиться, что всё прошло нормально; что из них «чёрные трансплантологи» в твоём и моём лице не достали, например, почку. Они потащат запись к адвокатам, и пошло-поехало…

– Ладно, пойду заявление писать, – поднялся с кресла Лазарев.

– Какое? – в один голос спросили Виктор с Михаилом.

– Увольняться, – пояснил Алексей Петрович. – Мне теперь в операционной что, анекдот не рассказать и к медсестре не прижаться? Да нахрен такая работа нужна. Балашов – так тот вообще повесится со своим чувством юмора. Он же молчать не может.

Лазарев в шкафу с верхней одеждой пошарил в карманах своей крутки, достал сигареты и вышел на улицу. Платонов взял пульт, чтобы пощёлкать каналами, но за окном раздался неприятный отрывистый звук, всегда означающий лишь одно – отдых закончился.

Потому что «Скорая».

Заведующий не успел покурить. Он вернулся практически сразу, держа в руках зажжённую сигарету, и затушил её в горшке с цветком.

– Две машины, – коротко бросил он. – Может, и с того пожара, про который я читал.

Но он ошибался.

Когда по пандусу закатили первого пациента, Платонов вышел в коридор, принял от врача бригады документы, молча расписался, так сказать, в получении – но тот попросил каталку дотолкать чуть дальше в коридор, чтобы не задерживаться у входа. Виктор посмотрел поверх голов сестёр и санитарок на улицу – и увидел, как везут второго. Точнее, вторую.

Тут уже вышел Лазарев, так и не положивший на стол зажигалку. Платонов, глядя на него, развёл руками – мол, надо сортировать.

Следом привели третью. Под руки, но хотя бы своим ходом. Посадили на стульчик у сестринской, на колени поставили хозяйственную сумку с торчащими из неё рукавами цветастых халатов. Со взъерошенными волосами, закопчённым лицом и плывущим взглядом она напоминала персонажа из «Маски-шоу», пережившего взрыв.

Увидев, как её ведут, Виктор понял, что чувствует женщина, рожая тройню. Ей показали первого, спустя минуту удивились: «Ой, ещё ножка…», дали потрогать второго, и она уже выдохнула, попыталась даже сознание потерять, а тут вдруг: «Ого, смотрите, ещё!» – и снова лезет…

Третья пациентка для их маленького коридора была уже просто перебором. Лазарев оглянулся и махнул рукой. Из ординаторской вышел Москалёв, на ходу доставая из кармана шапочку и маску.

Врач второй бригады протянул Платонову остальные бумаги на своих двух пациентов.

– Это вообще что? – спросил Алексей Петрович, глядя на происходящее. – Пожар? Не очень похоже.

– Мама, – махнул в сторону сидящей у стены женщины врач бригады. – Папа, – указал потом на первую каталку, – и дочка. Самогонный аппарат рванул.

Москалёв уже смотрел мужчину, которого завезли первым. Красное, в пузырях лицо, не заметные за отёком глаза, руки в лохмотьях эпидермиса. Под одеяло заглядывать в коридоре не хотелось.

– Что с моими? – шепнул отец семейства. – Дочка там… как?

С дочерью было похуже. Всё, как у отца, но было видно, что пострадала шея, грудь, ноги. Мама обводила всех каким-то ошалелым непонимающим взглядом и пыталась встать, но у неё не получалось. В итоге она просто уронила на пол сумку и привалилась к стене.

– Взрыв был в закрытом помещении? Сознание теряли? Головой или животом ударились? – спрашивали Москалёв и Платонов у пациентов. Лазарев приподнял одеяло у отца, заглянул, покачал головой.

– Реанимация идёт?

– Уже позвонили, – сказала Инга, дежурная сестра.

– Свободны только два клинитрона, – машинально прокомментировал Платонов. – Но с матерью, похоже, не всё так плохо, может, ей и не понадобится.

Лена уже побежала в операционную готовить растворы и перевязку. Виктор увидел, как в конце коридора появились два анестезиолога – Балашов сразу принялся готовить наркозный аппарат, а Кириллов быстрым шагом продолжил идти в сторону каталок с пациентами.

– Кого первого? – спросил он, подойдя вплотную.

– Дочь берите, спасайте, – прохрипел отец. – На меня не смотрите, нормально со мной будет…

– Мы сами решим, – нетерпеливо отмахнулся от него Кириллов. – Что это было вообще?

– Самогонный аппарат… – говорить сухими, опухшими губами было тяжело. – Старый, дедов ещё. В подвале. Мы там с женой были, а Светка спустилась зачем-то, подошла ко мне, и оно рвануло. Получается, дочь на себя всё приняла, меня прикрыла. А мать далеко стояла… там и огонь, и какие-то брызги горячие…

– Дебилы, – коротко сказал Кириллов. – Полные магазины бухла, так нет же…

– Своё, знаете, оно… – попытался вставить отец, но его уже никто не слушал – каталку с дочерью прокатили мимо вдоль стены в сторону операционной.

– Оформляйте истории, – сказал Инге Лазарев. – Студентки пусть с вещами разберутся. Мать в перевязочную, уложить там на кушетку, раздеть. Похоже, с ней действительно повеселее всё.

Две студентки на подработке, перекрывающие вакантные смены, под руки взяли мать семейства. Та, шатаясь, встала, попыталась поднять сумку, но у неё не получилось.