Чаще я просыпаюсь не из-за ментального сигнала моего провожатого, а из-за тоски по дому. Несмотря на то, что я ушла просто на неописуемое расстояние, я продолжаю чувствовать связь со Шпилем, Голем, Тварью Углов и даже с пресловутым деревом. Я живу благодаря ним и во имя них. Но я больна, больна своим поиском, и каждый раз, когда мои уши вострятся в сторону покинутого дома, такого родного и тёплого, я говорю себе идти вперёд и закончить начатое. Иначе я перестану быть собой – яростной мононоке, воплощённой жизненной силой.

Иногда, когда мы замедляем ход, я нашёптываю координаты меркабе. Некоторые она записывает, на некоторых же начинает трещать, будто внутри у неё что-то сломалось. Мы словно идём на изломах галактики, куда не заглядывают даже отверженные и проклятые.

Однажды становится нечего есть, и я превращаюсь в орикса, чтобы откапывать коренья и быть способной переварить их. К моему неудовольствию, они очень горькие.

Я думаю обо всех тех жрецах, поманенных Кадатом, и о том, сколько из них добрались живыми. Натолкнувшись на кладбище костей в одном из ущелий, я перестаю задавать себе этот вопрос. Белое, хрустящее от суши безмолвие манит меня полукружьями рёбер и широко, словно в удивлении распахнутыми глазницами черепов. По хребту ползёт тяжесть. Это испытание. В вирте никогда не отыщешь костей: то, что не доели звери, вбирает в себя само пространство.

Так что выбор невелик. Я знаю, что если сяду – больше встать мне не придётся.

Так что я плюхаюсь намного дальше этого места, кутая бока в траву и принимая человеческий облик. Но, кажется, я так привыкла идти, что совсем не могу заснуть.

Неподалёку что-то журчит. Кажется, речка, один из притоков Сумеречного моря.

Точно, речка. Если я не ошибаюсь, это Лета. Пить нельзя, но посмотреться можно. Давно себя не видела. Я гляжу в прозрачную воду – и не узнаю того, кто отражается по ту сторону. На лице словно остались одни горящие лихорадочным огнём глаза, памятное полукружье размылось. И вдруг именно в его смутной чернильной полосе я вижу. Совсем ещё ребёнка. Пепельную блондиночку с серыми глазами. Она играет со своим другом и котёнком, у которого пламенеет хребет.

«Кто последний – тот тухлое яйцо!»

«Так нечестно, Дирк!»

Они борются друг с другом – и пока силы равны.

«Я тебе ещё покажу! Сдавайся, Хо!»

Девочка смеётся. Ей всё больше и больше нравится это имя. И нравится новый друг, который относится к ней как к равной.

– Как давно… – шепчу я почти беззвучно, – Как же это было давно…

Девочка растёт. В её чёлке появляется фиолетовая прядка. Дирк и его бицуха достигли габаритов среднестатистического гималайского медведя.

Миссии всё сложнее, враги – сильнее. Молодая девушка учится сражаться. Тело поёт песнь расцвета – и изливается в творчество. Старые проекты, символы простоты и невинности. Они никогда не будут уничтожены окончательно – ибо покоятся в памяти Голем.

В глазах появляется небольшой стальной оттенок, по лбу прокладывает путь сосредоточенная морщинка. Совсем немного осталось для того, чтобы сберечь хребет от жизни, которая так любит его ломать. Девушка учится не опускать голову и задавать вопросы – даже неудобные и провоцирующие. На неё орут до хрипоты и призывают одуматься, но она, словно квезаль, стремится прочь из любой клетки – на волю, на волю!

Но именно поэтому квезали и вымирают. Им не удаётся смириться с несправедливостью, будь то хоть клетка, хоть корм, хоть хозяева. Квезаль летает, где хочет, ест, что выбирает, а хозяев над ним нет. Но раз в год он сходит с ума, отправляясь на поиски брачного партнёра.

Девушку бьют. В неё вгрызается смерть, но она не так страшна как то, что после неё остаётся. Черты лица изменяются, заостряются, взгляд становится волчьим, и…

В воду попадает капля извне, и картинка исчезает. Я снова вижу только своё отражение. Я что, плакала? Но я же не могу… Или то действует Лета?

Сколько я уже здесь? Где птица? Наверное, она звала меня…

Я вызываю ментальный всплеск – но ответа нет. Я бегу на место ночлега. Мне казалось, моя провожатая сидела на дереве.

На дереве! Она никогда прежде не отдыхала на деревьях. Но… видимо, теперь всё в норме. Мне нужно поспать.

Во время глубокого сна я вижу бесконечный молочно-белый тоннель, который петляет и иногда милостиво разнообразится лесенками. Я иду по нему, наверное, втайне надеясь отыскать выход, и мне кажется, что пространство вокруг меня дышит. Будто эти скруглённые своды сделаны из кожи. Моей кожи.

Во мне дремлет бесконечность. Больше нет тайн, нет чудовищ за поворотом, нет мест, в которые нельзя.

Девушка стала женщиной, вцепившись в этот мир бескомпромиссными волчьими зубами и добившись жизни для своего квезаля.

Когда я просыпаюсь, я вижу свет. Шагах в тридцати от меня мерно горит программируемый портал, сверкая облачками древних глифов. А чуть поодаль от него то, о чём я не могла и помыслить.

Беспомощно барахтающийся комок прекрасных лазурных перьев…

========== Конфигурация семьдесят седьмая ==========

Сегодня умирает птица цвета небесной лазури.

Она очень хочет взлететь, но поздно. Этому не бывать. Смысл её существования исчерпан.

Такое прекрасное создание – не более чем игрушка богов. Марионетка. Дергунчик.

Но меня охватывает странная печаль, когда я вижу её бессильное сопротивление гравитации.

Вблизи она похожа на вяхиря, но из её горла не рвётся ни единого звука. Она, словно компас, указывает мне направление и замирает, чтобы тихо раствориться в небытии.

Повелители Кадата хотят меня видеть – и я ни секунды не сомневаюсь в этом. Но, пожалуй, чести быть там достойна не только я…

Голем дрожит и даже отшатывается, когда я предлагаю ей слияние. Правда, она устроила мне тёплую встречу, когда я внезапно появилась из портала, даже вылетела навстречу, преодолев притяжение столь любимого нами Шпиля, однако, поняв, зачем я пришла, запуталась в буре мыслей. Я и сейчас слышу мерное шипение на её ментальном канале.

– Да ладно, не всё так плохо, ты же вроде никогда не возражала, – усмехаюсь я, но выходит неискренне. Она знает, что это может быть прощанием. Навсегда.

– Я просто подумала, что было бы классно явиться туда в образе совы-сипухи, – говорю я, поглаживая голову каменного льва, разлёгшегося перед входом в Университет, – У меня остались воспоминания… Эти её крылья сложны для перевоплощения. Для нежного пуха и бесшумного полёта нужна твоя невинность. Сама я превращаюсь в эту птицу крайне бестолково… Ох, ну наконец-то.

Мы обнимаем друг друга с жаром и нежностью – так сходятся две ладони. Наше тело трясёт от эмоций, и мы перевоплощаемся. Для выхода в свет – лучший образ!

В месте приземления земля скрыта густым, словно суп, туманом. Впереди едва-едва виднеется козья тропка.

– Нет. Оставайся здесь, – я мягко отделяю Голем от себя. Она всхлипывает, но быстро берёт себя в руки.

– Ты должна пообещать мне, – говорю я, касаясь её плеч, – Что ты позаботишься о нашем теле, если что случится. Я не пугаю. Я просто беру с тебя обещание. Ну, обещаешь?

Она кивает, и я целую её светлый лоб. Моя школа. Знаю, что она до последнего будет ждать меня здесь – но не прогоняю. Когда тебя ждут, жизнь кажется уютнее. Напоследок я делаю на её лицевом диске прорези для глаз, хотя мне и нелегко смотреть на плещущуюся в них печаль.

Нет времени медлить, и я исчезаю в тумане, который, словно родовые пути, мягко и влажно толкает меня вперёд и вперёд.

Я чуть не впечатываюсь лбом в огромный монолит кубообразной формы и сбавляю темп. Осторожнее.

Пейзаж вокруг хилый, какие-то а-ля арктические берёзки и массивные чёрные камни, будто неведомый гигант разбросал здесь свой детский конструктор. Зато ветер многолик, и, кажется, дует отовсюду, то напевая «гу-гу-ху», то срываясь на стаческое «кха-а-а-а».

– Добро пожаловать к Ступеням.

Я сразу останавливаюсь. Голос женский, и я не сказала бы, что враждебный.