Длина: 50 см

Вес: 3-4 кг

Размах крыльев: 1,3 м

Один из шедевров анамнетической природы, всю прелесть которого не умаляет даже истинно королевское высокомерие особей данного вида. Значительницы не слишком любят летать, предпочитая замирать на ветке с торжественным видом. У птицы нет естественных врагов: радужная окраска горлового мешка сигнализирует о том, что животное ядовито. Остальное тело чёрное или тёмно-каштановое, брюшко белое. Примечательно, что у вида отсутствуют самцы. Самки несут яйца, из которых вскоре вылупляются точные копии родительниц. Предполагается, что раньше вид располагал невзрачными самцами, но последние не вынесли конкуренции по части шика.

Благодаря красивой окраске и чрезмерной усидчивости значительницы славятся как хорошие питомцы. Несмотря на заносчивый вид, птицы очень привязчивы и не слетают с плеча хозяина ни при каких обстоятельствах.

========== Конфигурация семьдесят пятая ==========

– Прежде, чем ты уйдёшь, я должен знать.

В Шпиль заглядывает рассвет, крадущийся вместе с локальным солнцем. Снаружи в Пустошах царит ночь, та самая ясная ночь, в которую видно звёзды.

Он находит меня посреди помещения. Я уже решила, что не буду ничего с собой брать, но отчего-то мешкаю, глядя на всё то, что оставляю.

– Давай на улице, – шёпотом прошу я, – Сейчас мне нужно попрощаться с Голем.

Моя реплика спит посреди горы пледов, обняв за шею так внезапно зашедшего в гости Эля. Я знала, что он всегда был намного более чувствителен, и вот ещё раз нашла этому подтверждение.

Эль обращает на меня свои умные медово-жёлтые глаза. Его бока словно живой атласистый мрамор, и я не могу удержаться. Подхожу погладить. Он знает, что мы не должны разбудить Голем, поэтому даже не мурлычет.

– Береги её, – прошу я одними губами, а потом, обойдя кота, останавливаюсь над Голем. Творю глиф – и обрезаю свою связь с телом. Ловлю нить и привязываю к сестре.

Я пускаюсь в неизвестность и не могу позволить, чтобы носитель мучился от кошмаров. Ибо путь в Кадат тернист и неявен.

Голем судорожно вздрагивает во сне, но снова расслабляется, стоит мне коснуться её лба. Не вижу смысла стоять здесь дольше. От этого не легче. Лучше уйти.

– Я слушаю тебя, – говорю я Твари Углов, когда мы, наконец, выходим и закрываем за собой дверь. Напоследок я курю, ведь не знаю, получится ли сделать это ещё раз.

Он молчит.

– Если ты хочешь – можешь оставаться здесь сколько влезет. Я уверена, Голем в любом случае тебя накормит.

– Я бы хотел поговорить не об этом… Я всё ещё… А, забудь, – он садится, обвивая лапы хвостом и смотрит в пол.

– Нет уж, изволь растелиться, раз начал, – прошу я, выдыхая носом дым.

– Я столько пробыл здесь, столько повидал, твою радость, твою боль, твой смех и твои терзания… Но я до сих пор так и не узнал, что для тебя творчество.

– О, – признаться, я больше готовилась к сопливым прощаниям, нежели к философии, – Ну что ж… Для меня творчество это яд. Проклятое искусство, в основном. Пачка успокоительного, чтобы забыться. Горящий сахар в лаудануме, позволяющий покинуть серую реальность и гоняться за драконами. Талант крайне редко приносит радость, обычно он гложет, делает не таким, как все. Он всего лишь следствие извращённого инстинкта, в уродливых своих корчах принимающего вид вещей, подчас считающихся прекрасными. Я вижу этот мир по-иному, и, как следствие, живу в нём немного по-иному. Всё, что ты видишь здесь: этот Шпиль, эти окрестности, даже то дерево – родилось из одиночества и горя. Боль – мои чернила, замершая в бесчувственной летаргии плоть – моя бумага. Такие дела, – я делаю затяжку, – Я не отмечена небесами и не облагодетельствована кем-то свыше. Я просто мутант, нашедший свой способ существования, несмотря на внутреннее увечье.

– М… А как же он?

Я непроизвольно вздрагиваю.

– Ты думаешь о нём? Всё же он, хоть и невольно, но причастен к твоему пику творчества.

Когда мне больно, я начинаю шутить. Да и негоже прощаться на негативе, ведь жизнь коротка.

– Представь себе женщину, которая очень, очень любила, но был брошена. Чуть позже она узнаёт, что беременна. Ей бы сделать аборт, но уже поздно, к тому же остались какие-то чувства, к тому же ребёнок всё же наполовину её. И вот она рожает. Новое существо отныне на ней и только на ней. Оно требует максимума внимания и заботы – без вариантов. И вот наша героиня носится туда-сюда с подгузниками, бутылочками, колясками и молочными смесями, пока однажды, после четырёх бессонных ночей, выгуливая своё достижение в коляске, она не видит своего милого. Да, сейчас она одна, ей тяжело, она злится, но у неё нет сил на скандал. Нет сил даже поменять выражение лица, сделать его грозным, притворно-весёлым или отчаянно-независимым. Она просто выпотрошена, батарейки почти сели. Ей не до него. Она как собадь, ощенившаяся вдали от своей стаи, и с того момента она сама за себя. Разве что позже, когда она чуть выспится и будет готовить себе говяжий бульон, наша героиня шёпотом сможет процедить сквозь зубы абсолютно тусклую характеристику: «Коз-зёл». Отболело. Заживает на время. Нигде не чешется – ни в животе, ни в кулаках. Сейчас не время любить или ненавидеть. Сейчас время жить, чтобы не наступило время выживать… Ну как, я ответила на твой вопрос?

Он молча кивает, и, когда я уже собираюсь уйти, говорит только одно:

– Удачи, Над.

Я поднимаю голову. На козырьке крыши Университета сидит птица цвета небесной лазури.

– Веди, – я трансформирую руки в крылья, превращаясь в существо, более других приспособленное к длительным миграциям – крачку.

Мой проводник срывается с места.

Новое путешествие началось.

========== Конфигурация семьдесят шестая ==========

Я не могу отходить надолго.

Стоит впасть в глубокий сон – и птица теряется в заоблачных далях. Я делаю крюк за крюком, чтобы возвращаться из этого состояния. Чаще. Быстрее. Десятки раз за ночь.

Я не чувствую своего носителя, и понимаю, что ухожу не к нему, а куда-то ещё, на грань энергетического голода. Но так или иначе, я возвращаюсь. И лечу.

Зато теперь я знаю, где заканчивается Сумеречное море. По дороге я видела поражающие воображение города на островах, полные сверкающих построек, сады, усыпанные цветущими деревьями. Они манили меня, манили мои ноющие от изнурительного полёта крылья.

За всё время пересечения Сумеречного моря я ни разу не видела, чтобы ела птица цвета небесной лазури. Самой мне пришлось ловить рыбу, стремительно пикируя за ней с высоты.

Как только мы пересекли внутренний океан, скорость нашего перемещения снизилась. Я стала волком и трушу за своим проводником вот уже какой день.

Я не чувствую пальцев, несмотря на то, что они стёрты и кровоточат. Отсутствие отдыха отражается на мне довольно странным образом: моё тело пахнет сваркой и дождевыми червями, раздавленными в летний ливень. Когда я поднимаю голову наверх, в шее хрустит. Я понятия не имею, где мы находимся, но не сомневаюсь, что в некоторые места мы попадаем даже без порталов.

Ночь за ночью я иду в неизвестность. Неизвестность оказывается на редкость необъятной. В некоторых местах я не вижу даже горизонта. В других нет зверей, будто всё кругом вычищено радиацией. От прочих, кажется, замирает и начинает вибрировать всё моё существо, будто я стала камертоном и теперь пою непонятно для кого.

Под моими лапами песок, потрескавшийся от жажды суглинок, мелкая гранитная крошка, липкая жижа, которой не подобрать названия. В основном все пейзажи близки к природным, я нигде не видела хоть какого-то строения. Кажется, мы идём вглубь веков, когда человечество ещё было молодо и только-только готовилось вонзить молочные зубки во всё то, что знало и ценило.

Привалы редкие и быстрые, и только тогда, когда царит почти кромешная тьма. Птица улетает и становится далёкой точкой в гнезде из туч, а я падаю, тяжело дыша. Сплю там же, где и рухнула, очень недолго.